Одиссея Варяга - Александр Чернов

Самое чудесное, что произошло с нами сразу по выходу из Джибути – это начало безостановочного перехода с эскадренными транспортами – угольщиками, или как они полуофициально назывались в нашем флоте БЭТС – большие эскадренные транспорты – снабженцы. В приемке угля на ходу мешками мы потренировались еще в Балтике, при подготовке к походу, а несколько наших офицеров и кондукторов даже специально ездили изучать это дело на Черное море. Но я и не представлял себе, что можно делать это в шесть – восемь линий подачи, и что принимаемый в мешках уголь позволит нам в течение всего дальнейшего похода до самого Аннама поддерживать стандартный запас угля на броненосцах и иметь ежедневную среднюю эскадренную скорость в 9-10 узлов, вдвое сократив, против обычно практикуемого, время перехода!

Обычно погрузка занимала 6-10 часов в сутки. БЭТС шли в средней колонне, справа и слева от них – боевые корабли. Интервалы в колонне держали большие, что давало возможность броненосцам свободно маневрировать, когда необходимо было "сменить борт". Тем не менее, на переходе, иногда по нескольку раз в сутки, эскадра совершала эволюции и маневрирование, различные учения и стрельбы практическими снарядами.

Весь переход прошел блестяще, – при почти полном штиле; временами хотя и шла довольно крупная зыбь, размахи броненосца нашего до 10 градусов мешали погрузке угля с БЭТС, но зато эти моменты адмирал немедленно использовал для маневров и тренировок.

Не доходя миль трехста до Цейлона, южнее нас, по корме, замечены были дымы трех кораблей. Вскоре они материализавались в английские крейсера типа "Бервик". Отсалютовав адмиралу и получив соответствующий ответ, англичане вовсе не обогнали нас и не ушли вперед, чего можно было оджидать, судя по тому ходу, с каким они нас нагоняли. Совсем наоборот. Они уровнялись с нами в скорости и дальше пошли в нашей компании. Нам они не мешали, обычно находясь кабельтовах в 8-ми – 10-ти от нас, хотя иногда приближались на полмили, а пару раз я видел их и того ближе. Чувствовалось, что британских офицеров весьма заинтересовало зрелище нашей ходовой угольной погрузки. Наш лейтенант А. усмотрел на них не меньше четырех фотографических аппаратов! Сам он, известный на флоте фотограф, воспользовавшись моментом, конечно тоже фотографировал эти красивые, стремительные и мощные корабли. Покинули нас англичане почти у входа в Малаккский пролив уйдя вперед, к Сингапуру. Как сказал наш командир – следили, чтоб мы не прищучили какого-нибудь их купца-контрабандиста, как раньше это уже сделал здесь адмирал Вирениус.

Глядя на британские крейсера мы с А. разговорились. На ум пришло сравнить их с выстроенными на английских верфях "Ивате" и "Идзумо". И сравнение действительно получилось интересным. Имея примерно одинаковые размеры и технологические решения, как разительно отличались друг от друга эти типы боевых судов! С одной стороны "Бервик" имел возвышенный полубак, что говорило о его лучшей мореходности, скорость больше почти на 4 узла и существенно более высокую дальность плавания. Но на этом преимущества англичанина и заканчивались. Японцы в концевых башнях имели по два мощных восьмидюймовых орудия вместо шестидюймовок на "Бервике". Число этих последних, было на крейсерах равно – по 14 штук. Кроме всего прочего японцы были несравненно лучше забронированы. Оценив все это мы сошлись во мнении, что если британский корабль развивает именно тип океанского крейсера, как они их сами называют – "защитники торговли", то вот японский вариант, это уже корабль линии – более быстроходный чем эскадренный броненосец, и с меньшим главным калибром, что позволило сэкономить вес, и этой скорости достичь. Называть его просто броненосным крейсером – значит очевидно грешить против истины. Вернее было бы использовать термин броненосец 2-го класса, или если крейсер, то уж эскадренный, по анологии с броненосцами. Наверно и в Японии и в Англии это прекрасно понимают. Почему же назвали эти корабли броненосными крейсерами? Может быть чтобы наши стратеги под шпицем, разрабатывая в ответ свою кораблестроительную программу, полагали у будущего противника шесть броненосцев и шесть больших крейсеров, а не двенадцать линейных судов?

Сравнили мы японские броненосные крейсера и с нашим типом – с "Пересветом". И опять наши мнения почти полностью совпали. Несмотря на то, что наш корабль был больше на три с лишком тысячи тонн и нес десятидюймовки против японских восмидюймовок, забронирован он был не лучшим образом, и по скорости японцу уступал. Экономичность его механизмов оказалась много хуже расчетных параметров. К тому же все его крейсерские преимущества в бою становились эфемерными. Поэтому шансы этих кораблей при единоборстве можно было оценить как почти равные. А стоил наш броненосец-крейсер существенно больше. Если уж пошли таким путем, то нужно было бы добиваться от "Пересвета" 20-ти узлов, даже добавив на то еще тысячу с лишком тонн веса. А так за большие деньги получили просто откровенно слабый броненосец…

Войдя в Малакский пролив, мы встретили пароходик под русским консульским флагом, который подошел к борту адмирала, передал какие-то бумаги и одного человека, это и был кавторанг Семенов, о ком я уже писал. Эскадра наша не останавливалась. Консул нам передал, что есть сведения, но правда не проверенные, что японский флот стоит в Лабуане, в Зондском архипелаге, а в Зондском проливе нас ждали миноносцы и подводные лодки.

