Дела житейские (сборник) - Виктор Дьяков

Но, похоже, Геннадий ошибся, не стерпелось, не слюбилось: она ненавидит то, что так любо ему, а он… Ну не мог он проникнутся осознанием того, что умение петь это такое великое дарование, перед которым все прочие таланты ничто. Не мог он так же как она смотреть по телевизору, не отрываясь, эстрадные концерты, и потом часами обсуждать их с подружками. Ну, и что он переносил с наибольшим трудом, это слушать их совместные стенания, что не там родились, что вот в городе, в Москве, их бы наверняка заметили. Не мог, но понимал, что жене нужна отдушина, а потому не возражал, если она в его отсутствие приглашала в дом подруг и те "отрывались" на ниве хорового пения. Наверное, хорошо пели, ведь они вкладывали в те песни всю боль своей души, но Геннадий не мог это оценить. Иногда в сердцах она называла его "питекантропом". Тем не менее, он продолжал её любить хоть и органически не мог принять её мировоззрения. За что? Иногда говорят, что любовь не имеет причин, любят ни за что. Он любил её прежде всего физически, конкретно её улыбку, русые волосы, её запах и, конечно, тело. Он готов был терпеть всё, и вот… Неужели она всё-таки ушла? Хотя вроде бы никаких сопутствующих признаков, все вещи на месте, позавчера она была такая же как всегда. Геннадий мучая себя мыслями о том, что Лариса бросила его, почему-то гнал куда более правдоподобные думы – о банальной измене. Завезла дочку родителям, а сама закатилась куда-нибудь, с кем-нибудь, с тем же Романом. Почему-то этого он боялся куда больше, чем ухода жены, боялся даже думать об этом.

Роман… точно, несколько дней назад к родителям приехал Роман с каким-то приятелем и кажется на иномарке. Как же он сразу не догадался. А за ней мог вполне заехать тот самый приятель, чтобы самому Роману перед соседями не светится… Хотя, уже столько лет прошло, у Ларисы дочь, у него где-то сын, и вообще этот бывший школьный поэт ничего путного в жизни не сделал, не добился: осел где-то рядом с Москвой, не то в Люберцах, не то в Реутове, чем-то там занимается, не то мелким бизнесом, не то мелкой халтурой, но без особого навара. Нет, ничего не мог дать Роман Ларисе из того, о чём она мечтала, у него даже квартиры там своей нет, да ещё алименты платит. Неужто так сильно у неё то старое чувство, что она не может забыть?…

Геннадий нервно ходил взад-вперёд по своему просторному дому: залитой солнцем веранде, гостиной, детской, спальне, двум кухням, зимней и летней. Он сам всё это расширял, пристраивал, в результате маленькая родительская избёнка превратилась по местным меркам в роскошное жильё. Даже горячую воду он для жены организовал, купил электронагреватель, пустил через него холодную воду… Как можно сравнивать его нынешний бревенчатый пятистенок с бетонной коробкой городской квартиры, эту просторную баню с тесной ванной комнатой?… Но она, увы, не переставала мечтать именно о городской квартире и не видела в привычном мире окружающих её вещей никаких достоинств.

– Ну и ладно… насильно мил не будешь, – вполголоса с отчаянием произнёс Геннадий, – Но дочка, Раечка… нет, не отдам… сам воспитаю. Ей праздника не хватает в жизни, то же мне, Егор Прокудин в юбке, тому тоже всё праздника не хватало… Ладно, иди, гуляй, празднуй, в тридцать лет ещё можно жизнь поменять, но девчонке не дам жизнь калечить, с отчимом жить, у неё, слава Богу, отец живой…

5

Геннадий, мучимый раздумьями прождал почти до обеда – его домочадцы так и не появились. Надо было идти на другой конец посёлка к родителям Ларисы и выяснить всё… Но он не решался, словно боясь узнать окончательно правду. Он, казалось, сделался нечувствителен к усталости, но она как-то исподволь, незаметно навалилась и его думы-домыслы сами собой трансформировались в сновидения. Он задремал, как был, сидя за столом, уронив на него голову.

Геннадий опять видел тот же школьный двор и полуразрушенный сарай, и Ларису с Романом, но уже не старшеклассниками, а нынешними, тридцатилетними. Она в туго обтягивающем её цветном сарафане, в выходных босоножках. Он… он почему-то одновременно смахивал и на бомжа, и на непризнанного поэта-авангардиста: нестриженные, немытые космы до плеч, мятые брюки, несвежая рубашка, на ногах кроссовки без шнурков на босу ногу… И вот это нечистое создание уверенно тянет в сарай его Ларису, ухоженную, красивую, нарядную, уже не девочку, а, так сказать, мужнюю жену. А та, словно не замечая убогого вида кавалера, довольно улыбается и почти не противится. Сон позволял в отличие от реальности четырнадцатилетней давности видеть и то, что происходит внутри сарая – Геннадий незримо присутствует рядом, будто невидимка.

– Как тебе с Генкой-то этим, скучно поди? – голос Романа выдавал вожделение.

