Боярышня Дуняша 2 (СИ) - Меллер Юлия Викторовна

— Это зафиксирует конструкцию в открытом положении, а чтобы можно было сложить все палочки, то надо сделать кольцо и вот такие выемки…

Дуня быстро говорила, чертя свинцовым карандашом схемку. Брови у Никиты ползли вверх. Он впервые видел, чтобы так быстро и точно появлялся рисунок несуществующей вещи. Причем боярышня сумела нарисовать не только саму вещь, но ещё детали крупным планом.

Боярич приоткрыл глаза и с мрачным видом вслушивался в тарабарщину, которой обменивались ремесленник и избалованная девчонка. Видел бы её дед, с кем она общается и держится словно ровня! Надо бы вмешаться и поучить её уму, но ему плевать. Его дело охранять её от беды, а не воспитывать. Непонятно только, почему всё же священник сбагрил его к ней. Дармовая сила ему нравилась и покуражился он вдоволь, давая унизительные поручения, а тут словно вошь под одеяние попала!

— Интересно, интересно, — бормотал Никита. — А сверху натянуть промасленную ткань или обработанную воском кожу…

— Тонкую кожу, а то зонт будет не удержать в руке.

— А почему зонт? Что за слово такое диковинное?

Дуня смутилась. Всё так быстро получилось, что она забыла придумать подходящее название, а теперь придется выкручиваться.

— Первая мысль была, что такой штукой можно защититься от солнца, а по латыни солнце будет… э-э, я думала, что «зонт» по латыни будет солнце, — призналась она, но уроки латыни ясно давали понять, что она ошибается.

— Может, лучше назвать дождевиком?

Дуня пожала плечами — ей было всё равно. У неё уже возникла новая идея. Зачем надо было мучаться и «изобретать» зонт, когда можно было сразу сделать шляпу-зонт? Но будут ли её носить? Она задумалась, а тем временем во двор въехал Пётр Яковлевич и ворвался в избу, как вихрь. Боярич Волк даже подскочил!

— Семён? А ты что здесь делаешь? — удивился молодой Кошкин.

— У меня послушание: охранять внучку боярина Еремея.

Пётр Яковлевич с удивлением перевёл взгляд с него на Дуню, а та еле оторвала взгляд от его фигуры. Кошкин грандиозно раздобрел и стал поперек себя шире! Это ж как он умудрился так разожраться? Но Петр Яковлевич сейчас смотрел на неё, ожидая ответа насчёт Семёна Волка и его послушания, и она обречённо кивнула, подтверждая случившуюся несуразицу.

— Ну, дела, — протянул Кошкин, вытирая появившиеся из-под меховой шапки капельки пота и тяжело дыша. — Ладно, Дунь, идём смотреть, что сделали мои мастера.

И они пошли.

Глава 9

Погрузневший Пётр Яковлевич провёл Дуню и её сопровождающих к дальней части двора. Увидев отцов вездеход, боярышня с любопытством осмотрела его. Он был вычищен, пропитан каким-то маслом и приобрел красноватый оттенок, но ничего нового она не приметила. Чуточку постояла, великодушно давая возможность разглядеть диковинную монстру Семёну Волку. Тот забавно таращил глаза и стоял с приоткрытым ртом, потеряв всю свою грозность. Дуня переглянулась с Кошкиным и оба они снисходительно улыбнулись.

Кажется, Семён заметил это и нарочито сурово сдвинул брови, но его взгляд то и дело возвращался к вездеходу.

— Семён, можешь поближе осмотреть его, — предложил Пётр Яковлевич, облокачиваясь на поддерживающий крышу столб, но Волков скривился, делая вид, что ему совершенно неинтересно и даже отвернулся. Получилось так, что он отвернулся ото всех и теперь смотрел на ухмыляющегося Гришку. Поняв, что оплошал и выставил себя дураком, боярич быстрым шагом двинулся к мальчишке, подкармливающего его коня. По пути он толкнул плечом не успевшего посторониться Гришку, а мальчишке крикнул:

— Тебе пальцы не нужны? Отойди от Буяна!

Дуня рассмеялась, вызвав у Петра Яковлевича немой вопрос. Она ответила, пожимая плечами:

— Банально до оскомины: все боевые кони сплошь Буяны и Громы. Хоть бы кто-нибудь назвал своего четвероногого товарища Изюмчиком, Тефтелькой или Крошкой.

Кошкин и Гришка захохотали, но боярин нашёл что возразить:

— У Сеньки не боевой конь, хоть и дрессированный, но ты права, у нас много Буянов и Громов. А что такое тефтелька?