Сингапур миновали ночью, наблюдая картину освещенного огнями красивого мирного города… Отчего-то на душе сделалось тоскливо, но скоро это чувство отступило. Выходя из пролива, было приказано сигналом приготовить корабли, к бою, а ночью ежедневно ждали минных атак. Почти все верили этому известию, но оказалось оно ложным, и мы без всяких инцидентов дошли до Камрана. На этом переходе командир стал вести себя все хуже и хуже, а когда ждали боя и атаки, он напился почти "до положения риз", что, по моему мнению, рекомендовало его не совсем лестно для его храбрости… Наконец, даже наш спокойный старший офицер не выдержал и заявил ему, что он немедленно доложит адмиралу о его безобразном поведении и потребует его смены. Командир просил прощения, стих и перестал пить, так что мы вздохнули спокойней. Во всяком случае же, если ночью случилась бы атака и в это время командир был бы не трезв, было решено, что его арестуем и в командование вступит старший офицер.

Конечно, нужно отметить, что жить в тропиках было безумно тяжело. Проявилось это во всей красе уже на подходе к Цейлону. Днем солнце накаливало железные части кают так, что нельзя было тронуть рукой, а ночью борта и железо кораблей отдавали свое тепло, но так как с захода солнца велось приготовление к минным атакам, то иллюминаторы, двери и горловины задраивались наглухо броневыми крышками. Но, слава Богу, и адмиралу, не все. Нашим спасением были специальные раструбы – дефлекторы из папье-маше, которые в больших количествах привезли с собой черноморцы. В соответствии со специально разработанной схемой они вставлялись в иллюминаторы, которые вечером не задраивали. Таких было двадцать на "Сисое", на "бородинцах" еще больше. Получался сквозьняк, который несколько охлаждал к ночи наши внутренние помещения.

Но все одно, после заката в палубах было жарко, как на полке в бане – спать, даже голым, было немыслимо, происходила как бы варка в собственном соку; пот лил градом, и в особенности большие страдания испытывали те, кто заболел тропической сыпью, которая от попадавшего пота зудела нестерпимо. Несколько облегчало ситуацию то, что адмирал несколько раз останавливал эскадру для купания команды. Нам с транспортов передали специальные большие сети с грузилами. Будучи спущенными с выстрелов они образовывали как бы закрытый от акул, этого неизменного зла тропического моря, изолированный бассейн. Те, кто не умел плавать, брали с собой свои спасжилеты. После купания все обливались пресной водой, благо уголь имелся в достатке и опреснители работали бесперебойно. Купания и переодевание в чистое помогали леченить эту болячку тем, кто ее подхватил, и сохронять себя в форме здоровым.

Спать ночью наверху тоже было не особенно приятно, – народу размещалось так много, что не было места даже яблоку упасть, – почти вся команда спала наверху. Офицеры спали – часть в верхнем офицерском отделении, где было, благодаря входным с палубы трапам, несколько холоднее, чем в каютах, в шлюпках, на мостиках, на компасных площадках, ибо к утру всех уже донимала угольная пыль. Все это сопровождалось неожиданными сюрпризами вроде дождя. Но несмотря на все, публика крепилась и хоть обливалась потом, но уныния заметно не было.

Во время этого перехода все офицеры как-то ближе сошлись друг с другом, ссор не было. Собирались каждый вечер на юте, где велись мирные дебаты о нашем будущем, делались предположения, высказывались варианты наших планов. На "Сисое" почти у всех офицеров было убеждение, что во время боя при прорыве в Артур, а публика все больше сходилась во мнении, что Того нас перехватить обязательно постарается, погибнут слабейшие суда. А именно наш "Сисой" и "Мономах", а остальные, быть может, и выйдут благополучно из боя. Однако никто не хандрил и не унывал, считая это необходимостью. Часто во время этих вечерних бесед старший доктор Подобедов выносил свою цитру, на которой он чудно играл, и звуки мелодичной музыки родных и известных нам напевов как-то хорошо ложились на сердце среди тишины тропической ночи и заставляли спокойно и с покорностью смотреть на грядущую судьбу, а еще вероятнее на смерть, которая нас ожидала. Среди команды уныния не замечалось также, и как-то странно было, стоя на вахте вечером, слышать ежедневно хоровое пение на баке, видеть танцы под звуки гармоник, и прочее; казалось, что судно идет не на войну, а просто совершает мирное плавание, что все эти поющие и танцующие люди словно забыли, что быть может через несколько дней они найдут могилу и идут на смерть, а не на веселую стоянку в порту.