Моя жизнь. Записки суфражистки - Эммелин Панкхёрст

имело место одно из тех ужасных событий, которые являются исключением из правила. Оно произошло в связи с восстанием фениев в Ирландии. Разразился мятеж фениев, и полиция арестовала их вождей. Этих последних в тюремной карете повезли в тюрьму. По пути карета была остановлена и сделана попытка освободить арестованных. Один из нападавших выстрелил из револьвера, стараясь разбить замок в дверцах кареты. Один из полицейских оказался смертельно ранен; часть нападавших была арестована и обвинена в убийстве. Я отлично помню это событие, хотя и не была сама очевидицей его; я точно сейчас слышу возбужденный рассказ о нем моего старшего брата.

Закончилось это происшествие одною из тех роковых ошибок, какие нередко делает юстиция. Хотя выстрел был произведен без малейшего намерения убить кого-нибудь, арестованных обвинили в предумышленном убийстве и три из них были осуждены и повешены. Проходя как-то мимо тюрьмы, по дороге из школы домой, я в полуоткрытые ворота увидела остатки недавно убранной виселицы. Меня объял ужас, и я сразу прониклась убеждением, что казнь их была ошибкой, хуже того – преступлением. В эту минуту во мне зародилось сознание одного из самых ужасных фактов жизни – того, что часто справедливость и судебный приговор далеки друг от друга, как небо от земли.

Я привела этот факт из моего раннего детства, чтобы иллюстрировать то положение, что впечатления детства часто больше влияют на формирование характера и на будущую деятельность человека, чем наследственность или воспитание. Мне также хотелось показать, что сторонницей милитантства я сделалась в значительной степени в силу сочувствия. Мне лично не пришлось испытывать лишений и огорчений, которые стольких мужчин и женщин заставляют почувствовать и сознать существующую социальную несправедливость. Мое детство протекало в счастливой домашней обстановке и было окружено любовью, хотя и тогда уже родилось во мне чувство неудовлетворенности.

Я смутно чувствовала неодинаковость положения в семье моих братьев и моего с сестрой. В то время, как, например, воспитанию и образованию братьев отец придавал очень большое значение, к образованию моему и моей сестры относились с полным равнодушием.

Особенно ясно поняла я это однажды ночью, когда мои родители, по обыкновению, зашли перед сном к нам в детскую, чтобы взглянуть на нас. Отец наклонился надо мной, поглядел на меня и с сожалением произнес: «Как жаль, что она не мальчик».

Сгоряча я чуть не вскочила, чтобы протестовать против этого сожаления и заявить, что я совсем не хочу быть мальчиком. Я не последовала первому порыву, осталась спокойно лежать в постели, но много дней после того размышляла по поводу замечания своего отца.

Я уразумела, что мужчины считают себя выше женщин и что женщины, по-видимому, соглашаются с этим. Мне трудно было примирить это с тем фактом, что как отец, так и мать были сторонниками распространения избирательных прав на женщин. Я была очень юна, когда прошел билль о реформе 1866 г., но я прекрасно помню агитацию, сопровождавшую его. Этот билль о реформе представляет собой первое в Англии после 1832 г. распространение избирательного права на более широкие слои народа. Право голоса при выборах в Парламент этот закон дал каждому арендатору и квартиронанимателю, платящему в год арендной платы не менее 10 фунтов стерлингов. При обсуждении билля в Палате Общин Джон Стюарт Милль внес поправку, предлагающую дать избирательное право и женщинам-арендаторам. Поправка была отклонена, но в законе вместо обычного выражения «лица мужского пола» употреблено было слово «лицо». А другой парламентский закон, принятый задолго перед тем, устанавливал, что под словом «лицо» подразумеваются и женщины, если нет специальной оговорки в противном смысле. Ввиду этого многие женщины решили, что им дарованы избирательные права. По этому поводу возгорелся оживленный спор, и для проверки правильности такого понимания решено было, чтобы женщины добивались занесения своего имени в избирательные списки. В Манчестере из общего числа 4.215 женщин, обладающих установленным цензом, 3.924 предъявили это требование; им пришлось обратиться в суд, где их дело отстаивали выдающиеся юристы, в том числе и мой будущий муж, д-р Панкхёрст. Разумеется, суды отвергли требования женщин, но эта кампания содействовала усилению по всей стране агитации в пользу распространения избирательных прав на женщин.

Мне было 14 лет, когда я в первый раз присутствовала на митинге сторонниц избирательных прав женщин. Я ушла с митинга сознательной и убежденной суфражисткой.

Манчестер в 70-е годы был одним из центров женского движения; во главе последнего здесь стояла группа выдающихся мужчин и женщин. В числе руководящих членов комитета был и д-р Ричард Панкхёрст, женой которого мне суждено было сделаться.

Пятнадцати лет я была отправлена в Париж для поступления в одно из первых в Европе учебных заведений для высшего образования женщин. Здесь моей сожительницей по комнате оказалась дочь Генри Рошфора, республиканца-коммунара и журналиста, сосланного в Новую Каледонию. Рассказы Ноэми Рошфор о революционной деятельности ее отца и вообще дружба с нею не могли не оказать на меня влияния, еще более упрочив уже усвоенные мной либеральные идеи.

На девятнадцатом году я вернулась на родину, в родительский дом. Участвуя посильно в женском движении, я познакомилась ближе с д-ром Панкхёрстом, никогда не перестававшим работать в пользу наделения женщин политическими правами, и в 1879 году вышла за него замуж.

Моя замужняя жизнь длилась девятнадцать счастливых лет. Мне часто приходилось слышать насмешливые замечания, что суфражистками становятся лишь те женщины, которым не удалось устроить свою личную и семейную жизнь и найти выход своим чувствам. Это, пожалуй, неприменимо ни к одной суфражистке, и безусловно неприменимо по отношению ко мне. Моя семейная жизнь и отношения сложились почти идеально, – так, как только можно желать в нашем несовершенном мире. Спустя год после моего замужества родилась моя дочь Кристабель, а еще через полтора года – другая дочь Сильвия. Затем появились еще два ребенка, и в течение нескольких лет мои семейные обязанности почти целиком отнимали мое время.

Однако дети и домашний очаг никогда не поглощали меня настолько, чтобы я утратила интерес к общественной деятельности. Мой муж совсем не хотел, чтобы я превратилась в ничем не интересующуюся хозяйку и мать семейства. Он был глубоко убежден, что в услугах и деятельности женщин общество нуждается не менее семьи. Таким образом, даже в то время, когда дети мои были еще совсем маленькими, я состояла членом исполнительного комитета «Общества избирательных прав женщин», а также и членом бюро комитета, образовавшегося для агитации в пользу законопроекта об имущественных правах замужних женщин. Когда последний стал законом, я с обновленной энергией занялась агитацией в пользу избирательных прав женщин. В это время обсуждалась новая избирательная реформа (распространение прав на сельскохозяйственных рабочих),