Воспоминания американского школьника - Томас Олдрич

Что за удивительный человек!

Руки у него от ногтей до самых плеч были разрисованы. На правой руке, возле локтя, - корабль на всех парусах, пониже - якорь и сердце, проткнутое стрелой, на левой руке - извивающийся дракон и женщина с рыбьим хвостом и зелеными волосами.

Я хотел спросить матроса, откуда это у него такие картинки, но мне вдруг стало так плохо и так тошно, что я отошел и сел на скамейку. Рот у меня пересох, язык как-то странно вырос, и что-то тяжелое поползло от живота к горлу.

"Я, кажется, болен, - подумал я, - может быть, умираю", и мне захотелось к маме.

Я с трудом встал со скамейки и поплелся в каюту. По дороге мне попалась вчерашняя зеленая дама.

- Бедный малютка! - вскрикнула дама и прижала мою голову к своей груди.

"То крошка, то малютка..."

Я хотел оттолкнуть ее, но у меня не хватило сил. Я только всхлипнул и даже сам прижал щеку к ее зеленому платью. Дама обняла меня за плечи и потащила к маме.

Я плохо помню, что было дальше. Целыми днями я лежал на корабельной койке и уныло глядел в потолок. Нас бросало то вверх, то вниз, то вправо, то влево. Медная лампа, не переставая, качалась у меня перед глазами и нудно дребезжала.

"Неужели она не успокоится ни на одну минуту? - думал я. - Как она противно дрожит. Меня бы не тошнило так, если бы она не дрожала. Я умру, я непременно умру, если она не остановится".

Мама давала мне кусочки лимона и воду со льдом. Она тоже была бледная и тоже глотала все время ломтики лимона и ледяную воду.

Однажды утром я проснулся от пушечного выстрела.

- Мама, пираты! - закричал я и стал искать под подушкой свой медный пистолет.

- Какие там пираты! - сказал папа. - Это наш "Тайфун" салютует мысу Код. Завтра мы будем на земле.

Земля! Меня сразу перестало тошнить. Я натянул штаны и куртку и в первый раз за много дней поплелся за папой завтракать в кают-компанию.

На следующий день я с утра выбрался на палубу и сразу же отправился на поиски матроса с картинками. Я нашел его на носу судна, за починкой паруса. Он не забыл меня и сказал приветливо:

- Надеюсь, вы совсем поправились, мастер... Не имею чести знать вашего имени.

- Том Белли, - представился я и, в свою очередь, спросил: - Вас, сэр, надеюсь, зовут не "Тайфун"?

- О, что вы, мастер Том! Я хоть и старый тайфунец, но зовут меня Бенжамен Уатсон из Нантукета.

Мы очень подружились, и матрос Бен рассказал мне кучу историй из своей жизни.

Он три раза объехал вокруг света, охотился на китов, два раза чуть не утонул во время кораблекрушения и один раз чуть не сгорел во время пожара на корабле.

Я попросил Бена еще раз показать мне свои картинки - русалку и дракона. Он охотно засучил рукава и даже расстегнул ворот фуфайки. Оказалось, что грудь у него разрисована так же густо, как и руки. Матрос Бен был настоящий ходячий альбом.

"Это он хорошо выдумал, - решил я. - Листы с рисунками могут затеряться или упасть за борт, а картинки старого тайфунца всегда с ним".

- Мистер Бен, не согласитесь ли вы сделать и у меня на груди небольшой рисунок мне на память? - попросил я Бена.

- Охотно, мастер Том, - сказал Бен. - Для этого надо наколоть кожу иголкой и втереть краску. Предупреждаю вас, это немножко больно.

- Пустяки, я не боюсь. - И мы пошли в кубрик за иголкой и красками.

Но по дороге мы встретили папу. Папа заявил, что я хорош и без рисунков, и увел меня в каюту.

- Помоги мне затянуть ремни на чемоданах, Том, - сказал папа. Через час мы подойдем к Бостону.

3

Папа читает газету. Мама вполголоса разговаривает с какой-то незнакомой дамой. Сидят точно в комнате.

И правда, вагон похож на комнату: потолок, двери, стены, окна.

Но и потолок, и двери, и стены, и окна все время дрожат. Под полом что-то стучит: тарах-тах-тах, тарах-тах-тах. Окна звенят, вагон несется, как будто его тащат сто тысяч лошадей.

Я прижался носом к стеклу и смотрю на деревья, полянки, домики.

Они убегают, точно их кто-то тянет назад, к Бостону, а на их место сейчас же выбегают новые.

Вдруг прямо под нами заблестела вода.

Колеса стучали гулко и четко. А что, если мост провалится?

Но вот и река убежала к Бостону. Из-за поворота выплыла ферма. Возле дома с красной крышей дерутся мальчишки. Наверное, побьет тот, в клетчатой куртке.