– Да когда как, – равнодушно отвечает Лариса.

– Помнишь как нам с тобой весело, хорошо было, какие стихи я тебе посвящал? – Роман слегка приседает и своей не чистой ладонью уверенно берёт Ларису за ногу чуть выше колена и ползёт эта ладонь вверх, поднимая подол сарафана обнажая сочные, золотистые от загара бёдра…

– Папка, ты чего тут на столе спишь?!

Геннадий с трудом поднял тяжёлую голову. Его бесцеремонно трясла двумя руками, вцепившись в рубаху, дочка.

– Раечка… ты… ты как здесь? – Геннадий с трудом избавлялся от чар тяжких сновидений, возвращался в свой дом, в реальность. – А мать где?

– Сейчас идёт, я её обогнала. А ты почему в кровать не лёг, разве так можно спать?

– А где… где вы были? – его вопросы становились всё более осмысленными и тревожными.

– Я у бабушки с дедушкой ночевала, а мама с каким-то дяденькой на машине уезжала…

Дальше Геннадий уже не слышал, так как хлопнула калитка палисадника и послышались звуки знакомой походки… У него замерло сердце… Лариса вошла усталая, но совершенно спокойная.

– Здравствуй, а чего это ты не переоделся… и спать что ли не ложился?… Ты что и не ел ничего весь день?! – она прошла на кухню и там с удивлением обнаружила, что приготовленное ею вчера еда не тронута.

– Раечка, иди к себе, – жёстко приказал Геннадий и дочь, сразу сообразив, что отец чем-то не на шутку рассержен, поспешила скрыться в своей комнате.

– Ну, чего ты девчонку гоняешь? Сейчас я быстро всё разогрею и обедать сядем, а то я сегодня тоже без завтрака, – слышался недовольный голос Ларисы из кухни, вытаскивающей суп из холодильника.

Она поставила кастрюлю на плиту, зажгла газ и когда обернулась, наконец, обратила внимание на то, как смотрит на неё, стоящий в проёме кухонной двери, муж.

– Где ты была?! – зловеще вопрошал Геннадий, но Лариса, похоже, не прочувствовала всей "глубины" вопроса.

– А почему такой тон?! – столь же резко задала она встречный вопрос.

Геннадий в упор испепелял взглядом жену. Лариса стояла в том же самом сарафане, в котором он видел её в прерванном недавно сне. Он грубо, чего себе никогда не позволял, схватил её за голую руку выше локтя и резко развернул к себе полностью. Из её рук выпала ложка и стукнулась об пол.

– Я спрашиваю, где ты была весь вчерашний вечер, ночь и сегодня?!

Лариса сделала попытку освободиться, но он не выпустил её руки.

– Пусти, больно!..

– Я жду ответа!

– А я отказываюсь разговаривать… раз ты так…

Она вдруг заплакала навзрыд. Геннадий от неожиданности отпустил её. Не отнимая от глаз носового платка, она быстро прошла в комнату… Геннадий растерянно за ней. Лариса опустилась в кресло, в котором обычно смотрела телевизор, и утерев слёзы стала напряжённо смотреть в тёмный экран, будто он работал. Она словно отключилась от всего. Геннадий нетерпеливо, нарочито громко кашлянул, но она, что называется, и ухом не повела.

– Так, где ты была… и ночевала? – уже сдержаннее спросил Геннадий.

Лариса с негодованием усмехнулась:

– Ты что же серьёзно думаешь, что я где-то всю ночь гуляла!? Господи, ну и с дуралеем же я целых десять лет живу. Вместо того, чтобы к моим сходить и всё разузнать… – она не спеша оторвала взгляд от безжизненного экрана и так посмотрела на мужа…

Геннадий, наконец, начал осознавать, что в своих домыслах-фантазиях пожалуй хватил лишку и утратил способность реально оценивать события. Но не так-то просто оказалось вновь заставить себя мыслить рационально после нескольких часов тяжелейшего помешательства на почве ревности.

– Так всё-таки, объясни, где ты была… и на какой там иномарке тебя увозили? – голос Геннадия уже не звучал грозно, но по-прежнему излучал подозрения.

– Надо же… И кто это тебе успел настучать? Представляю, как тебе всё обрисовали… А ты и поверил? Мне значит веры нет, а уличным брехунам веришь, – из её глаз, казалось, вот-вот вновь брызнут слёзы…

Со стороны улицы, возле калитки, послышался скрип тормозов. Геннадий нервно глянул в окно. Через штакетник забора виднелась не первой молодости иномарка, а возле калитки топтался незнакомый мужик лет сорока, в руках он держал большой букет цветов. Лицо Геннадия, вроде бы несколько успокоившееся вновь злобно исказилось, он не мог оторвать глаз от этого букета. Цветы были не полевые, а явно покупные из города. Он кинулся через веранду во двор, к калитке, так резко распахнул калитку, с таким лицом, что мужик с букетом в некотором испуге попятился. Незнакомец, видимо, интуитивно, понял причину столь зловещего взгляда… Он вдруг, мягко и благодарно улыбнулся и быстро заговорил: