Восстание - Юрий Николаевич Бессонов

Владимировной, новости, которые чуть ли не каждый час приносили с воли только что арестованные женщины, все это поглощало ее мысли и чувства.

Утром она слушала рассказы женщин с удивительно похожей на ее собственную судьбой, днем либо разговаривала с Ольгой Владимировной, либо, чтобы чем-нибудь заняться, изучала азбуку тюремного телеграфа, предусмотрительно начерченную прежними заключенными на дощатых нарах и в укромных уголках тюремных стен. Азбука была проста. В маленьком четырехугольнике на сетке мелких квадратиков были нанесены буквы, и каждая буква выстукивалась в два приема. Первые редкие удары означали номер ряда, вторые, более частые, — номер буквы в ряду.

Чтобы понимать стук и научиться самому передавать сообщения в соседние камеры, нужны были только практика и навык. Но что было делать в пустые тюремные часы? И скоро Наталья, изучив азбуку, стала понимать немой разговор камер.

Ночью, сидя на нарах в ожидании очереди на сон, она вспоминала свою жизнь на воле, Василия, Василису Петровну, брата; думала о них и прислушивалась к едва уловимому постукиванию «телеграфа».

— Тук-тук-тук… тук-тук… тук-тук-тук… — работал тюремный телеграф. — Тук-тук-тук…

И Наталья букву за буквой слагала слова:

— На сергинско-уфалейских заводах рабочие забастовали…

— Тук-тук-тук… Тук-тук-тук…

— В Тюмени и в Туринске восстали мобилизованные солдаты…

— Тук-тук-тук… Тук-тук-тук…

— Андреев десять лет каторги… передайте жене… Шостак умер после допроса в тюремной больнице…

Телеграф стучал до рассвета, и до рассвета к его тревожному стуку прислушивались «дежурные телеграфистки» и женщины, ожидающие места на нарах, чтобы лечь и уснуть.

Так было каждую ночь. Но в ночь на 4 апреля было особенно тревожно. Что-то случилось с городской электростанцией и лампочка под потолком камеры горела вполнакала. Все придавили густые тени, и стены казались черными.

Наталья в полудремоте сидела у ног спящей Ольги Владимировны, и перед ней, как в дыму, колыхалась и словно куда-то плыла камера, похожая на плот, сбитый из человеческих тел.

Наталья знала, что на приеме телеграмм дежурит лежащая рядом с Ольгой Владимировной седая суровая женщина, недавно привезенная из Перми в группе арестованных большевиков, знала, что Ольга Владимировна утром расскажет ей, Наталье, все новости, сообщенные из соседней камеры, но все же помимо воли прислушивалась к стуку телеграфа. И сами собой в мозгу возникали буквы и строились в ряды слов:

— Зотов расстрелян… В Челябинске провал… Семен предатель… Сообщите всем…

Наталья вытянула шею, зажмурила глаза и, стараясь не дышать, вслушивалась в стук.

«Провал… Предатель…» — думала она, не в состоянии различить, стучит ли это ее сердце или стучит тюремный телеграф.

И вдруг она услышала шепот:

— Что? Что? Переспросите, кто предатель? Какой Семен?

Это шептала Ольга Владимировна, но Наталья даже не оглянулась. Словно ничего не слыша, она только ниже опустила голову и покосилась исподлобья на спящую толстуху. Та лежала навзничь, запрокинув голову, и спокойно дышала, приоткрыв рот.

Опять послышался стук, но теперь стучали с этой стороны стены. Наталья поняла, что это соседка Ольги Владимировны переспрашивает, кто такой Семен.

Потом стук прекратился. Наталья долго ждала ответа, но телеграф молчал — может быть, в соседнюю камеру заглянул надзиратель.

Только теперь Наталья обернулась.

Ольга Владимировна лежала, приподнявшись на руках, и смотрела в стену так, словно на стене были написаны переданные тюремным телеграфом страшные слова.

— Молчат, — сказала соседка Ольги Владимировны. — Наверное, им что-нибудь помешало…

— Да, — сказала Ольга Владимировна. — Но, может быть, они еще застучат… Я буду ждать… Вы тоже не поняли, кто такой Семен?

— Я боюсь понять… — сказала седая женщина.

Ольга Владимировна заметила, что на нее смотрит Наталья, и стала подниматься на парах.

— Ты ложись, Наташа, — сказала она. — Я выспалась, поспи теперь ты.

Наталья еще дальше отодвинулась на край нар.

— Нет-нет, я совсем не хочу спать… Вы лежите, вы, пожалуйста, лежите…

Но Ольга Владимировна уже поднялась.

— Полежи и заснешь, — сказала она. — Зачем же будет пустовать место…

Ступая по нарам осторожно, чтобы не потревожить спящих, она сделала три шага и села, поджав под себя ноги. Потом она отвернулась и стала смотреть на черный четырехугольник маленького тюремного окна едва не под самым потолком.

Наталья легла на согретое Ольгой Владимировной место и натянула на плечи шаль.

Ей хотелось плакать.

15

Телеграф молчал всю ночь.

Наталья лежала с открытыми глазами, и каждый шорох заставлял ее приподнимать голову.

«Предатель…»

Ей было страшно — казалось, что вот-вот сейчас откроется дверь и в камеру войдут контрразведчики, чтобы увести Ольгу Владимировну.

«Предатель… — думала она. — Значит, он многих выдал и там на воле и рассказал о тех, кто уже в тюрьме… Может быть, он рассказал и об Ольге Владимировне… Она спросила: «Какой Семен?»… Значит, она знает какого-то Семена, который мог выдать…»

Наталье хотелось расспросить Ольгу Владимировну и о челябинском провале и о Семене, но всякий раз, уже приподнявшись на лежанке и взглянув на Ольгу Владимировну, она не решалась заговорить.

Ольга Владимировна сидела, низко опустив голову и закрыв глаза. Казалось, она сидя спала крепким сном.

И Наталья снова ложилась, снова натягивала на плечи шаль и снова прислушивалась к пугающим шагам в коридоре.

Так пролежала она до рассвета.

Лампочка на потолке погасла, и в сером тумане начали светлеть беленые кирпичи стен.

Наталья села на