У железного ручья (Повесть о верном сердце - 1) - Александр Кононов

- Августу Редалю. Чтобы никто не видал.

- Ну, лаби. Ступай, мальчик, пока не наступил вечер.

Вышло очень удачно: Гриша вернулся в усадьбу, когда уже гнали коров с поля. И Август Редаль вышел вместе с Золей встречать свою любимицу Розу, рыжую корову с крутыми рогами.

Гриша подошел к Редалю и молча сунул ему в руку бумажный сверток. Он думал, что лесник удивится. Но тот поглядел на Гришу очень спокойно. Лицо у него стало даже неподвижней, чем всегда: как из камня высеченное.

На корову, правда, он уже не глядел больше и сейчас же ушел к себе в избу. С коровой осталась одна Золя.

В тот вечер мать сказала при Грише отцу:

- Миная схватили в городе. Пшечинские от урядника узнали. Кто на Тизенгаузенов ходил - всех, говорят, переловят.

Отец молча встал, взял большие ножницы, пустую лейку, ушел в сад. И долго не возвращался.

19

На следующий день Гриша увидел приклеенный к столбу колодезного сруба большой лист бумаги. На листе крупными синими буквами было напечатано:

ОБЯЗАТЕЛЬНОЕ ПОСТАНОВЛЕНИЕ

Запрещается всем выполнять любые распоряжения,

направленные во вред революции...

Имена предателей будут публиковаться в газете

"Циня"...*

При сборе денег на нужды революции выдавать

расписки с соответствующей печатью...

_______________

* "Ц и н я" ("Борьба") - в те времена подпольная большевистская

газета.

Гриша мало что понял из прочитанного. Но его охватило волнение: "Постановление" тоже было связано с тайной, а к ней он уже прикоснулся... Не о таком ли постановлении кричал Кирилл уряднику после лютеранских похорон?

К Грише бежал Ян, размахивая рукой и показывая на амбар.

У амбара стояли Пшечинские, Анфиса, Тэкля. Они стояли близко у стены и разглядывали что-то.

- Там бумага какая-то, - сказал Ян. - Пан Пшечинский сердится.

Мальчики побежали к амбару.

А пан Пшечинский уже сдирал с бревенчатой стены бумагу, рвал в лоскуты. Гриша успел схватить глазами буквы: "ОБЯЗАТ... ПОСТ..." Это была такая же бумага, что и у колодца.

К амбару неспешно подошел Август Редаль и спросил:

- Что это вы тут делаете, пане Пшечинский?

- Да вот яки-сь лайдаки вывесили... За это - в тюрьму!

Сивые глаза Пшечинского покрылись сеткой кровавых жилок, усы прыгали.

Редаль взял у него из рук обрывок бумаги и прочел раздельно:

- "Обязательное... Запрещается всем выполнять... направленные во вред революции..." Да. А все ж таки я на вашем месте не рвал бы эту бумагу, пане Пшечинский.

- Га?! Как так - не рвал бы? То революционный лист?

- Поэтому я и не рвал бы.

- Га?! Вам, Редаль, охота в тюрьму лезть?

- Нет, неохота... А только я думаю, что бумагу надо было оставить до урядника.

- До урядника? - Пшечинский остановился, ворочая выпуклыми глазами. А до той поры пусть читает, кто хцет?

- Не знаю, - вскользь ответил Август Редаль. - Я только так подумал: ведь это дело полиции. А вы бумагу порвали.

Лицо у пана Пшечинского стало сизым. Он сказал упавшим голосом:

- Я дворянин... мне поверят... И вы не говорите, Редаль, что это я порвал.

- Хорошо, - ровным голосом сказал Редаль и ушел - такой же спокойный, с каменным лицом.

Пшечинский поглядел растерянно кругом и грузно зашагал к своему дому. Но, проходя мимо колодца, вдруг остановился и крикнул:

- От! Опять!!!

Но срывать с колодезного столба "обязательное постановление" теперь уже не стал - ушел, что-то бормоча себе под нос.

Только к вечеру приехал верхом урядник и сразу же прошел к Перфильевне.

А потом начали вызывать к нему, в помещичий дом, всех проживающих в усадьбе по очереди: Пшечинских, Редаля... Позвали и Гришиного отца. Он вернулся скоро, а вслед ему кричала с крыльца багровая Перфильевна:

- Завтра ж! Завтра ж чтоб твоей ноги тут не было... Смутьян!!!

Отец, не отвечая, быстро прошел к себе в избу и сказал испуганной матери и бабушке:

- Ну, собирайтесь в дорогу!

И тут неожиданно пришел Редаль. До этого он не бывал у Шумовых ни разу.

Он остановился у порога, вертя шапку в руках. Бабка, враждебно оглядев его (лба не перекрестил!) ушла к себе в чулан.

Редаль сказал медленно:

- Зря вы это, Иван Иванович. Не надо было так шуметь.

- А, ты хочешь меня учить? Чему? - сердито крикнул отец. - Смирению?

- Нет, учить я вас не могу...

- А вы все ж таки поучили бы его, Август Францевич! - вмешалась мать. - Совсем ведь шалый стал! Такое место терять!

