Жизнь и смерть сержанта Шеломова - Андрей Житков

— Направление есть? — Врач мял ему бока холодными твердыми пальцами.

Митя вспомнил, что лейтенант хотел выписать направление, но никакой бумажки он ему не давал.

— Ладно, примем без направления. Одевайся. — Врач сел к столу заполнять бумаги. Писал он долго, аккуратно подклеивал листочки, что-то чертил карандашом. В кабинете было прохладно, чисто, хорошо, без мух и пыли. На минуту он даже забыл, что сидит в кабинете военврача. «Все как на гражданке. Мирно, тихо. Сидит — пишет».

— Воин! — Дверь открылась. Вошел парень в пижаме с красной повязкой на рукаве. — Отведешь его в третий корпус, сдашь дежурной медсестре. — Врач отдал парню исписанные листочки. — У меня будешь лечиться, — сказал он Мите на прощание. — Я тебя за две недели на ноги поставлю.

Мите совсем не хотелось становиться на ноги за две недели. Он рассчитывал поваляться в госпитале подольше, и не здесь, а где-нибудь в Союзе, но вслух об этом говорить не стал, а только решил «косить» до конца, пока не выкинут.

Парень в пижаме, шлепая тапочками, проводил его по аккуратно выложенным дорожкам в корпус, такой же, как у них в полку модуль, только в каждом втором окне — по кондиционеру.

Митя вступил в темноту коридора, идущего через весь корпус. В центре сиял полукруг света от лампы на столе медсестры. Он настолько отвык от домов и линолеума под ногами, что корпус показался ему по-дворцовому огромным.

Халат медсестры был настолько ослепителен для него, отвыкшего от всего белого и чистого, что он невольно зажмурился.

— Что вы жмуритесь, как кот? — Сестра улыбнулась ему. — Сейчас мы вас положим, потерпите.

Впервые за всю службу с ним разговаривали так ласково, и голова закружилась от тонкого, едва уловимого запаха духов.

— Пойдемте. — Девушка встала и пошла, слегка покачивая бедрами, и Митя поплелся за ней, всем телом ощущая щенячий восторг от того, что попал в этот рай.

В палате были свободны две крайние койки. Медсестра сказала, что принесет пижаму, и ушла, а Митя так и остался стоять рядом с койкой — он боялся прикоснуться к постельному белью.

На него с любопытством смотрели. По возрасту лежащих в палате Митя понял, что попал к офицерам.

— Откуда такой красивый, солдат? — спросил усатый офицер.

— С Пандшира.

— Ну и как, сильно нашим достается? — поинтересовался толстяк у окна с книгой в руках.

Митя пожал плечами:

— Да я не знаю — мы на охране стояли.

— А-а, — протянул толстяк и утратил к Мите всякий интерес.

Медсестра принесла пижаму. Из кармана халата она достала мыло и зубную щетку:

— К сожалению, ничего больше не нашла. Ну, вы попросите у офицеров. — И тут же, не дожидаясь, пока Митя попросит, обратилась сама:

— Ребята, дайте мальчику станок и пасту.

Усатый выдвинул ящик тумбочки:

— Бери, пользуйся и свое барахлишко сюда положишь.

В умывальнике он долго с удивлением разглядывал себя в зеркале. На него смотрел бородатый старик с выгоревшими волосами, худой, обтянутый ящеричьей кожей, которую, казалось, потри пальцем, и она рассыплется в прах. Выше ворота и манжет «хэбэ», которое он с огромным удовольствием скинул вместе с трусами, толстым слоем лежала месячная грязь.

«Воротник и перчатки. Разрешите вас пригласить, мадам», — Митя взмахнул руками и присел. Потом он долго всматривался в оцарапанное тусклое зеркало, разглядывая обложенный белым налетом язык, и, наконец пустив сильную струю, залез в раковину по пояс. Он залез бы в нее с ногами, но раковина была маловата. С головы пошла такая грязь, какую он видел только при стирке носков.

На месте бороды и усов остались светлые полоски. Мите показалось забавным, что он такой пятнистый, и он рассмеялся.

В палате его уже ждала сестра. Она налаживала капельницу с гемодезом, а офицеры наперебой любезничали с ней. Особенно старался усатый:

— Ах, Верочка, что же вы мало оказываете милосердия больным офицерам?

— Ложитесь, — Вера улыбнулась ему. — Сегодня получите глюкозу и гемодез, а завтра придет врач и вас посмотрит.

— А капельницу-то зачем?

— Не возражайте, больной! У вас состояние средней тяжести.

«У меня состояние средней легкости», — подумал Митя.

