Дела житейские (сборник) - Виктор Дьяков

Вечер прошёл в сборах. Перед тем как ложиться спать жена не удержалась, и спросила, насчёт дальнейшей судьбы свекрови. Мельников вспылил:

– Я отца еду хоронить… понимаешь!? И ни о чём больше думать не хочу!

– Во-во, а потом сестрица твоя бедной да несчастной прикинется и нам мать к себе брать придётся, а тут и Ирка со своим семейством подвалит. Во, бедлам-то, и родители, и дети, и внуки, и правнуки, все в двух комнатах! – слезливый голос выдавал нешуточное беспокойство жены.

Пасмурным утром Мельников встретился с сестрой на Ленинградском вокзале. Её, как и его, никто не провожал. Черные платок и пальто свидетельствовали, что эта немолодая женщина надела траур… Немолодая? Мельников всегда считал сестру молодой. Да и как же иначе, ведь между ними десять лет разницы. Он родился ещё в военном сорок четвёртом, а она в пятьдесят четвёртом, и сейчас ей всего сорок пять. Хотя конечно смотрелась Дуня неважно для своих лет. Мельников удивлялся, как сильно укатала его сестрёнку Москва. Он часто ловил себя на мысли, чтобы сталось с ней не подайся она вслед за ним после школы в столицу. Как бы сложилась её судьба и как бы сейчас она выглядела? А ведь какая была красавица: в меру рослая, фигурная, а уж на лицо… Лицом Дуня пошла в отца: приятная округлость, чистая кожа, голубые глаза. Не то, что Василий, унаследовавший материнскую длиннолицесть и угреватость. Сколько парней и каких бегали за Дуней в их родной Топорихе. Но крепко наказала жизнь сестру: москвич, за которого она вышла, оказался пьяницей и гулякой. А вот кое-кто из тех, кем она пренебрегла в своё время в Топорихе вышли в большие люди, правда не в Москве, а в Твери и Бежецке, но как говорится, чем быть последним в Риме…

В электричке до Солнечногорска разговаривали мало. Сестра, как и следовало ожидать, пожаловалась на трудности с деньгами. Мельников пресёк её стенания сообщением, что у него деньги есть и о расходах на похороны беспокоиться не стоит. Сестре стало неудобно и она поспешила сказать, что тоже наскребла… пятьсот рублей.

– Курс двадцать пять пятьдесят, – как бы про себя изрёк в ответ Мельников.

– Что ты сказал? – переспросила сестра.

– Да так, ничего, – он не стал обижать сестру сравнением, что "наскребла" она с тем, что вёз он.

Где-то за Клином сестра, наконец, вкрадчиво намекнула:

– Мать-то забирать придётся… Как ты думаешь, Вась?

– Придётся, – нехотя, словно ёжась, входя в холодную воду, ответил Мельников. – Может потом Дунь поговорим, как похороним?

– Потом некогда будет, – уже твёрдо возразила сестра. – Об этом лучше загодя подумать, и насчёт дома тоже. Как на сороковины поедем надо и маму забрать и дом продать. А покупателей сейчас подыскать.

Мельников удивлённо взглянул на сестру – он не ожидал, что она уже всё обдумала и даже наметила "план действий". Поразмыслив, он согласился:

– Ты права. Мать там одну никак нельзя оставлять, заболеет, и позвать некого. Ты, я гляжу, уже всё продумала. Давай-ка, поделись соображениями.

– Ничего я не продумала, ты же старший, вот ты и думай… Только вот Вась, то, что у нас три комнаты… ты учти, у меня как-никак парень и девка взрослые, ну и с деньгами у нас всегда напряг. Мой сволочь как специально ждал, когда дети вырастут, чтобы алименты не платить.

– Я всё понимаю Дунь. Но если дом продадим, деньги появятся… Ты их и возьмёшь.

– Господи, да какие там деньги. За сколько можно продать старую избу в такой дыре, да и кому. Соседям на дрова, да может, что из вещей продадим.

Мельников понимал правоту сестры, но сдать позиции и согласиться взять мать на своё полное обеспечение… Впрочем, от обеспечения он бы не отказался, но ведь сестра явно намекала, чтобы он взял мать к себе, чего Мельников более всего не хотел.

– Хорошо Дунь, давай прикинем. Пусть все деньги, что от дома и вещей выручим – твои. Ну и я в свою очередь согласен помочь… ну тысячи по две в месяц. Тут и на мать и вам немного останется… Пойми, Дунь, ко мне мать сейчас никак нельзя, они же с Людмилой… сама знаешь. Да и неудобно свекрови у снохи жить, когда родная дочь есть.

– Ну, спасибо, растолковал братец дорогой! – сестра отвечала злым отчётливым шёпотом, так что соседи по электричке невольно покосились на неё. – Да я скорей с голоду помру, а побираться даже у тебя не стану. – Пожалел… как же. То ли дашь, то ли нет, а я за тобой бегай как собачонка. И что Людка твоя скажет, когда ты каждый месяц по две тысячи нам выдавать будешь?… Не тебе, мне, что она скажет?… Не знаешь, а я знаю, и слышать от неё этих слов не желаю.