На каждой станции, как пружинный чертик из коробочки, выскакивает человечек в форменной фуражке, с зеленым флагом в руках. Он размахивает флагом, как будто хочет нас остановить. Но наш поезд только свистит и несется дальше. Он - экспресс и не обращает внимания на маленькие станции.

Но вот все чаще и чаще замелькали разные строения. Мелькнула фабричная труба, четырехугольная башня водокачки.

Поезд пошел медленнее и въехал в длинное, открытое с двух сторон деревянное здание.

Паровоз зашипел, зафыркал и остановился.

- Станция Ривермут! - закричал кондуктор.

- Как? Уже?..

Носильщики подхватили багаж, и мы вышли на платформу.

Мама бросилась на шею к высокому господину в сером цилиндре и сером длинном сюртуке. Белый крахмальный воротничок доходил ему до ушей. Волосы были еще белей воротничка.

Это мой дедушка, капитан Нёттер. Дедушка расцеловал маму, крепко потряс руку папе, а меня обнял за плечи и сказал:

- Э, да ты совсем мужчина! Я и не ожидал, что у меня такой большой внук.

Мы вышли из дверей вокзала и уселись в старую дедушкину коляску.

- Дедушка, - спросил я, - как поживает пони?

- Прекрасно, мой друг, прекрасно, - ответил дедушка. - Она уже целый месяц стоит в конюшне, ест овес и скучает по своему хозяину.

Коляска катилась по тихим, похожим на аллеи улицам Ривермута. Старые вязы, как солдаты, стояли двумя шеренгами по краям дороги.

Приземистые домики с палисадниками смотрели на улицу небольшими окошками. Окошки были заставлены цветами, и белые занавески надувались от ветра, как паруса. На широких лепных карнизах пастушки пасли барашков, корабли плыли по волнам, и воины размахивали копьями.

Улицы Ривермута были чисто выметены, и вместо городской пыли ветер разносил во все углы соленый запах моря. Река пересекала город и убегала к заливу.

Дедушкин Рыжий неторопливо стучал большими копытами, старая коляска покачивалась на рессорах и скрипела.

Из окон высовывались старики с трубками в зубах. Женщины в передниках подходили к изгороди палисадников и с любопытством смотрели нам вслед.

- Вот мы и дома, - вдруг сказал дедушка.

Коляска остановилась.

---------

Тетушка Эбигэйль, дедушкина сестра, встретила нас в передней. Окон в передней не было. Посередине потолка на крючке висел фонарь с красными и зелеными стеклами. Зеленый зайчик дрожал на медном замке большого сундука в углу.

"Наверное, дедушка брал этот сундук с собой на корабль", - подумал я.

Толстая румяная служанка Китти в накрахмаленном переднике и чепце сейчас же засуетилась вокруг нас: появились жесткие от крахмала полотенца, мыльница с розовым душистым мылом, кувшин с водой, щетки и щеточки всякого рода - для платья, для волос, для ногтей, для сапог жесткие и мягкие, с ручками и без ручек.

Через полчаса, вычищенные и умытые, мы сидели в столовой за круглым столом. Тоненькие струйки пара подымались из-под крышек соусников и мисок и разносили вкусный запах. Запах щекотал в носу. Мне захотелось есть. Хорошо бы разом поднять все эти крышки и посмотреть, что там в мисках. Но у тетушки Эбигэйль был такой важный вид, что я не смел пошевелиться и смирно сидел, сложа на коленях руки.

Тетушка командовала, будто это она была в молодости капитаном, а вовсе не дедушка.

- Фред, налейте себе еще вина.

- Люси, вы ничего не едите.

- Китти, положите Тому крылышко цыпленка. Не это! побольше.

- Ах, Дэниэль, сколько раз я должна напоминать, что уксус вам вреден?

Сама тетушка ела очень деликатно. Она держала вилку и нож, далеко отставляя мизинцы. Мизинцы, как и вся тетушка, были сухие и колючие. На тетушке было серое с высоким воротником платье, твердое и шуршащее. Белоснежный чепец топорщился над седыми букольками (в доме Нёттер любили крахмал). На щеке мисс Эбигэйль сидела большая бородавка с тремя волосками. Волоски тоже торчали как накрахмаленные.

Перед прибором тетушки выстроились батареей склянки, флаконы и коробочки. В склянках перламутром переливалась микстура, в коробочках блестели коричневые шарики пилюль. Тетушка принимала лекарства перед супом и после супа, перед жарким и после жаркого, перед сладким и после сладкого. Она сама любила лечиться и любила лечить других.

- Люси, - сказала она маме, - у вас утомленный вид. Примите эту укрепляющую микстуру. Она вам очень поможет.

И тетушка приготовилась накапать в рюмку микстуру, пахнущую горьким миндалем, но мама замахала обеими руками.

- Отдых после дороги будет лучшим лекарством, - сказала она.

Во время этого разговора кто-то фыркнул за моей спиной. Я обернулся. Китти уткнула лицо в передник и тихонько смеялась.