Классик без ретуши - Николай Мельников

Г. Струве — В. Маркову 6 мая 1954:

<…> Что до Набокова, то я не хочу углубляться в лес сейчас, но в этой вещи больше, чем когда-либо, я вижу его слабые стороны, его какую-то фундаментальную ограниченность (если я когда-нибудь раскачаюсь написать о нем по поводу «Дара», я разовью эту тему). Он, конечно, блестящ — после него, например, просто нельзя читать Варшавского и другую беллетристику, до того это беспомощно — но в блеске его есть что-то раздражающее, какая-то жуткая внутренняя пустота. <…>

Литературное обозрение. 1996. № 3. С. 112

Г. Адамович — И. Чиннову{250} 20 мая 1954:

<…> Варшавский меня всегда трогает своим простодушием, беспомощностью и отсутствием всякой лжи. Набоков в сто раз даровитее, но его нельзя читать после Варшавского, «воняет литературой» после первой фразы. <…>

Новый журнал. 1989. № 175. С 250

Г. Иванов — Р. Гулю{251}, начало июля 1954:

<…> «Новый журнал» пришел позавчера.{252} Ну, по-моему, Сирин, несмотря на несомненный талант, отвратительная блевотина. Страсть взрослого балды к бабочкам так же противна — мне — как хвастовство богатством и — дутой — знатностью. «Не те Рукавишниковы» из отрывка в «Опытах».{253} Вранье. Именно те. И хамство — хвастается ливреями и особо роскошными сортирами, доказывает, что все это не на купеческие, а на «благородные» деньги. Читали ли Вы часом мою рецензию в № 1 «Чисел» о Сирине «Смерд, кухаркин сын…»? Еще раз под ней подписываюсь. И кто, скажите, в русской литературе лез с богатством? Все, кто его имел, скорее стеснялись. Никто о своих лакеях и бриллиантах и в спокойное время никогда не распространялся. <…> Интересно знать Ваше мнение, тошнит ли Вас от Сирина или не тошнит. Мне кажется, что должно тошнить. <…>

Звезда. 1999. № 3. С. 144

Р. Гуль — Г. Иванову 18 июля 1954:

<…> О Набокове? Я его не люблю. А Вашу рецензию (резковатую) в «Числах» не только помню, но и произносил ее (цитировал) жене, когда читал «Друг<ие> берега». Ну, конечно же, пошлятина — на мою ощупь, и не только пошлятина, но какая-то раздражающая пошлятина. У него, как всегда, бывают десять — пятнадцать прекраснейших страниц, читая ко-т<орые>, Вы думаете — как хорошо, если б вот все так шло — было бы прекрасно, но эти прекрасные страницы кончаются и начинаются снова — обезьяньи ужимки и прыжки — желанье обязательно публично стать раком — и эпатировать кого-то — всем, чем можно и чем нельзя. Не люблю. И знаете еще что. Конечно, марксисты-критики наворочали о литературе всякую навозную кучу, но в приложении к Набокову — именно к нему — совершенно необходимо сказать: «буржуазное искусство». Вот так, как Лаппо-Данилевская{254}. Все эти его «изыски» — именно «буржуазные»: «мальчик из богатой гостиной». А я этого не люблю. И врет, конечно — и бицепсы у него какие-то мощные (какие уж там, про таких пензенские мужики говорили — «соплей перешибешь» — простите столь несветское выражение). Вообще, я к этой прозе отношусь безо всякого восторга. И честно говорю: не мог читать его книги. Возьму, подержу, прочту стр. десять — и с резолюцией — «мне это не нужно, ни для чего» — откладываю. Прочел только — с насилием над собой — две книги (обе в деревне, летом): «Дар» в прошлом году, «Приглашение на казнь» (в деревне во Франции). Не могу, не моя пища. Кстати, мелочь. Не люблю и его стиль. Заметьте, у него неимоверное количество в прозе — дамских эпитетов — обворожительный, волшебный, пронзительный, восхитительный, и дамских выражений — «меня всегда бесит» и пр. О нем можно было бы написать интересную «критическую» статью. Но это работа. <…>

Новый журнал. 1980. № 140. С. 203–204

Г. Струве — В. Маркову 8 января 1955:

<…> (С чего Вы взяли, кстати, что я собираюсь отказываться от оценки Поплавского только потому, что Набоков взял назад свое мнение о нем?) Вы правы, что в Набокове есть Никитин (есть даже и Надсон!), но все-таки это не так просто — если брать под сомнение набоковские поздние стихи, то приходится брать под сомнение и его прозу (что я как-то и делаю). Впрочем, я никогда об этом с Вами не спорил — и Бунин и Набоков прозаики, пишущие стихи <…> Для Набокова все же существенно, что он написал сотни стихотворений до своего первого рассказа и продолжал писать стихи и потом. <…>

Новое литературное обозрение. 1995. № 12. С. 125–126

Г. Струве — В. Маркову 8 декабря 1955:

