Жизнь и смерть сержанта Шеломова - Андрей Житков

— Вы, ребята, хорошо прижились в офицерской палате: полы в корпусе не моете, на работы вас не посылают! — Старшина говорил приторно-ласково.

— Мы не виноваты, что нас в офицерскую палату положили, — начал оправдываться Костя.

— В том, что вас положили, вы, конечно, не виноваты, но работу придется выполнять солдатскую. Для начала пойдете на забор, там как раз рабочих рук не хватает.

— А если температура? — довольно нагло спросил Костя.

— Тогда можете валяться. Но температуру я вам сам померяю, — пообещал старшина.

Настроение у Мити испортилось. «Опять началось, — тоскливо думал он, хлебая суп. — Старшина засек, теперь будет по нарядам да по работам гонять». Костя, увидев, что Митя сидит как в воду опущенный, подмигнул:

— Не шугайся, старик. Мы об одеяла градусники натрем.

Сразу после обеда они залезли в кровати и притихли. Офицеры, собравшись в круг, резались в покер. Старшина постучался и вошел: «Разрешите?» Офицеры, увлеченные игрой, не обратили на него внимания. Старшина подошел сначала к Мите, потом к Косте — раздал термометры, потом уселся на Костину кровать и издалека стал наблюдать за игрой офицеров. Мите расхотелось нагонять температуру: «Если заметит, до выписки из дневальных не вылезу». Он лежал, сложив руки поверх одеяла, и наблюдал, как Костя за спиной у старшины тихонько крутит термометр в шерстяном одеяле.

Старшина неожиданно резко поднялся и взял у Кости термометр:

— У-у, да тебя в реанимацию надо. Перестарался. — Он пощупал Костин лоб и скомандовал: — Вставай, одевайся.

Потом подошел к Мите. Митя протянул термометр, с испугом глядя на старшину.

— И у этого тоже.

— Сколько?

— Тридцать семь и три, — старшина пристально посмотрел на него. — Ладно, можешь лежать.

«Переволновался. Все из-за старшины! А Костя крупно погорел — теперь старшина с него не слезет». Митя повернулся на бок и попытался не думать о неприятном, но мысли о том, что старшина теперь не даст житья и служба пойдет не лучше, чем во взводе, лезли в голову, не давая заснуть.

Костя вернулся только к ужину, весь в цементе и глине, злой, как черт: «Пришлось за тебя работать. „Раз, — говорит, — твой дружок заболел, будешь за него работать“. А я таскаю булыжники и чувствую, как у меня температура поднимается, того и гляди, солнечный удар хватит». Он разделся и лег, а Митя сходил к медсестре за термометром. Температура у Кости подскочила до тридцати девяти, и ему сделали укол.

После ужина Митя долго лежал на спине и смотрел застывшим взглядом в потолок. Он вспомнил, как Сергей Палыч говорил, что общество, в котором один человек унижает другого, не имеет права на существование, но за всю историю цивилизации не было ни одного примера иного отношения человека к человеку, и что личность не укладывается в рамки законов и в самой себе содержит корень зла, В чем заключался корень зла, Митя уже не помнил, они тогда здорово поспорили. Сергей Палыч сказал, что униженный человек не может встать за будущее; все направлено на то, чтобы удержать его в таком положении; благоразумие и чувство самосохранения не позволят ему шагнуть вперед, и что выход — в братстве и милосердии. Митя обозвал его хиппи, а Сергей Палыч обиделся и сказал, что он не хиппи, а человек, познавший меру добра и зла.

«В течение года я должен терпеть унижения для того, чтобы потом унижать других. А я не хочу», — подумал Митя, засыпая.

Первое, что он увидел, когда проснулся, довольную морду старшины. В руках у него была тетрадь, в которой было расписано, кто где лежит.

«Двое сегодня выписались. Эти места мы освободим для офицеров, а вы собирайтесь и топайте в солдатские палаты. Ты, — старшина ткнул пальцем в Митю, — в шестую палату, а ты, симулянт, — во вторую». Старшина улыбнулся, довольный, что удалось выудить сачков из офицерской палаты: «После завтрака пойдете в команду выздоравливающих, на забор».

Митя снял наволочку и простыни, захватил с собой рваные листочки «Медного всадника», которые он нашел в тумбочке и теперь, от нечего делать, учил наизусть, поплелся в шестую палату. В коридоре Костя шепнул ему, что захватит к забору две сотни и попробует обменять у часового.

Все койки в шестой палате были пусты. В проходе наголо остриженный щупленький парнишка елозил шваброй. Увидев Митю, он перестал мыть пол и вытянулся по швам. Митя посмотрел на него с удивлением:

— Ты чего?

— Произвожу уборку помещения! — заорал парнишка, вытягивая подбородок кверху.