– Что ты несёшь? Это же мать моя… Я же не милостыню вам предлагаю.

– Ну да, а потом твоя подсчитывать будет, сколько из тех денег мы на мать, а сколько на себя потратили и в глаза колоть…

– Да брось ты Дунь, так мы ни о чём не договоримся, – Мельников смущённо оглядел пассажиров, чувствуя, что они прислушиваются к их разговору, тональность которого резко возросла. – Не хочешь так, давай по другому: три месяца у вас, три у нас…

– А ты случайно не забыл, сколько лет нашей маме. Она ещё переезд в Москву выдержит ли. Она же всю жизнь в деревне, возле леса прожила. А у нас Юго-Восток, самый неблагоприятный район в Москве, – сестра давала понять, что матери и с экологической точки зрения лучше поселится в Северном округе, недалеко от парка, где располагалась квартира брата.

Получив информацию к размышлению, Мельников весь оставшийся до Твери путь хранил молчание. Он пожалел, что вчера отказался от обсуждения этого вопроса с женой – наверняка бы они обмозговали и свои "домашние заготовки". В Твери, пока добирались до автовокзала, разговор не возобновлялся, а в битком забитом автобусе брат и сестра оказались далеко друг от друга.

Сколько раз Мельникову в своей жизни приходилось преодолевать этот путь, от Москвы до родной деревни и наоборот. Последний раз, когда отец в письме попросил поправить заметно покосившуюся избу. Уже тогда было ясно, что дни отца сочтены. Даже удивительно, что он смог прожить столько, имея за плечами два года фронта и тяжёлое ранение. Отец любил подчёркивать, что воевал именно первые два года с сорок первого по сорок третий, когда не расщедривались на ордена, но когда и перемололи основной, кадровый состав Вермахта. Дождь наград отец уже не застал – под Орлом он был прошит из "шмайсера", и после госпиталя его комиссовали. Но свою единственную боевую награду, медаль "За отвагу" отец ценил выше всех прочих, выданных ему уже после войны как ветерану юбилейных медалей и "обязательного" ордена Отечественной войны. Так же, впрочем, он оценивал и награды более молодых орденоносцев, захвативших лишь конец войны. О последних он пренебрежительно отзывался, де против них немец уже не тот был, с детским садом воевали.

За окнами тряского автобуса тянулись поля, леса, леса. То там то здесь в кюветах, низинах стояла ещё не сошедшая талая вода. Чуть в сторону от шоссе, грязь, топь, все грунтовки развезло и только тракторам под силу по ним ездить. Казалось, ничего не изменилось здесь со времён его детства, разве что заметно "усыхали" деревни и сёла, всё слабее теплилась в них жизнь, лихорадочные всплески её отмечались лишь летом, когда наезжали из городов дачники да дети и внуки доживающих стариков. Чем дальше от Твери, тем беднее и кособочее избы, реже встречаются коттеджи – унылая убогость.

В Горах, большом селе на перепутье сошли. Мельников на удивление легко, не по возрасту переносил пока дорогу. А вот сестра, видимо мучившаяся размышлениями о будущем, выглядела измочаленной. Но оставалось ещё пятнадцать километров на местном автобусе по грунтовке-большаку, да плюс три по просёлку. И вот эти-то три километра и являлись самыми сложными, ибо преодолеть их предстояло на телеге, если их догадаются встретить, а если нет то и пешком.

К счастью, лошадь с телегой их встречала, но эти последние километры были таковы, что казалось от "рытвин и ухаб" оторвутся все внутренности столичных жителей. И вновь особенно тяжело перенесла эту тряску сестра.

– Что-то ты Евдокия совсем от наших-то дорог поотвыкла, – заметил встречавший их сосед отца шестидесятипятилетний Фёдор, хоть подтрунивать над дочерью вчера умершего соседа было не совсем корректно. Но больно уж неприязненно в Топорихе относились ко всем односельчанам, сумевшим устроиться в городах, а уж к москвичам в первую очередь.

3

– Ну, слава те господи, приехали! – мать очень переживала, что дети не успеют к похоронам. Она, конечно, ждала ещё кого-то из внуков. На её укоризненный вопрос, Мельников невразумительно отговорился, а измученная Дуня, едва выдержав скорбное стояние у изголовья уже лежащего в гробу отца, так ничего и не сказав, поднялась в свою любимую светёлку, и постанывая, повалилась на кровать.

– В морг не забирали, причина смерти какая? – осведомился Мельников.

– Какой морг, ты что забыл, где мы живём, сюды никакая "Скорая помощь" сейчас не доедет… Врача на тракторе привезли… в бумаге написал инфаркт… И так ясно, чево тама мёртвова резать, – недовольно отвечала мать.