<…> «Уборная» у Сирина. Неужели Вы не заметили, что у него нет почти романа или рассказа (а иногда и в стихах), где бы не фигурировала уборная или акт, совершаемый в ней (и в английских его рассказах тоже). Есть у Набокова очень интересный рассказ, немного экспериментальный, как бы вводящий в его творческую лабораторию, где он говорит, что мечтает написать роман из жизни старушки-уборщицы в парижских общественных уборных (рассказ называется «Пассажир», я когда-то перевел его на английский и напечатал). <…>

Литературное обозрение. 1996. № 3. С. 112

Г. Струве — В. Маркову 17 декабря 1955:

<…> У Набокова среди ранних есть много весьма фальшивых стихотворений на религиозные темы (очень трогательных иногда) — религиозности в нем никогда ни на йоту не было. Но особенно фальшиво и безвкусно его стихотворение о том, как Блока принимают в раю Пушкин, Тютчев и др. поэты. <…>

Литературное обозрение. 1996. № 3. С. 112

Г. Струве — В. Маркову 24 июня 1956:

<…> Дошел ли до Вас — в натуре или по слухам — последний, тоже «порнографический», роман Набокова «Lolita», вышедший во Франции? Я его приобрел в Париже и сейчас читаю. Есть кое-что напоминающее «Камеру обскуру», но «погуще»: это автобиография сексуально извращенного человека и история (растянутая на два тома) его «романа» с 12-летней девочкой. Пошлости и безвкусия хоть отбавляй. Все говорят, что непристойность оправдывается обычным блеском Набокова, но блеск, на мой взгляд, какой-то фальшивый, заемный. <…>

Литературное обозрение. 1996. № 3. С. 112

Ю. Иваск — В. Маркову 24 августа 1956:

<…> Вы никогда не писали о том, что Вы должны: кому неизвестно. Творцу, России. Существенно, что должны. Набоков на долги плюет: и вот поступил в цирк. Стал первым акробатом. Но цирк это только симпатичное развлечение. <…>

Литературное обозрение. 1996. № 3. С. 112

Г. Иванов — В. Маркову 7 мая 1957:

<…> Желчь моя закипела, увидев в каком-то Life'e или Time'e портрет «новеллиста» Набокова, с плюгавой, но рекламной заметкой. Во-первых, грусть смотреть, во что он превратился: какой-то делегат в Лиге наций от немецкой республики. Что с ним стало: <нрзб> надутый с выраженьем на лице. Был «стройный юноша спортивного типа» (кормился преподаванием тенниса)… Но желчь моя играет не из-за его наружности, а из-за очередной его хамской пошлости: опять который раз с гордостью упоминает о выходке его папы: «продается за ненадобностью камер-юнкерский мундир». Папа был болван, это было известно всем, а сынок, подымай выше, хам и холуй, гордясь такими шутками, как эта выходка. Вообще, заметили ли Вы, как он в своей биографии, гордясь «нашими лакеями», «бриллиантами моей матери», с каким смердяковским холуйством оговаривается, что его мать не из «тех Рукавишниковых», т. е. не из семьи знаменитых купцов-миллионеров, и врет именно «из тех»… Очень рад до сих пор, что в пресловутой рецензии назвал его смердом и кухаркиным сыном. Он и есть метафизический смерд. Неужели Вы любите его музу — от нее разит «ножным потом» душевной пошлятины. <…>

Georgij Ivanov / Irina Odojevceva. Briefs an Vladimir Markov: 1955–1958/ Mit einer Einleitung herausgegeben von Hans Rothe. Köln; Weimar; Wien, 1994. P. 59–60

В.Ф. Марков — Г.П. Струве 14 октября 1957:

Читаю «Машеньку» Сирина — вещь еще довольно беспомощная, хотя и намечается будущий Сирин-Набоков. Но как видно здесь, что у него нет и минимального чувства психологической правды (любовно-эротические сцены хуже, чем у папá Моршена{256} — это как мальчик пишет о взрослых). Думаю, что в этом ключ его отталкивания от «реализма». Он — реалист-неудачник, а не человек гоголевского нутра (на что он претендует).

Hoover Institution Archives. Stanford University. Palo Alto

Ивлин Во{257} — Джону Доналдсону 18 ноября 1958:

<…> «Лолита». Мне запомнилась только «клубничка». Американское издание романа буквально перенасыщено всякого рода интеллектуальными аллюзиями. У меня даже появилось подозрение: уж не имеем ли мы дело с неким современным аналогом Боудлера (в чью задачу входило очищать литературные произведения высокого качества от вкраплений непристойности), призванным привносить в «клубничку» подобие художественного достоинства. Если у кого-либо из Ваших коллег, растленных крючкотворов, есть парижское издание, добудьте его для меня. Возможно, это иллюзия, но мне кажется, оно должно быть очень забавным <…>