— Это тебя старики научили? — спросил Митя.

— Так точно! — на этот раз потише отрапортовал парнишка.

— Вольно! — скомандовал Митя и прошел к незаправленной койке. — Ты сколько прослужил, парень?

Парнишка опять вытянулся по стойке «смирно»:

— Три месяца.

— Да перестань ты вытягиваться! — закричал на него Митя. — Чего ты, как педерастка, тянешься перед каждым встречным? Всю службу будешь в чижиках ходить!

Парень испуганно зашоркал по линолеуму шваброй. Митя заправил постель и уселся на кровати в ожидании завтрака.

В палату вошли двое. Один — высокий сержант в выбеленной хлоркой форме, в полусапожках, весь отутюженный и загорелый, другой — в пижаме, лохматый и по-больничному бледный, с большими синяками под глазами. Он нес ящик из-под сока. Парень со шваброй напряженно застыл перед ними:

— Товарищ сержант, дежурный по палате засранец Петухов! Произвожу уборку помещения!

Высокий расхохотался:

— Здорово ты, Кузя, придумал! — Он мотнул головой в сторону Мити: — А этот чего сидит?

У парня в пижаме был тонкий сиплый голос:

— Ты что, старый стал, сидишь на койке в присутствии дедушки?

Митя поднялся с кровати.

— Сколько прослужил? — спросил высокий.

— Полгода.

— Почему не помогаешь братану? — спросил лохматый — в его голосе послышалась угроза.

— Он — чижик.

— А ты кто? Не чижик, что ли?

— Погоди, — перебил его длинный. — Здесь служил? Рядовой?

Митя понял, что соврет.

— Здесь.

— Ладно, валяйся, — разрешил длинный и сам завалился на койку в ботинках. — Кинь ему банку, Кузя, чтобы поправлялся.

Митя поймал баночку с абрикосовым соком. Впервые он увидел человека еще более бесправного, чем он сам.

После завтрака команду выздоравливающих развели по строительным объектам. Забор был каменный, в человеческий рост. Построено было всего метров пятнадцать. Камни подвозила машина. Выздоравливающие сгружали булыжники, делали опалубку из сколоченных в щит досок, напихивали вовнутрь камни вперемешку с колючкой, заливали раствором и ждали, пока застынет. Людей на строительстве работало много, но дело продвигалось медленно: черпаки и старики загорали, резались в карты, курили и только при приближении ответственного за строительство капитана лениво поднимались с насиженных мест и делали вид, что таскают камни.

Невдалеке, под железным грибком, изнывал часовой. Костя долго изучал фигуру солдата (они перемешивали в корыте песок с цементом).

— Оцени, Димка, есть у него бабки?

Митя пожал плечами:

— Черт его знает.

— Рискнем, — решил Костя и, улучив момент, когда старики увлеклись игрой, подбежал к часовому. Митя увидел, как часовой кивнул, оба достали бумажки и обменялись ими. Все произошло очень быстро.

Через несколько секунд обрадованный удачей, возбужденный Костя лихорадочно перемешивал в корыте раствор и шептал: «Один к двадцати поменял. Попросим Веру сходить в магазин… Печенья, конфет, сока, крабов! Забуримся в каптерку на кухне — у меня там повар-земляк, — похаваем!» Митю охватила нервная радостная дрожь. Ему вдруг нестерпимо захотелось югославского печенья, которое он пробовал только один раз.

За работой время до обеда пролетело незаметно, а потом сказали, что в госпитале будет работать комиссия из округа, будет обход и все должны лежать по койкам.

Кроме Мити, в палате лежало еще одиннадцать человек. Заправлял всем в палате лохматый, а длинный, оказывается, давно выписался и просто приходил в гости.

Когда Митя раздевался, заглянул Костя и выставил большой палец: «Все здорово, деньги отдал». Митя с удовольствием залез под простыню и натянул ее до глаз. От усталости ломило спину, но предвкушение пира было настолько приятным, что он невольно улыбался.

Пришел врач. Обход он начал с Мити: расспросил о самочувствии, пощупал бока.

— Селезенка в норме, а печень немного увеличена. Завтра еще возьмем анализы, и, если ничего не высеется, через недельку я тебя выпишу.

Митя заволновался, успеют ли они обменять деньги.

— А диагноз с тифом не подтвердился? Лейтенант, который сюда направлял, говорил, что у меня подозрение на тиф, — голос у Мити задрожал.

— Какой тиф? У тебя совершенно чистые анализы. Палочка не высеивается. Пока что мы у тебя даже дизентерии не нашли. С тифом люди загибаются, а ты, я смотрю, цветешь, поправляешься, щеки отъел, — врач потрепал Митю по щеке и поднялся. — Хватит на койке валяться. Пора, друг, службу тянуть.