Чувствуя себя неловко, он залез в штанах под одеяло, а затем вытянул их из-под него. Вера воткнула в вену иглу и ушла. А Митя, с головой погруженный в хрустящую чистоту, запел про себя от радости. Теперь он мог спать сколько хочется, есть по-человечески, читать книги, писать письма, бездельничать и не получать за это оплеух.

От блаженного состояния глаза сами закрылись, и последнее, что вспомнилось на следующее утро, — каштановые сладко пахнущие волосы Веры, склонившейся над ним. Она вынимает иглу из вены и шепчет: «Спи, мальчишечка».

«Здравствуй милая, дорогая моя мамочка!

Прости меня, ради бога, что так долго не писал тебе. Все дело в том, что мотаемся по командировкам (помнишь, я писал тебе, что придется поездить) и нигде долго не задерживаемся: починим технику и едем в другую часть. Но вот теперь, кажется, обосновались надолго; думаю, успеешь мне написать.

Новостей у меня особенно никаких нет. Служба идет потихоньку, с ребятами живем дружно, всем делимся. Насчет здоровья не беспокойся: физические нагрузки не дают расслабиться, кроме того, при здешней жаре даже при большом желании простудиться невозможно.

Кормят нас прекрасно. Сама представь: к тебе приехали гости, хотят сделать бесплатный ремонт, неужели ты их вкусно не накормишь?

Честно скажу: все эти тушенки и сгущенки мне осточертели. Помнишь, я в детстве очень любил сгущенку? Так вот, теперь я ее ем каждый день и смотреть на нее уже не могу.

Напиши мне поподробней о себе, как здоровье, работа? Что слышно о моих одноклассниках: где кто? Есть ли новости от Сергея Палыча? Если он тебе напишет, перешли мне его адрес. Теперь буду писать чаще. О смене адреса сообщу. Привет всем!

Целую, твой сын Дима».

Быстро текло безмятежное время. Дней пять его вообще никто не беспокоил: только ставили капельницы, брали анализы и давали таблетки. Даже еду приносили в палату.

Лежать было совсем не скучно. Он перезнакомился со всеми офицерами; ему надавали книжек и журналов, и впервые за восемь месяцев службы Митя погрузился в чтение. Все доставляло ему наслаждение: шероховатые белые страницы, черные строчки, тонкий затхлый запах, исходящий от старых книг. Читал он медленно, растягивая удовольствие, подолгу задерживался на каждой странице и порой ловил себя на том, что думает о матери, о доме.

Температура у него спала, прекратились боли в животе, и даже завязался жирок. Ему перестали носить еду в палату, и теперь приходилось ходить в столовую во вторую смену, вместе с солдатами.

На пустую койку напротив положили парнишку с подозрением на дизентерию. Звали его Костей, прослужил он столько же, сколько и Митя. Только они познакомились, Костя предложил пойти за корпус покурить косячок. Митя отказался, сказал, что лучше покурит обычную сигарету.

За время болезни он отвык от сигарет и, сильно затянувшись, ощутил головокружение, как от анаши.

Костя толкнул его в бок:

— У меня капуста есть. Можем не слабо потащиться, — и он вынул перетянутую резинкой замусоленную пачку.

Митя с интересом посмотрел на Костю:

— Сколько?

— Семь тысяч. Совершенно случайно в курятнике нашел.

При упоминании о курятнике Митя представил себе убегающих кур и впитывающиеся в песок капельки крови.

— А как мы их истратим, если поблизости ни одного дукана? Даже если обменять, в медсанбатовский магазин «засранцев» не пускают («засранцами» называли тех, кто лежал в инфекционном отделении).

— Главное, найти офицера, который согласился бы обменять. Я согласен даже на один к двадцати.

— Я думаю, безопаснее всего подкатить к Верочке (постоянно у них дежурила еще медсестра Лена, но у той был слишком строгий вид, и она запросто могла «заложить»).

Теперь они исчезали из палаты сразу после обхода и, сидя в тени за корпусами, курили и строили планы насчет денег, пока не наступало время обеда.

Митя поговорил с Верой, и она согласилась обменять деньги, но сказала, что после зарплаты. Нужно было ждать еще неделю, а им пресная диетическая пища осточертела и хотелось чего-нибудь повкусней.

После долгих споров решили рискнуть — попробовать обменять сотни две у часовых, а остальные деньги пока спрятать, и если не получится, то потеряют они совсем немного. Операцию было решено провести после обеда, когда все начальство валяется на койках, но когда Митя с Костей перед обедом вошли в темный коридор корпуса, старшина припер их к стенке:

— Вы, ребята, хорошо прижились в офицерской палате: полы в корпусе не моете, на работы вас не посылают! — Старшина говорил приторно-ласково.