Рифмовщик - Влад Стифин

родной железяке. Луна сбоку красная сквозь дымку проступает. Тянется батарея, куда командиры указали. За час километров пяток с добавкой оттяпали. Наши задницы подустали от маневров таких, и тут тяга наша заглохла. Чих-чих — и встали.

Деда почесал затылок, вспоминая ту лунную ночь, и продолжил:

— Спустились наземь — размяться. Механик в мотор — что-то там копается в темноте. Командир сообщил передним, что, мол, заминка у нас. Нас ждать не стали. Остались мы на дороге одной командой с гаубицей своей и заглохшим тягачом. Отдыхаем. Луну облаками закрыло. Тепло. Разлеглись мы по обочине в траве, организму отдых дать. Уж полчаса как блаженствуем. Война еле слышится. Всю ночь так бы и лежать — курорт, одним словом! Механик втихую обругался в хлам на мотор свой. Молоденький, опыта нет, а слов крепких много. Затихло — нашел он там что-то, сопение одно идет. И тут курорт наш закончился. Слышим — издалека навстречу тарахтят мотоциклы, всё ближе и ближе. Сосредоточились мы — машины-то не наши. Ну, как противник проник в ближний тыл к нам? Залегли мы на всякий случай. А те встречные нас тоже, видать, учуяли — остановились, моторы заглушили и притихли. Лежим так в изготовке. Командир соображает, как дальше быть. Сосед мой справа шепчет мне: мол, надо бы всем стрельнуть в них разом, нас-то почти отделение. А я ему резоню: «У них пулеметы на мотоциклах бывают — от нас в минуту одни дырки останутся». Минут с пяток прошло. У нас аж руки занемели винтовки сжимать. А у них что ж — поди, автоматы у всех да пулеметы. Смекаешь, какая обстановка сложилась? — спросил дед; любил он обстоятельно свою мысль развивать и не терпел поспешности в своих рассказах.

— Смекаю, дедуля, смекаю, — ответила Юста.

— Вот, значит, как, — продолжил дед: — Командир, конечно, голова — свистнул этим с интересом: как, мол, отреагируют? А те тоже свистнули: дескать, слышим вас. И что же — обстановка никак не прояснилась. Я шепчу тихонечко: «Надо на ихнем языке чего-нибудь изобразить. Проверить: наши или нет?» Командир обрадовался: вот он, значит, выход-то — на ихнем языке что-нибудь сказать. Эдак проверит: кто там?

Деда остановился, будто вспоминал тот вражеский язык, на котором он вряд ли много общался. За окном основательно потемнело. Юста включила настольную лампу, и комнатушка деда осветилась желтоватым светом. Деда возвратился в действительность из своих воспоминаний и недовольно проворчал.

— Зачем свет жечь? Вона там как цифирьки крутятся, деньги поедают.

У деда в деревне электричество провели в последнюю очередь — он долго сопротивлялся новациям и сдался последним. Не очень-то жаловал дед плоды цивилизации. Он твердо держался мнения, что все изобретения имеют и положительное, и отрицательное значение. Из всего нового, что его окружало, самым вредным он считал телевизор, который, с его точки зрения, мешал разговаривать людям, мешал общаться, а самым полезным — телефон.

Дед продолжил свое повествование:

— Мы, дальняя артиллерия, как есть были самые неграмотные по ихнему языку — нам он совсем ни к чему. На передовой — другое дело, а у нас что? Стрельнул — и всё. Конечно, налетят самолеты, отбомбятся на нас или снарядами вражьими по нам грохнут, так всё без языка чужого происходит. Так вот, командир наш, да и мы все знали-то всего пару слов: «руки вверх» по-ихнему да «доброе утро». Это из довоенного кино все знали. Все смотрели ту комедию. Натужился наш-то и как гаркнет по-вражьему: «Доброе утро», да наше словечко, как водится, добавил: так, мол, вас и раз так! Сам удивился, как это у него вылетело. Нервическая обстановка, видать, повлияла. А оттуда не сразу — там тоже соображали, что это от нас к ним передалось, — ответили: «Доброе утро», тоже по-вражьи и тоже с прибавкой: «Мать вашу, раз эдак!». Ну, уж тут и дураку ясно стало: наши там. Не могут вражьи гады наш родной язык так досконально знать! Разговор завязался уж по-нашему. Трофейщики оказались на ихних мотоциклах. Сошлись, обрадовались, покурили. Мотор наш помогли поправить, да и разошлись в разных направлениях.

Дед остановился, что-то про себя размышляя, и добавил:

— Полезно знать чужой язык, а наш-то еще полезней.

— Деда, — она решилась задать вопрос, — ты мне страшные истории о войне ни разу не рассказывал. И эта — курьезная, не страшная. В деревне истории страшные были о чертях и упырях, а почему о войне ничего?

Нахмурился дед и серьезно ответил:

— Мала ты была тогда для страха военного, да и сейчас мала. Вот еще маленько подрастешь — тогда, может быть, и поговорим об этом.

В одну из весен деда сильно затосковал по своей деревне; как-то простыл, заболел и затих — скончался под утро, уже когда снег сошел. Хоронили деда в плохую погоду — повалил мокрый снег, — и, когда гроб опускали в сырую могилу, она подумала, что теперь дед ей никогда не расскажет страшное о войне…

* * *

«Может быть, для прививки от войны у новых поколений каждому своя война нужна? — размышлял генерал. — Может быть, ужасы книжные и киношные на нас не действуют? Нам, то есть новым людям, надо самим всё понюхать и испытать, да так, чтобы до печенок отвращение к убийству въелось».

Она оторвалась от записок, взглянула на часы.

«Уже четвертый, надо бы лечь», — подумала она. Но в записях пока что не было даже намека на разгадку, почему это произошло с генералом.

«Надо читать дальше — может, что-то появится», — решила она.

Через несколько страниц она наткнулась на жесткую фразу: «Ньюке нужны только деньги. Он уже знает, что деньги дают власть. Интересно, кто это ему внушил? Всё окружение и внушило».

Она прочла эти строчки несколько раз и продолжила чтение:

«С неделю назад я прочел ему, как помнил наизусть, отрывок из рапорта одного ефрейтора их армии. Прочел страшные по сути слова. Хотел узнать реакцию внука. Привожу эту запись для понимания, с кем мы имели дело в той войне:

“… Потом я пошел с несколькими товарищами из оперативного отдела на место, расположенное примерно в 2-х километрах. Там я увидел толпу в количестве приблизительно 600 женщин и детей под охраной… Число 600 является не только моим подсчетом, но так высоко определялось число и другими солдатами оперативного отдела.

Из этой толпы непрестанно выводили по 5 женщин к находившемуся на расстоянии 200 метров противотанковому рву.

При этом женщинам завязывали глаза, и они должны были держаться за палку, с которой их подводили ко рву. Когда они