Путь Дзэн - Уотс Алан

Таким образом, суть раскрывается лишь тогда, когда приходит ясное понимание, что все намеренные акты — желания, идеалы, расчёты — бесполезны. Во всей вселенной — как вовне, так и изнутри — нет ничего, чем можно бы было овладеть, и нет никого, кто мог бы чем-нибудь овладеть. Это открывается при ясном осознании всего того, что, как казалось когда-то, даёт ответ на вопросы или обеспечивает надёжную реальность, — ‘интуитивной мудрости’, называемой праджня, мудрости, которая видит относительный характер вещей. «Глаз праджни» видит человеческую ситуацию такой как она есть: утоление жажды — солёной водой, погоня за целями, порождающими новую погоню, привязанность к объектам, которые мгновенный бег времени превращает в призраки, в туман. А тот, кто жаждет, преследует, видит и знает внутреннюю цель, обладает существованием только в отношении к эфемерным объектам своего стремления. Он видит, что его попытка схватывания и удержания мира — это петля, накинутая на его собственную шею, петля, лишающая его той самой жизни, которой он так жаждет. И нет выхода, нет способа позволить всему просто быть, способа, которым можно было бы овладеть через усилие, волевой акт… Но кто же он, кто собственно жаждет выйти?

Наступает момент, когда это ощущение безвыходной ловушки, где все мы одновременно и ловчие, и дичь, достигает своей критической точки. Оно, так сказать, «готово», «созрело». И тут происходит то, что «Ланкаватара Сутра» называет «переворотом в глубочайших пластах сознания». В этот миг всякое чувство принуждения исчезает, чувство напряжённости вдруг слетает, и кокон, которым шелковичный червь обмотал себя самого, рвётся, чтобы выпустить его свободным, — крылатым мотыльком. Больше нет той озабоченности, которая, как заметил Кьеркегор, гнездится в тайниках души каждого обыкновенного человека. Идеалы, честолюбие, уловки и самоутверждение уже не нужны, ибо теперь можно жить спонтанно, не стараясь быть спонтанным. Исчез и выбор — ибо ясно, что никогда и не было никакого «Я», которое могло бы держать «себя» под контролем.

Если ограничиться самым существенным, то именно таков внутренний процесс, которому Шуньявада стремится дать ход с помощью своей философии тотального отрицания. Поэтому большая часть сочинений Нагарджуны — это тщательно разработанное логическое и систематическое опровержение всех философских систем, существовавших в его время в Индии.[28] Лица, изучающие Шуньяваду на Западе, часто не могут понять, как чисто негативный подход может быть плодотворным для философии, целью которой является внутреннее переживание. Поэтому необходимо ещё раз подчеркнуть, что отрицание здесь относится не к самой реальности, а к нашим идеям относительно неё. Позитивное и творческое содержание Шуньявады не в самой её философии, а в новом видении реальности, которое приходит, когда её работа выполнена. И Нагарджуна далёк от того, чтобы портить это видение попытками описать его.

В Махаяне есть и другой термин для описания реальности, может быть, более значимый, чем шунья, пустота. Это слово татхата, которое можно перевести как ‘таковость’. Будда соответственно зовётся Татхагата — ‘тот, кто приходит и уходит просто так (тат)’. Санскритское слово тат (англ. that, — ‘то’), вероятно, связано с первыми попытками ребёнка заговорить, когда он, указывая на предмет, произносит «та» или «да». Отцы льстят себе, воображая, что дитя зовёт их по имени — дада или дэдди (англ. ‘папа’). Но скорее всего, говоря это, ребёнок просто выражает узнавание мира. Когда мы просто говорим «То!» или «Так», мы указываем на целую область внесловесного опыта, на реальность, которая воспринимается непосредственно, ибо таким путём мы пытаемся выразить не столько то, что думаем и говорим, сколько то, что видим и чувствуем. Слово татхата, следовательно, указывает на мир как он есть, не заслонённый и не расчленённый символами и определениями мысли. Оно указывает на конкретное, происходящее сейчас, как отличное от абстрактного и концептуального. Будда является Татхагатой, ‘просто-так-идущим’, он пробудился этому первичному внеконцептуальному миру, который невыразим словами. Татхагата не смешивает этот мир с такими представлениями, как «бытие» и «небытие», «хорошее» и «дурное», «прошлое» и «будущее», «здесь» и «там», «движущийся» и «неподвижный», «постоянный» и «изменчивый». Вот что говорит о Татхагате Бодхисаттва Манджушри в «Сапташатике»:

‘Таковость’ (татхата) и не становится, и не прекращает становиться: таким я вижу Татхагату.

