А что же завтра? - Айвен Саутолл

Да, это было странно. И мистер Хопгуд был странный. Вдруг совсем другой человек.

— Ну, что скажете насчет снегопада? Ничего себе, а? Лет двадцать, мне думается, мы такого не видели. Как раз как Линде было родиться. Помнишь, ехали на двуколке в Лилидейл? Ну и поездка была, бог ты мой. Только бы пассифлора не померзла. Угадали посадить триста кустов, и на тебе, снег пошел. Ходили, смотрели? Эвкалипты не выдерживают. Столько их попадало, ломаются от груза. Я видел сломанный сук фута в полтора, думаю, толщиной. Крепкая, здоровая древесина, а хряснула пополам, как спичка. Я всю дорогу до дому ехал и думал: может, следующее дерево упадет прямо на нас с Сэмом. Столько их там нависло над дорогой, где мы проезжали. Мокрое место бы от нас осталось. Но все обошлось на этот раз. Отличный бекон! Ну как было его не взять? Салли, под сиденьем там, в газету завернут. Отдохнем немного от бараньей тушенки. Прямо даром отдавали, такие цены. И на капусту тоже. Я нашу опять отдал в больницу. Какой прок от нее, не знаешь? Я вот не вижу больше прока. Столько времени потратили. Столько труда. Шесть месяцев в земле росла. И всё для чего?

Между тем мистер Хопгуд с Сэмом пересекли лужайку перед домом, обошли стоящую женщину, переступили порог, сели на лавку.

— Не покупает никто, Мод. Не покупают, и все. Бог его знает, чем люди кормятся, если даже капусту продать нельзя. Такую капусту везти домой, да еще по такой погоде. Кочан к кочану, крепкие, белые, купили бы, не пожалели. А никто не берет. Ни одного предложения не было. «Отдаю вам ее, — я так и сказал в больнице, — задаром. Даром отдаю, берите. Еще сорок дюжин кочанов. Да, да, говорю, я самый, что на той неделе приезжал, помните? Восемьдесят дюжин капустных кочанов срезал я на продажу в этом году. И все восемьдесят дюжин привез вам. Когда я болею, у меня нет денег на больницы, на докторов, жена моя духов вызывает. Давайте я сам отнесу их к вам на кухню, не выбрасывать же на свалку такую капусту, крепкую, белую, кочан к кочану». Столько трудов затрачено, чтобы ее вырастить, а ведь и они в больнице не могут принимать без конца, даже задаром… Расшнуруй башмаки, Сэм. Страдание не вознаграждается, дружище.

Женщина стояла в проеме открытой двери — черный силуэт на фоне бегущих серых облаков и белого тяжело лежащего на земле снега. Она была крупная, грузная женщина, но не толстая, и все это время она не произнесла ни слова и не взглянула на Сэма. Крупная, больше мистера Хопгуда, много больше. Может, даже в два раза, хотя трудно сказать. Боялся он ее, что ли? Так и сыпал словами, не переводя дух.

— Стало быть, ты капусту не продал? И двух дюжин не продал, чтобы оправдать хоть поездку? Пережег вон сколько бензину, съездил в Мельбурн и обратно. И за обед платил или так и проходил весь день голодным? И за бекон этот. И за все, все платил, там бесплатно шагу не ступишь. И за место на рынке. Сколько же ты привез обратно из тех денег, что с собой брал? Можешь не отвечать, Джек Хопгуд, без тебя знаю. Сам внес кочаны на кухню, отдал даром. А это, ты говоришь, Сэм. Кто этот Сэм?

— Сэм нуждается в друге, — так сказал Джек Хопгуд. — На моем месте и ты бы его там не оставила. Приготовь-ка нам чайку, милая. У нас был тяжелый, долгий день. Мы замерзли и умираем с голоду.

Нет. Он не боялся этой женщины. Может, на белый свет они и были озлоблены, но не друг на друга. Может, их и подмывало орать, вопить и бить кулаками в стенку, но они нащупывали другой путь. Иной раз очень плохо быть маленьким. Взрослым быть, случается, тоже плохо. Но тут вошла Салли с беконом.

ПЯТНАДЦАТЬ

О Салли, имеет ли что-нибудь в жизни значение, когда появляешься ты? Нет, в самом деле? Ни малейшего, Салли, ни малейшего.

Ты что, хочешь взглянуть на самое себя? Моими глазами? В мягком домашнем свете, совсем другом, чем тяжелый свет снаружи, все очертания стали мягкими и не то чтобы нечеткими, а нежными, хрупкими. И сонными, такими сонными, Салли, что трудно отличить, где кончаешься настоящая ты и начинается то, что я о тебе придумал. Я, например, не могу.

О Салли, не знаю, откуда ты и зачем и что ты собой представляешь, но я нахожусь в этом мире из-за тебя. Пот из-за чего я здесь — а я-то и не знал раньше. Мне отлично видно отсюда завтра, и там ты тоже рядом со мной. А ты знала?

Маленькая Роз и взрослая Роз и все остальное вокруг и в промежутке — все это были только знаки того, что настанет день, когда я проснусь, и — вот она, ты. А тебе никие были знаки, Салли? Ты знала о том, что должен быть я?

