Восстание - Юрий Николаевич Бессонов

Человек десять в крестьянских шубах и шапках, кто с дробовиком, кто с винтовкой, торопливо шагали по тракту навстречу всадникам Гурулева. Один из них, рослый мужик в полушубке, вывернутом шерстью вверх, махал разведчикам рукой, указывая в сторону леса, где все еще дробно потрескивали выстрелы.

Никита нагнал разведчиков, когда Гурулев уже поравнялся с рослым мужиком.

— Как в деревне? — крикнул он, придержав лошадь.

Мужик сдвинул шапку на затылок и, обернувшись, посмотрел на деревню, словно, прежде чем ответить, непременно должен был хоть разок взглянуть на нее, потом неторопливо сказал:

— Прогнали японцев. К лесу они отходят… С того конца приезжие партизаны ударили, здесь мы тракт перехватили… Деваться им некуда, вот и кинулись к лесу.

— Кто вы-то? — спросил Гурулев.

— Крестьянская дружина с Новых Выселок… А ты не иначе, Гурулев, начальник партизанской разведки?

— Гурулев, — ответил Денис Трофимович.

— К тебе нас и послали — на смену заставу держать, — сказал крестьянин.

— Ниже бугра не спускайтесь, там низина, а тут место подходящее, — сказал Гурулев и, обернувшись к разведчикам, скомандовал: — По три за мной шагом марш!

Сдерживая разгорячившихся лошадей, разведчики построились в колонну по три.

Стрельба справа стихла. Только время от времени где-то в глубине леса вспыхивали и тотчас же затухали одиночные выстрелы.

Никита, приподнявшись в седле, смотрел на открывшуюся деревню. Теперь были видны не только избы, но и улица, как в праздник, заполненная народом.

И чем ближе подъезжал Никита к деревне, тем удивительнее казалось ему оживление на улице, где только что шел бой и куда могли еще долетать нули из леса. Но, подъехав к околице, он понял, что в селе что-то случилось: все бежали к церкви, и там, кружась на одном месте, ширилась большая черная толпа.

Стрельба за поскотиной в лесу прекратилась. Не было слышно даже одиночных выстрелов, однако деревня, чем ближе подъезжали разведчики к церкви, тем больше напоминала поле еще не остывшего боя — кровь на снегу, трупы японских солдат у жердевых заборов.

Где-то пронзительно, как плакальщица на похоронах, голосила женщина, а народ все бежал и бежал к церковной площади.

У обочины дороги Никита увидел мужичка инвалида на деревянной ноге. Опираясь о суковатую палку, мужичок поспешал за бегущими. Клюшка деревянной ноги со скрипом вонзалась в снег.

— Эй, отец, что там случилось? Куда народ бежит? — с седла крикнул Никита.

— Вон, гляди… — сказал мужичок, на мгновение приостановившись. — Туда и бежит, к церкви… Сказывают, мужиков забитых привезли…

— Каких мужиков? Откуда привезли? — спросил Никита.

Но старичок не ответил. Он заковылял дальше, скрипя сосновой клюшкой и сердито вонзая палку в снег.

Разведчики заторопили лошадей и рысью подъехали к церкви.

Едва ли не все жители селения сейчас собрались сюда, на неширокую площадку возле церковной ограды. Были здесь степенные мужики, медлительные, строгие, были старцы с седыми бородами, зеленоватыми, как плесень, женщины в шалях до колен, подростки, даже дети. Все теснились к церковной ограде, и, приподнявшись на стременах, Никита увидел там, недалеко от ворот, крестьянские розвальни. В розвальнях лежали три трупа, обнаженные и обезображенные. Из широких подстывших ран хвостами вверх торчали мерзлые щуки. Свернувшаяся кровь на желтой коже казалась черной.

— Да что же это? Где их нашли? — пробормотал Никита.

Толпа молчала. В селе все еще голосила женщина.

Потом кто-то сказал:

— На тракту нашли. Так и ехали в розвальнях никуда… Должно быть, в дороге их каратели захватили… Ишь, что понаделали… Не на одно же изгольство они щук в раны понапихали… Мол, глядите, люди, страшитесь…

— О, господи, боже мой милостивый, — проговорила маленькая женщина в огромных не по ноге валенках и часто-часто принялась креститься. — И откуда они рыб понабрали…

— Не иначе, в возах были. Может, мужики-то убитые партизанам гостинцы везли, а каратели их захватили. Кто его знает… — сказал старичок, стоящий рядом с женщиной, и, склонив голову набок, посмотрел на Никиту. — Только причина, она завсегда должна быть, без причины и конь не прянет. Не возили же с собой каратели мерзлых щук в переметных сумах.

— Здешние они? — спросил Никита.

— Нет, — сказал старичок, — видать, с Подозерного. Может, и знакомые мужики, да как теперь узнаешь? Ишь, разделали — ни глаз, ни носа, ни рта неприметно. Мать родная и та не признает.

Толпа опять замолчала, и опять донесся крик женщины. Потом стало тихо. И вдруг толпа колыхнулась и, как один человек, отступила от церковной ограды.

— Глядите, глядите, ведут! Поймали! — крикнул кто-то.

Осаживая коня, Никита посмотрел вдоль улицы и увидел на дороге пленных японцев. Их было четверо, и шли они под конвоем шестерых крестьян, вооруженных тяжелыми берданками. Все конвоиры были мужики дородные, и бараньи тулупы делали их непомерно толстыми. Рядом с ними пленные японцы казались подростками, ради шутки нарядившимися в солдатскую форму.

Толпа двинулась по улице и преградила дорогу японцам. В одно мгновение они оказались окруженными плотным кольцом людей. Слившись с толпой, исчезли куда-то и конвоиры. Теперь японцы стояли на крохотной площадке в живом и все сужающемся кольце крестьян.

Они стояли, не понимая или боясь понять, что сейчас будет с ними, и озирались вокруг, как зверьки, попавшие в западню. С седла Никита хорошо видел все: и крохотную площадку, и крестьян вокруг нее, и японцев. Один из них, самый маленький, поспешно засовывал кисти рук в обшлага рукавов шубы, засовывая с таким старанием, словно это было сейчас для него самым важным, самым главным делом и словно он так был поглощен им, что ничего не замечал рядом с собой. Два других японца ворочали по сторонам головами, пытливо разглядывая толпу, будто отыскивали в ней своих знакомых, которых непременно нужно было увидеть, и четвертый