Записки о Литургии и Церкви - Сергей Фудель

Глава 2

Литургия стоит в центре христианства, а в центре литургии — «Агнец, закланный от создания мира» (Откр. 13, 8), или, как в другом месте сказано, «предназначенный еще прежде создания мира» (1 Пет. 1, 20). Конечно, эти слова непостижимы, но пройти мимо них мы не можем. Тайна христианства начинается с вопроса о его начале. «Он {Бог} столько познается нами, — пишет преп. Симеон Новый Богослов, — сколько может кто увидеть безбрежного моря, стоя на краю его ночью с малою в руках зажженною свечою» [3]. Это даже для разума, уже просвещаемого благодатью. Но трудность постижения божественного мира не дает нам основания для отрицания того, чего мы не постигаем или не хотим постичь. «Если будем все измерять своим разумением, — пишет Василий Великий, — и предполагать, что непостижимое для рассудка вовсе не существует, то погибнет награда веры. За что же еще нам стать достойными блаженств, какие сообщаются для нас под условием веры в Невидимое, если верим тому только, что очевидно для рассудка?» [4] Рассудочная вера — это вера не апостольская, а все та же кантовская «религия в границах одного только разума», для которой все понятно или же должно быть понятно и которая старается в наше время создать веру, приспособленную к неверию, христианство, в общем не возражающее против не–христианства.

Многие святые начиная с I века ощущали божественную предысторию христианства. «Сие имя спасительное — Иисус — прежде всех веков в Тройческом совете было предуготовано. Сила имени Иисусова в Совете Предвечном, как в сосуде, была сокрываема», — пишет св. Димитрий Ростовский [5]. «Прежде солнца пребывает имя Его», — возглашает церковнослужитель во время чтения Апостола на Благовещение [6], т. е. именно в тот день, когда поется: «Совет превечный открывая, Тебе, Отроковице» (стихира на «Господи воззвах»), когда воспоминается принесение человеческого имени Иисуса с неба ангелом пречистой Деве (Лк. 1, 31).

Говоря об определении Церкви апостолом Павлом как о «великой благочестия тайне» (1 Тим. 3, 16), которая в том, что «Бог явился во плоти» (там же) и этой плотью — телом Божиим — сделалась Церковь, еп. Феофан Затворник пишет: «Сущность веры нашей сокровенна и по причине непостижимости ее действия в нас. Зародилась она («тайна благочестия») в тайне Триипостасного Бога прежде век» [7]. Только поняв Церковь как сотворенную «прежде всего» (св. Ерма) [8], как «Премудрость Божию, тайную, сокровенную, которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей» (1 Кор. 2, 7), можно в нее действительно поверить. Поверить в нее нам дано не как в человеческую организацию, а только как в Богочеловеческое Существо, имеющее своим началом Божественную до–временность.

Но Церковь прежде всего или больше всего — это литургия. Поэтому «литургия вечна. Агнец заклан в недрах Святой Троицы» (архимандрит Киприан) [9].

Все священнодействие {литургии}, — пишет митрополит Солунский Николай Кавасила (XIV век), — есть как бы один образ Единого Тела и Царства Спасителева (т. е. Церкви)… Церковь указуется Тайнами не как символами, но как сердцем указуются члены (тела), как корнем дерева — отрасли и, как сказал Господь, как виноградной лозой — ветви, ибо здесь не одинаковость только имени и не сходство подобия, но тождество дела, так как Тайны суть Тело и Кровь Христа» [10]. Он же пишет: «Если бы кто мог увидеть Церковь Христову в том самом виде, как она соединена со Христом и участвует в плоти Его, то увидел бы ее не чем иным, как только Телом Господним» [11]. А литургию так определяет св. Игнатий Богоносец: «Евхаристия есть плоть Спасителя нашего Иисуса Христа, которая пострадала за наши грехи» [12]. Церковь — в том, что «Бог явился во плоти», в страдающем человеческом теле, Церковь — это вочеловечение Бога. Бог, не оставляя Своего Божественного естества, вошел в мир, в естество человеческое. С этого началось христианство в истории, и вся его суть — в подражании ему, этому выхождению Бога, но лишь в обратном направлении: Бог сходит с неба на землю, делается человеком; человек в христианстве выходит навстречу своему Богу — из своего человеческого, «слишком человеческого» естества выходит в мир Божественный. «Бог стал человеком, чтобы человек стал богом», — это обычная и постоянная формула святых.