Какое странное чувство.

Тогда я было подумал, что это — взрослая Роз. Вот тот день и не состоялся. На самом-то деле он сегодня. Сегодня — тот день, Салли. Сегодня. Сегодня.

Она тогда стояла такая красивая, и волосы у нее бились на ветру, и дождь лил ручьем. Удивительно ли, что я не узнал ее, что принял ее за тебя? Хотя ты ведь на нее не похожа, ну нисколько. Да и как же иначе? Начать с того, что Роз замужняя, это во-первых, замужняя, и все такое. Хотя, по-моему, она желала мне добра, а по-твоему? Но подумать только, взяла себе мои деньги. Надо же. А ведь не возьми она их, и я бы тебя не нашел. Так вот оно и идет. Так все в жизни устроено. Я бы еще долгие, долгие годы ездил по свету, искал бы и сам бы не знал, отчего я такой потерянный, одинокий, не знал бы, что до сих пор так и не добрался до тебя. Или все равно бы добрался, но только другим путем?

А свет у вас тут в кухне есть, Салли? Нам нужен свет. Я не могу тебя разглядеть как следует, как мне хочется. Какое странное чувство. Мне не нравится, когда все такое размытое, такое сонное, трудно различимое. Отдельные картинки, которые я составляю вместе, а сам не знаю, действительно ли это — ты. Но я точно знаю, что ты есть и что ты — для меня, как знаю, что я — для тебя. Потому что мне отсюда все еще ясно видно завтра, и там так и написано: «Салли».

А сколько всего должно было совпасть, чтобы я очутился здесь.

Старый Мо в билетной кассе должен был сыграть свою роль. Может, он вообще ангел, спустившийся с небес на выходной. Может, он сегодня продает билеты, завтра играет на скачках, а послезавтра он епископ где-то там такое. Все, все должно было совпасть так, как оно было. Если бы проводник не дал мне два пенса и не показал, куда идти. Если бы та женщина не кормила ребенка, я бы дождался и сел в поезд. Если бы в уборной не воняло так сильно, я бы вернулся и сидел бы на вокзале и ждал. Может быть.

Если бы снег не пошел. Если бы твой отец не остановил грузовик у обочины. Если бы он продал капусту и поехал прямо домой. Если бы он ее вовсе не сажал. Если бы он собрался на рынок завтра, а не сегодня.

Салли, столько всего должно было совпасть, вся последовательность событий должна была привести меня к тебе и тебя ко мне. Подумай, какая организаторская работа происходила за сценой. Сколько писанины потребовалось. Господь бог трудился сверхурочно.

Если бы я не налетел на трамвай, спрашивается, где бы я был?

Если бы мистер Вэйл еще раз подлатал мне тормоза.

Если бы я не ехал тогда под дождем.

Если бы не размечтался, не распевал какой-то мотив.

Если бы не было скользко, когда у меня заело заднее колесо.

Если бы я проскочил перед трамваем на другую сторону.

Если бы газеты не разлетелись по грязной мостовой.

Прими хоть одно из этих «если», и я бы сейчас развозил свои «Геральды». Прямо сегодня. Шестьдесят четыре газеты в пачке на раме моего старенького велосипеда. Что там часы твои показывают, Салли? Полпятого, если не ошибаюсь? В полпятого я с одиннадцати лет каждый божий день несся под гору по Риверсдейл-Роуд. Я бы несся по Риверсдейл-Роуд и сегодня.

Слышишь, Салли, прошло ровно двадцать четыре часа с тех пор, как я налетел на трамвай. А ты даже не знаешь об этом, не знаешь, что привело меня сюда. Я добрался к тебе за двадцать четыре часа. Вон как…

Если бы я налетел на трамвай сегодня, все могло бы оказаться иначе. Я бы даже снега но видел.

Салли, у меня такое странное чувство. О Салли, кажется, со мной что-то не так.

— Ах, мистер Хопгуд, мистер Хопгуд! Извините меня…

ШЕСТНАДЦАТЬ

Звучали голоса, проникая в его сознание, и внутри у Сэма не было уже ничего, что могло бы отгородить его от их смысла. Но когда именно они звучали, понять было трудно. Может быть, когда-нибудь раньше, потому что Сэм ясно сознавал, что смотрит на людей и их губы не шевелятся в лад со словами. Да, да, довольно странное впечатление — опять что-то «запредельное». Ясно раздавался голос миссис Хопгуд, его не спутаешь, голос ее, а между тем она стояла у плиты, помешивала ложкой в черном горшке и губы ее не шевелились.

— Ужас какой-то, Джек. Никогда не видела, чтобы мальчики теряли сознание, вообще не видела, чтобы так вдруг хлоп — и падали чуть не замертво. Слишком ты легко к этому относишься. Слишком ты благородный господин.

А мистер Хопгуд вроде бы сидел на краю длинной лавки, судя по всему — жесткой, лицо у него было усталое и встревоженное, и не говорил пи слова, хотя голос его наполнил комнату.