Восстание - Юрий Николаевич Бессонов

отворачивает лицо от ветра. Они ждут смены (смена — через каждый час) и не опасаются внезапного нападения партизан — впереди казачий дозор.

Но партизаны обманули дозор. Они прошли не по тракту, а прокрались лесом и выслали вперед пластунов, чтобы снять часовых. Лазутчики-пластуны ползут бесшумно, как на охоте за самым осторожным зверем, и ножи держат в зубах. Руки у них должны быть свободны, чтобы свалить японцев и заткнуть им рты, прежде чем они успеют крикнуть. Ножи понадобятся потом…

Никита прислушался. Он почти убежден, что там, за деревней, все происходит так, именно так, как думает он.

Вот пластуны подкрались, вот вскочили на ноги, оглушили японских часовых и валят их на землю… Но, может быть, стукнула сорвавшаяся с плеча часового винтовка, когда он падал; может быть, часовой успел вскрикнуть и встревожил собак…

Никита прислушался, ожидая выстрелов, но выстрелы не прогремели. Потом он услышал шаги на тракте и увидел возвращающегося Гурулева.

Гурулев подошел к цепи и присел на корточки.

— Обмишурился маленько проводник, — негромко сказал он разведчикам. — Без дела, выходит, мы здесь на кривуне сидеть будем. Тут недалеко сворот есть, видать, зимой напрямик через болотину ездят, чтобы тракт спрямить. Зимой-то, куда хочешь, туда и езжай — везде дорога.

— Я и то приметил, что давненько тут не ездили, все снегом запорошило, — сказал Нехватов. — Теперь гадай, что делать…

— И гадать не приходится, — сказал Гурулев. — Пойди к коноводам, пусть на тракт коней ведут.

Нехватов поднялся и побежал в лес.

— Вперед поедем? — спросил Никита.

— Вперед, — сказал Гурулев.

Позади в лесу раздалось позвякивание стремян, зашуршал снег, оседающий под ногами лошадей. Коноводы выезжали на тракт.

Без команды разведчики поднимались из снежных лунок, разбирали своих лошадей и без команды садились в седло.

Никита подъехал к Гурулеву.

— Светать начинает, — сказал он. — Отчего там медлят?

— Им тоже не с руки, — сказал Гурулев. — Край не свой, а глаза у ребят не совиные. При таком деле и шишек себе на лоб недолго насадить. Шагом марш, — негромко скомандовал он, обернувшись к разведчикам.

Небо совсем посерело, и только низко над лесом, еще темным и хмурым, как в поздние сумерки, теплилась, догорая, последняя неяркая звезда. И лес и тракт впереди — все, казалось, было затянуто белесым туманом. Но туман уже не стоял непроглядной стеной, и сквозь него были видны: и ели справа и слева белый пустырь, может быть, замерзшее болото с тощими сосенками, поднявшими седые кроны в отдалении одна от одной.

— Первые трое вперед дозором, — сказал Гурулев, как только разведчики тронулись, на ходу выстраиваясь в колонну. — До отворота дороги проскочите, там обождете…

Вперед выехали: Никита, Фома Нехватов и Кешка Середкин — сибиряк, заменивший в разведке убитого Леньку Черных. Они послали лошадей рысью, но, не проехав и четверти версты, снова придержали их и невольно попятились с тракта к лесу. Впереди за окатистым увалом раздались выстрелы. Казалось, стрельба шла совсем близко, однако деревни еще видно не было.

— Начали, — сказал Никита и беспокойно посмотрел на Нехватова.

Фома не ответил. Задрав на затылок шапку и нахмурив брови, он вглядывался в даль, и конь его тревожно прял ушами. Игреневая кобыла Середкина крутилась на месте и боязливо поджимала поджарый круп, словно над ним кто-то занес плеть. Она косила на увал круглый испуганный глаз, и из ее раздутых ноздрей вместе с храпом вылетали белые густые клубы пара.

— Туда бы за увал на бугор выскочить надо. Оттуда, с бугра-то, и деревню, однако, видать… — сказал, сдерживая кобылу, Середкин.

— Гурулев тебе, однако, выскочит… — прервал Кешку Фома. — Или ослеп? Вон она, дорога-то, отворачивает, гляди… Тут и стоять надо. — Нехватов протянул руку к увалу.

Никита вгляделся в увал и различил сереющую дорогу, как бы соскользнувшую с тракта в сторону. Она серой полоской бежала в низине к одиноким сосенкам и терялась в еще густом предутреннем сумраке.

— В увал спустимся и ждать будем, сейчас наши поторопятся, — сказал Нехватов и, тронув поводьями лошадь, послал ее вдоль тракта.

Кони шли с опаской. Игреневая кобылица похрапывала и, в дугу изогнув тонкую шею, торчком держала уши. Ступала она осторожно, будто шла на цыпочках.

Треск винтовочных выстрелов доносился перекатами, то удаляясь, то становясь резким и отчетливым, словно стреляли рядом в лесу или за бугром, к которому ехали разведчики. Морозный воздух, казалось, сам лопался и звенел, как потревоженная струна.

Никита смотрел за увал на белый бугор, прикрывший деревню, смотрел с таким чувством, будто вот-вот сейчас там, на бугре, должны были появиться японцы. Он вслушивался в стрельбу и опять старался разгадать, что происходит в селе и как развертывается бой. Дальние выстрелы он принимал за огонь партизан, ближние — за огонь японцев. Но почему японские выстрелы звучали так близко, а выстрелы партизан так далеко, Никита терялся в догадках.

«Неужели наши открыли огонь с дальних подступов к деревне? Неужели не удалось использовать ночь?»

Разведчики спустились в увал. Теперь дорога к сосенкам была рядом.

— Здесь, — сказал Нехватов. — Да с тракта свернуть нужно, не к чему нам на тракте торчать.

Они съехали с тракта к лесу и, не спешиваясь, стали между первых деревьев.

— А, видать, деревню-то окружили, — сказал Нехватов. — Слышишь, с двух концов стрельба идет. Не иначе, мужики подоспели с соседних сел и лесом вышли с этого конца тракту… — Он прислушался и прибавил: — Сдается мне, не одни винтовки стреляют, а и дробовики бухают… Слышишь?

— Зачем же мы здесь стоим? Зачем же? — торопливо сказал Никита. — И нам туда ехать надо… Ведь не побегут же сюда японцы, их там задержат…

— Ишь ты, — сказал Фома. — А дорога через болотину? Им очень просто по