- Учить не могу. Я только думаю - не о смирении надо говорить, а о выдержке. Смирение нам не нужно, а выдержка требуется.

- Э, брось ты! - уже мирным тоном сказал отец, как всегда быстро остывая. - Ты поглядел бы на эту бабу Перфильевну, как она со мной разговаривала.

- Она и со мной так же разговаривала.

- Ты ее меньше знаешь. А я ведь рядом с нею рос, в одной деревне. Может, потому и терпеть от нее - ну нету моих сил. Эх, что деньги с человеком делают!.. Не человек капиталом пользуется, а капитал его корежит по-своему!

- С этим я согласный, - спокойно сказал Редаль.

- "Согласный"? Эх, Редаль премудрый... - Отец уже смеялся. Перфильевна-то за последнее время совсем ошалела. Услышит: в винной лавке боевая дружина деньги под расписку отобрала - я виноват. В волости паспортные бланки пропали - меня честит. Листок какой-то вывесили у колодца - опять я в ответе.

- Ну, это еще надо доказать, кто вывесил, - проговорил Редаль, и что-то в его голосе поразило Гришу.

- Да она меня не за то винит - до того все-таки еще не одурела, знает: не я вывесил, - она винит меня за то, что я в душе-то, мол, не за нее - значит, за тех, кто листки вывешивает, кто винную лавку ограбил...

- Вы раньше сказали: "отобрали под расписку".

- Ну да, сказал. А она-то говорит по-другому: "ограбили". И опять я перед ней виноват. Хо-хо-хо! - Отец засмеялся раскатисто.

- Смейся, смейся, легкий человек! - сказала мать с горечью. - Чем детей-то кормить станешь?

- Чем? Вот этим! - И отец протянул вперед огромные, поросшие рыжим волосом руки. - Не пропадем, мать!

- Куда вы думаете переехать? - спросил Редаль.

- В город.

- У меня там брат живет. Я могу дать вам письмо к нему.

- Если тебе надо написать, давай передам. А я и без твоих родных работу найду, будь спокоен! Вот если у твоего брата книги есть хорошие... грамотный он?

- Очень грамотный, - чуть заметно улыбнулся Редаль.

- Ну, тогда зайду к нему!

- И еще одно: могу я на прощанье совет вам дать?

- Можешь! Советуй, Редаль премудрый!

- В борьбе нужна большая воля...

- В какой это борьбе? - встрепенулась мать; она возилась у раскрытого сундука: выбрасывала на пол зимнюю одежду. - А ты что лопухи развесил? накинулась она на Гришу. - Ступай из избы!

Гриша с трудом оторвал свой взор от Редалева лица и медленно - нога за ногу - вышел на крыльцо.

Вот оно что! Листы-то, вывешенные у колодца и на стене амбара, были из той же желтоватой и слегка шершавой бумаги, что и связка, которую он принес Редалю из леса...

К крыльцу подошел печальный Ян:

- Я слыхал, вы уезжаете. Насовсем?

- Уезжаем. В город! Слушай, Ян: а твой отец знает лесных братьев?

- Он не говорит. Я думаю - знает.

На крыльцо вышли Редаль и Гришин отец. Они стали рядом - почти одного роста и такие разные: Иван Шумов с могутной бородой во всю грудь, похожий на русского богатыря, что смотрит с календарной картинки, прислонив к надлобью руку в кованой рукавице, и латыш Август Редаль, с твердым лицом, с зоркими и строгими голубыми глазами...

- Эх... премудрый! Обнял бы я тебя на прощанье - может, и не увидимся больше, - да ведь как тебя обоймешь? Разве камень-гранит обнимают?

Отец захохотал. Редаль улыбнулся сдержанно:

- Я думаю, увидимся. Скорей всего - в городе... на будущий год.

Так они и не обнялись. И только долго изо всех сил жали друг другу руки. Жали и глядели - глаза в глаза: кто первый сдаст. Не сдал ни тот, ни другой. Тогда они расцепили побелевшие от такого рукопожатия пальцы и разошлись в разные стороны.

20

В город поехали вдвоем - отец с Гришей. Мать решила дожидаться с бабушкой и маленьким Ефимкой в Савнах, у Комлевых, пока отец не снимет в городе подходящее жилье.

По дороге заехали в Ребенишки к Шпаковскому, и тому вдруг дозарезу понадобилось побывать в городе по спешному делу.

- А велосипед? - прищурившись, спросил отец. - На велосипеде, небось, скорей докатишь.

- Велосипед в починке. - Учитель оглядел простую телегу, на которой приехали Шумовы, доброго крестьянского конька, пузатого и низкорослого, и добавил: - Да что я - место просижу в вашей коляске? Или рысак не потянет?

- Ну собирайся, садись. И места своими костями не продавишь, и рысак выдюжит.

Шпаковский собирался недолго: захватил только накидку с бронзовой застежкой в виде львиной головы да крохотный чемоданчик и уселся в телегу кузнечиком - высокие коленки к небу.

- Признайся: только для компании и едешь, - сказал ему отец уже в поле, когда конек, поматывая головой, будто извиняясь, пошел шагом по трудной песчаной дороге.