— О, это маленькая вкусная котлетка в соусе. Я больше всего люблю сметанный соус, но можно делать и в томат… — Дуня осеклась.

Какие томаты? Их привезут в Европу вместе с перцами и картошкой лет через двадцать.

— Ох, что-то ты заговорил меня, — она сделала вид, что осерчала и грозно спросила у Петра Яковлевича:

— Я прибежала, — начала она говорить, — думала тут что-то важное…

Боярин широко улыбнулся и велел столпившимся работникам:

— Тащите «Взлёт» сюда.

— «Взлёт»? — Дуня нетерпеливо вытянула шею, стараясь разглядеть, что ей хочет показать Кошкин, но работники мешкали. И тогда она решила побыть вежливой и потратить время ожидания на вопросы о житие-бытие боярина. Чинно сложив руки на животе, начала нейтрально:

— Пётр Яковлевич, как поживаешь?

— Э-э, — отвлекся от работников Петр Яковлевич.

— Хорошо ли быть женатым?

Боярин иронично посмотрел на Доронину, а она великосветски продолжила:

— Скоро ли порадуешь Евпраксию Елизаровну внучкой?

Петр Яковлевич набрал в грудь воздуха, чтобы осадить девчонку, а то лезет с личными вопросами, но удивился, что она спрашивает про внучку, а не про внука для матери. Пока соображал, боярышня поинтересовалась:

— И как твоя нога? Точнее не нога, а… ну сам понимаешь… — Дуня смутилась и озабоченно спросила: — Не болит? Не чешется? Погладить не хочется?

— Чего?! — опешил боярин, позабыв о первых вопросах и невольно уставившись на протез.<br> — Ты не стесняйся, говори, — серьёзно смотря на Петра Яковлевича, проникновенно произнесла Дуняша. — Я же у лекарки Катерины училась, потом у травницы Пелагеи в монастыре. Они придают большое значение эффекту памяти. Вот, казалось бы, ноги нет, а она напоминает о себе щекоткой, потом почёсывается и свербит! Это же мука какая!

— Да вроде бы нет, ранее не замечал ничего такого, но как только ты спросила, то сразу ступня зачесалась.

Боярин с изумлением вновь посмотрел на протез, не веря тому, что сам только что сказал и почувствовал.

— Вот! — Дуня вздела указательный палец вверх. — А я что говорю: эффект памяти.

— И чего теперь делать? — Кошкин поморщился и весь напрягся: — Зазудело так, что прямо в кровь разодрал бы, — растеряно пожаловался он.

— А ничего не поделать, — с сочувствием произнесла она, вновь смиренно сцепляя руки на животе. — Не думать об этом и постепенно всё на нет сойдёт.

Лицо боярина вытянулось, и он в сердцах бросил:

— Выдрать бы тебя, чтоб языком чего ни попадя не молола!

Дуня надулась и буркнула, что всего лишь хотела быть вежливой, сочувствующей и понимающей.

— Вот и сочувствовала бы, а не несла всякую чушь! — гаркнул Петр Яковлевич, не зная, как теперь унять зуд в несуществующей ноге.

— Да чего тебе сочувствовать? — возмутилась боярышня и аж подскочила на месте. — Всего несколько месяцев тебя не видела, а ты умудрился раскабанеть, как лось! Щеки хомячьи нажрал, глаз не видать! Это ж… — Дуня осеклась. — Э, Пётр Яковлевич, ты чего? Я ж тебе правду говорю, — боярышня отпрыгнула, прячась за Гришку и быстро-быстро затараторила:

— Кто, как не я, твой лучший друг не откроет тебе глаза на истину? Ты ж весь в делах и заботах, а воинскую науку небось забросил, а тебе нельзя слишком вес прибавлять. Это лишит тебя подвижности…

Набычившийся и раскрасневшийся боярин, перевший на неё, остановился и махнул напряженному Гришке, чтобы тот не боялся.

— Дунька, тебя за язык да на веревочку!

Пётр встал, глубоко вздохнул и уже спокойней посмотрел на свою подруженьку. Права ведь мелкая оса! Что-то он отяжелел и на коня теперь взгромождается, а не взлетает, и дело тут не в протезе. Хотя в последнее время он давить стал…

— Ладно, — Кошкин лениво махнул рукой, — чего за холопом прячешься? Иди сюда, — боярин повернулся к своим работникам: — А вы чего там притихли? Долго мне вас ждать?