Святые учат, что есть три состояния человека: естественное, противоестественное, или греховное, и сверхъестественное, или духовное [13]. Христианин прежде всего борется с грехом, который тянет его в бездну ниже его естества. Противоестествен для человека только грех. Говоря о сверхъестественном, Церковь утверждает, что сверхъестественное не противоестественно, а только превосходит или идет дальше естественного. И христианство — это не только борьба с противоестественностью греха, но и призыв к преодолению земной «естественности», к выходу «за естество», к «преестественному». По «естеству» нам, в общем, хочется только есть, пить, спать и развлекаться. А христианство зовет к новому рождению во Святом Духе, к рождению не аллегорическому, а очень болезненному. «Женщина, когда рождает, терпит скорбь», — сказано в Евангелии. И в другом месте: «Она… кричала от болей и мук рождения» (Откр. 12, 2). Только любовь к Богу дает силы и радость идти на них. Это есть рождение в таинственную для нас духовность, и это есть то самое, что так отпугивает людей. «Надо родиться свыше», — сказал Христос Никодиму, и Никодим ужаснулся этих слов. Праведник и законник, он сразу понял, что разговор идет не только о борьбе с грехом. И кто хоть в малейшей степени не совершает этого перехода в сверхъестество, тот еще не начал христианства. Но это внутреннее преодоление естества, — преодоление, на котором стоит весь христианский подвиг, т. е. вся обыденность христианской жизни, есть всего только «солнце в малой капле вод». Все христианство — в первоисточной сверхъестественности Боговоплощения. «Побеждаются естества уставы в Тебе, Дево чистая, девствует бо рождество и живот предобручает смерть», — поет Церковь на Успение Девы и Матери (песнь 9 канона).

«Побеждаются естества уставы» и в довременном начале Церкви. И, так же как нам непонятно вочеловечение Бога, нам «непонятна» и Церковь. “«Плоть и кровь» не может дать знания и веры о Церкви, — пишет Д. Хилков, — совершенно подобно тому, как некогда «кровь и плоть» не могла дать знания того, что плотник из Назарета — «Сын Бога Живаго»” [14]. Место Евангелия, где дано откровение о Церкви (см.: Мф. 16), мы мало замечаем. Оказывается, что все это откровение о Церкви было дано только тогда, когда как бы открылось, что человек может жить не только в своем естестве: «Блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это (тайну Боговоплощения. — С. Ф.), но Отец Мой, сущий на небесах. И я говорю тебе: ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф. 16, 17—18).

«Побеждаются естества уставы» и в Евхаристии. «Приобщение ко Христу в Таинстве святой Евхаристии есть источник всякой духовной радости», — пишет священник Павел Флоренский. «Таинство — это божественный акт приобщения к высшей жизни» [15]. «Как при земной жизни Христа приобщение к высшей жизни совершалось при посредстве человеческого естества Спасителя, так точно ныне видимое приобщение к этой жизни совершается при посредстве видимого и осязаемого человеческого естества Тела Христова» [16].

И если Церковь непостижимо для нас предопределена в Совете Божием еще тогда, когда не было мира, то тем самым и средоточие ее — литургия. «Совершение животворящих Тайн, — пишет протоиерей Иоанн Кронштадтский, — есть… соизволение Животворящей Троицы, от сложения мира предопределенное» [17]. Вот почему мы ощущаем так ясно блаженную и любящую вечность, теплую, как материнское лоно, больше всего на литургии. Вот почему на литургии мы дышим воздухом совсем иного мира.

«Тварь», по слову Апостола, «еще стенает и мучается», но семя бессмертия уже укануло в мир и верующие, стоящие на литургии, уже знают, что «поглощена смерть победою».

Глава 3

Церковь — творение Божие, но такое, постижение которого не дано тварному уму, так как через боговоплощение она «вознесена превыше небес».

Святые часто указывают на ограниченность нашего знания небесного мира: «Имена некоторых сил (небесных) нам не объявлены еще и неизвестны» (св. Иоанн Златоуст) [18].

Преподобный Симеон Новый Богослов тоже пишет о «еще неведомой нам твари» [19]. Есть тварь «ведомая» и «неведомая». Но и перед «ведомой», как будто перед Церковью, мы стоим как на пороге иного мира. Что значат слова Христовы о Его человечестве: «И Ангелу Лаодикийской Церкви напиши: так говорит Аминь, свидетель верный и истинный, начало создания Божия» (Откр. 3, 14)? Почему именно Лаодикийской Церкви, т. е. последней в истории Церкви, погруженной, по Слову Божию, в тщеславную и теп лох ладную внешность, нужно это напоминание о человеческой плоти Бога, жертвенной и страдающей, изнемогающей и побеждающей и вознесенной превыше небес — той плоти, благодаря которой спасаемое в Церкви человечество сделалось Телом Божиим?