Воскресение в Третьем Риме - Владимир Микушевич

– Да газету «Лицедей» и не читает никто, – робко вставил я.

– Так было до вашей рецензии. А теперь «Лицедея» читают из номера в номер, и в каждой строке выискивают «намеки тонкие на то, чего не ведает никто», а вернее, на то, что все изведали чересчур хорошо, на своей шкуре, так сказать.

– Что вы имеете в виду?

– Конечно, иноплеменных мясников, что же еще. Вы очень кстати их упомянули. Весь спектакль был рассчитан на то, что вы это сделаете. Или кто-нибудь, кроме вас, но все остальные сделали бы это хуже, топорнее. Согласитесь, у Чудотворцева и Верина не было возможности даже на нашей сцене одновременно говорить то, что они говорили тогда и сейчас.

– А это все-таки они говорили?

– Разумеется, они. Вам-то подобный вопрос, я бы сказал, не к лицу.

– Но я же не действующее лицо «Трояновой тропы».

– Именно вы действующее лицо. Ваша рецензия входит в спектакль как необходимая, может быть, ключевая реплика. Вы не заметили? Все или, во всяком случае, многое из того, что происходило после спектакля в Москве, в Мочаловке, в мире было его продолжением. Круглый стол в «Позавчера» – разве это не сцена из «Трояновой тропы»?

– За исключением одного обстоятельства, – не удержался я. – Сам Чудотворцев нигде не говорит об иноплеменных мясниках. Ни в шпенглеровском сборнике, ни в «Материи мифа», ни даже в «Оправдании зла». И согласно протоколу, этот разговор начинает не он. Цитату из Шпенглера приводит Верин: типичная провоцирующая подтасовка в духе будущих политических процессов.

– Тоже неплохо. Мнительность иноплеменного мясника, – хихикнул мосье Жерло.

– Так или иначе, не Чудотворцев о них заговорил, – настаивал я.

– Скажете, Шпенглер?

– Конечно, Михаил Львович не нуждался в Чудотворцеве, чтобы прочесть Шпенглера.

– Иноплеменный, но интеллигентный мясник. Не спорю. Но тогда чем вы объясните невероятную популярность Шпенглера в России в двадцатые годы? Неужели тем, что его читал партайгеноссе Варлих, а не тем, что его внедрил в культурное сознание Чудотворцев?

– Статья Чудотворцева в шпенглеровском сборнике анализирует отношение германской эсхатологии к православной апокалиптике. Шпенглер был только поводом, без которого статья не могла быть опубликована.

– Почему же Сталин был благодарен за повод Чудотворцеву, а не Шпенглеру? Почему он осыпал Чудотворцева привилегиями, почему он прямо-таки культивировал его творчество в тридцатые, в сороковые годы, и особенно в период борьбы с космополитами, то бишь с иноплеменными мясниками?

– Вы правы, если считать культивацией безусловный цензурный запрет на публикацию трудов Чудотворцева, аресты, один за другим, а также ссылку за ссылкой.

– Это называлось тогда: изолировать, но сохранить, – рявкнул Ярлов. – Такому режиму был подвергнут Осип Мандельштам. Никто не виноват, что хлипкий местечковый гений не выжил. И Шкловскому Троцкий выдал справку, что он арестован Троцким и дальнейшим арестам не подлежит. Кто, как не Сталин, мог позвонить в ту самую ночь Дзержинскому, чтобы спасти Чудотворцева от высылки за рубеж?

– Откуда же Сталин мог знать про иноплеменных мясников, если вторая часть «Заката Европы» не была переведена на русский язык, а Чудотворцев в шпенглеровском сборнике этим термином не пользуется?

– Сталин мог узнать это выражение из доноса, написанного идеологическим цербером Михаилом Варлихом.

– Так вы признаете, что само по себе это выражение исходит от Верина, а не от Чудотворцева?

– Повторяю, Чудотворцев через шпенглеровский сборник внедрил его в культурное сознание национал-болыпевистской интеллигенции, что не могло не привести в панику иноплеменных мясников. Сталин изолировал Чудотворцева, чтобы сохранить его от них, принимая во внимание и некоторые слабости Чудотворцева, его чувствительность к исторической конъюнктуре: они могли переманить его на свою сторону В конце концов, какое имело значение, печатались ли труды Чудотворцева в свое время, когда они были написаны и внимательнейшим образом прочитаны теми, для кого они предназначались. Вот теперь все печатается, а печатать нечего.

– А можно узнать, какая, no-вашему, разница между национал-большевизмом и национал-социализмом? – спросил я.

– Извольте. Маленькая разница, но существенная. Знаете французский анекдот? (Ярлов отхлебнул французского коньяку.) На публичной лекции лектор говорит: в сущности, между мужчиной и женщиной маленькая разница. А из зала доносится возглас: «Да здравствует маленькая разница!» (Ярлов добродушно посмотрел на меня, ожидая, не последует ли с моей стороны взрыв смеха, потом сам натужно хихикнул и предложил тост за маленькую разницу. Я нехотя чокнулся с ним. Мадам Литли пригубила или сделала вид, что пригубила свой коньяк. Ярлов опять развалился в кресле.) Так вот, разница между национал-большевизмом и национал-социализмом в том, что национал-социализм проиграл мировую войну, а мы выиграли.

– Вы выиграли, Всеволод Викентьевич? – съязвил я.

– Выиграли мы с вами, Иннокентий Федорович, – парировал он.

– Увольте, я беспартийный.

– Сами знаете, что так не бывает. Вы числитесь у нас в запасе. Прямо скажем, вся ваша литературная деятельность рассчитана на нашу победу.

– А вы не ошибаетесь?

– Ошибиться в этом вопросе можете только вы. Неужели вы думаете потрафить демократам вашим «Русским Фаустом»? Сами посудите, кто издаст вашу биографию Чудотворцева, кроме нас?

– А разве вы издательской деятельностью тоже занимаетесь? Вы же вроде руководитель театра…

– Прежде всего я руководитель ПРАКСа. ПРАКС же занимается всем. Высший принцип ПРАКСа – правда в отличие от отвлеченной научной истины. Само название газеты «Правда» – парадигма нашей идеологии, если хотите, историческая пророческая притча о ПРАКСе. Знаете, откуда это название? Уверен, что не знаете. Большевики перекупили у одного православного батюшки разрешение на издание духовно-нравственной газеты «Правда» и сохранили название до сих пор. Видите, какой великолепный синтез: самодержавие, православие, партийность, то бишь народность. В этом весь ПРАКС.

– Но, насколько мне известно, ПРАКС против монархии…

– Допустим (Ярлов развязно положил ногу на ногу и залихватски хлопнул себя по колену). Но истинное самодержавие с монархией несовместимо. Монархия слишком отравлена западными представлениями об общечеловеческой законности, она же конституционная. Даже абсолютизм чреват конституцией. Настоящее доподлинное самодержавие установили в России только большевики, Сталин, если хотите знать. Последователи Сталина до сих пор стыдливо замалчивают его сотрудничество с царской охранкой. Конечно, такое сотрудничество было, и мы усматриваем в этом историческое величие Сталина. Сотрудники царской охранки под водительством Сталина взяли верх над иноплеменными мясниками, агентами немецкого генштаба и в конце концов уничтожили их. Такова подлинная историческая проблематика двадцатых годов.

– Но позвольте, эти якобы сотрудники царской охранки для начала убили царя, царицу, наследника, уничтожили в России царский дом…

– Да, так оно и было. Небезболезненная операция, согласен с вами, но совершенно неизбежная, необходимая. Кстати, вы обратили внимание: цареубийство особенно усердно и не без выгоды для себя оплакивают однофамильцы, если не родственники тех, кто в цареубийстве участвовал.

– Тоже сотрудники охранки, пусть уже не царской, правда, но все-таки?

– Нет, скорее пособники иноплеменных мясников. (Мосье Жерло интимно подмигнул мне.) На Руси средоточием лучших интеллектуальных сил всегда была тайная полиция. Малюта Скуратов, Бенкендорф, Берия, Андропов – эти имена говорят сами за себя. Так вот, именно тайная полиция уже в восемнадцатом веке пришла к выводу, что главным препятствием для византийского или, если вам больше нравится, для евразийского самодержавия стала в России наследственная вестернизированная монархия, вся эта немчура на русском троне. Убийство Павла было первым предупреждением. Тоже мне гроссмейстер Мальтийского ордена без роду и племени, отродье блудливой немки и чуть ли не того жидовствующего алхимика графа Сен-Жермена (был такой слушок). Рыцарь печального образа, перемигивающийся с корсиканским чудовищем, насылающим своих пчел на русского медведя. Предостережению не вняли. Пришлось убить Александра второго, царя-освободителя, как только тот подмахнул конституцию. И наконец, Николай второй со всеми своими либеральными манифестами, распутинщиной и всей содомией Серебряного века. Но зачем я повторяю то, что вы внимательнее моего читали у Чудотворцева в его «Оправдании зла»?

– Чудотворцев никогда не оправдывал цареубийства.

– Неправда ваша, батенька. Кто, как не Чудотворцев, подсказал тему дискуссии о наследственности, а эта дискуссия – главное событие в духовной жизни послевоенной советской России. Или вы будете отрицать, что в своем «Гении Сталина» Чудотворцев с восхищением упоминает великих селекционеров Мичурина и Лысенко?