Таковость не присутствует ни в каком месте, ни в каком пункте: таким я вижу Татхагату.

«Таковость» — не возникает ни от двойственного, ни от недвойственного: таким я вижу Татхагату.

Таковость ни чиста, ни нечиста: таким я вижу Татхагату.

Таковость не возникает и не приходит к концу: таким я вижу Татхагату (195).[29]

Поскольку татхата есть истинное состояние Будды и всех существ, этим же словом называют нашу изначальную истинную природу, иначе говоря, нашу природу Будды. Одно из кардинальных положений Махаяны гласит: все существа наделены природой Будды, и могут стать Буддами. Так как «природа Будды» и татхата — идентичные термины, слово «Будда» часто употребляется для обозначения самой реальности, а не только пробуждённого человека. Получается, что в Махаяне Будда часто рассматривается как олицетворение самой реальности, и тем самым создаётся основа для народных культов, в которых Будде, по-видимому, поклоняются как божеству. Я говорю «по-видимому», потому что даже в буддизме Махаяны нет прямых параллелей иудейско-христианскому теизму, который чётко отождествляет Бога с моральными принципами. Более того, различные Будды, которых так почитают: Амитабха, Вайрочана, Амитайус, Ратнасамбхава и пр. — все они являются олицетворением собственной подлинной природы человека. Здесь также кроется основа буддизма как веры, основа учения Сукхавати, или Школы Чистой Земли. Эта школа считает, что все попытки стать Буддой есть лишь ложная гордость, присущая «эго». На самом деле, всё, что необходимо — это повторять формулу: Намо-амитабхайя — дословно: ‘Имя Амитабхи’ или ‘славься, Амитабха’; надо твёрдо верить, что одного этого достаточно для обеспечения следующего рождения в Чистой Земле, блаженной стране Амитабхи. В этой Чистой Земле устранено всё, что препятствует превращению в Будду в нашем мире. Так что перерождение в Чистой Земле фактически означает превращение в Будду. Повторение Имени считается чудодейственным, потому что некогда, много столетий тому назад, Амитабха дал обет: не вступать в высшее состояние Будды, пока перерождение в Светлой Земле не будет обеспечено всем живым существам, которые станут взывать к его имени. Так как после этого он достиг состояния Будды, то это значит, что обет его вошёл в силу.

Даже Нагарджуна относился с симпатией к такой точке зрения. Это очевидный, доходчивый и весьма красочный способ показать, что поскольку истинная природа человека уже является природой Будды, ничего и не нужно делать для того, чтобы она стала таковой. Даже наоборот, стараться стать Буддой — значит отрицать, что человек и так уже есть Будда, т. е. отрицать единственную основу, на которой состояние Будды и может реализоваться! Короче говоря, для того, чтобы стать Буддой, нужно только верить, что ты уже и есть Будда. Один из великих толкователей буддизма Шинран пошёл ещё дальше: он учил, что достаточно лишь повторять это Имя, ибо, по его мнению, попытка пережить акт веры уже искусственна и приводит к сомнению в своей собственной вере.

Буддизм Чистой Земли является прямым продолжением учения о Бодхисаттвах, о том, что истинное дело освобождённого человека — это освобождение всех остальных существ с, помощью упайя, или ‘искусных методов’. Благодаря праджне, ‘интуитивной мудрости’, Бодхисаттва проникает взглядом в природу реальности, а это в свою очередь вызывает в нём ‘отклик’ — каруну, или ‘сострадание’ ко всем, кто ещё находится под игом неведения. Кстати, на более глубоком уровне каруна означает нечто большее, чем сострадание к неведению других. Как мы видели, возвращение Бодхисаттвы в мир было вызвано тем, что самсара есть в действительности нирвана, что «пустота есть на самом деле форма». Если праджня открывает, что «форма — есть пустота», то каруна обнаруживает, что «пустота — это форма». Следовательно, происходит «утверждение» каждодневной жизни в её естественной «таковости», что особенно подчёркивает в Махаяне Дзэн-буддизм. Это, в частности, обнажает и несостоятельность распространённого представления о буддизме как о философии отрицания мира, для которой неповторимость форм не имеет никакого значения. Именно благодаря принципу каруны буддизм Махаяны стал источником вдохновения для китайской живописи в эпоху династий Сун и Юань. А это искусство делало акцент на естественных формах, а не на религиозных символах. Благодаря каруне становится очевидным, что растворение форм в пустоте ничем не отличается от неповторимых признаков самих этих форм. Лишь условность отделяет жизнь от смерти; в действительности умирание и есть процесс жизни.