Печать Джа - Артем Углов

подарил сам Всеотец, спустившийся с небес и обернувшийся дряхлым старцем. Словно мало ему было того проклятия, что успел наложить на камни. Так еще злобных тварей прислал, помесь шантру и осьмипалых демонов.

Спрятавшись на чердаках, мы частенько наблюдали за снующими туда-сюда фигурами в черных капюшонах. Как псы тянули поводки до предела, как водили обрубками морд, вынюхивая воздух в поисках божественных артефактов. И вот теперь здесь…

Сгрудившиеся в кубрике моряки недоумевали, что сподвигнуло чернецов заплыть столь далеко. Пересечь половину океана, чтобы остановить торговое судно? Только два человека знали истинную причину случившегося: я и забившийся в угол смотровой. На Яруше лица не было, настолько он побледнел от страха. Боялся и правильно делал, потому как доподлинно известно, что проклятые псы чуют не только Печать, но и изменников веры, к ней прикасавшихся, и даже рядом сидевших.

Мы долго томились в неведенье, прислушиваясь к звукам наверху. Казалось, сотни ног топали по доскам, а огромные псы подвывали, скребыхая когтями палубу. Воздух в кубрике сгустился настолько, что стало трудно дышать

— Помяните мое слово, не пройдет и дня как нашего брата вздернут на рее, — пробубнил Зычник и тут же схлопотал увесистый подзатыльник. Не удержавшись, слетел с гамака, глухо ударившись об пол.

— Есть еще желающие беду накликать? — Зак обвел взглядом присутствующих. Не забыл и про Зычника, потирающего ушибленные колени. — Ну раз нет, тогда заткнулись и дали поспать.

Матросы поворчали для порядка и стали расходиться, занимая свои гамаки. Мне, как самому младшему по званию гамака не полагалось. Вместо него был тюк, набитый соломой: достаточно мягкий, чтобы не болели бока и слишком дырявый, чтобы в эти самые бока колоть. Клопы не кусали и то ладно.

Я откинулся на спину и закрыл глаза, прислушиваясь к звукам наверху. О том, чтобы заснуть, речи не шло. Трудно чувствовать себя в безопасности, когда палубой выше ходят злобные Ротейры с лоснящимися под солнцем боками. Старшаки говорили, что у церковных псов железная хватка: вцепятся зубами и держат, пока жертва кровью не истечет или не скончается от невыносимой боли. Зверюг хоть палками бей, хоть ножом коли — бесполезно. Они даже дохлыми не отпустят.

Спрашивается, какой тут отдых? Не я один мучался бессонницей: матросы в кубрике кряхтели, вздыхали, время от времени тихонько переговариваясь. Все ждали новостей…

Вскоре шум наверху стих, а вслед за этим в кубрик пожаловал боцман. Застыв в проеме, он несколько секунд вглядывался во встревоженные физиономии моряков, потом ткнул пальцем в первых попавшихся:

— Ты и ты, бегом наверх.

— А чё это? — залепетал один из них: покрытый оспинами крепыш по прозвищу Рябина.

— Кому сказано, бегом или пинками гнать?

Помощи не потребовалось, потому как общеизвестный факт, нет хуже демона на корабле, чем рассвирепевший боцман.

— Чего там, Вудсон? — поинтересовался Зак, до той поры притворявшийся спящим.

— Шантру побери, что творится, — признался боцман, после чего присел на топчан, вытянув ноги. Извлек из кармана потертую от времени табакерку. Высыпал понюшку и дернул красным носом, жадно втягивая содержимое с мозолистого пальца. Мотнул кудлатой головой, так что качнулась массивная серьга в ухе, и задумчиво произнес:

— Нечистое дело с барончиком нашим… Перевернули его каюту вверх дном, псы эти…, - боцман с трудом удержался от брани. С подозрением покосился на иконку с изображением Святого пламени, им же самим и повешенную. Сотворил оберег о трех сторонах, после чего продолжил: — псы церковные только что не выли, а один так и вовсе клыками в край постели вцепился. Трое с трудом оттащили. Палками к палубе прибили, поводок закрутили — душат его, а тот знай свое зубы скалит, рычит. И как они с этаким отродьем справляются, ума не приложу.

— Знамо как, палками, — вставил Рогги свой медный грошик.

Боцман на это ничего не ответил, лишь глянул красными глазами из-под кустистых бровей. После махорки они у него завсегда такими были, навыкате и в прожилках.

— Чего хотят-то, чего говорят?

— Да пес их…, - боцман снова умолк, покосившись на потолок. И правильно сделал, потому как подобные слова можно было счесть за оскорбление Церкви.

На кубрик опустилась давящая тишина: невыносимая, не обещающая ничего хорошего. Кто схватился за перст на цепочки, а кто принялся неистово двигать рукою, вычерчивая в воздухе фигуру о трех сторонах.

— Вудсон, не томи, чего там? — наконец не выдержал один из матросов.

— Ничего хорошего. Их главный занял каюту капитана и велел по одному вызывать на допрос.

— Опять дознание, да сколько можно? — возмутился голос из темноты. И следом словно плотину прорвало. Со всех сторон посыпалось:

— Все барон проклятущий виноват.

— А я говорил, не жди добра от благородных, особенно когда щедрые.

— Его светлость на островах в картишки режется, а мы тут страдаем.

— Пускай бы барончика и хватали, а мы здесь причем?

Томившимся от неизвестности матросам необходимо было выговорится, они это и сделали, выплеснув все тревоги, что успели накопиться за день. Пошумели, а после умолкли — толку от пустых разговоров. Боцман что ли виноват в случившемся или капитан? На Церковь язык не поворачивался ругаться, зато его светлости досталось по полной. Так барон в одночасье из любимчиков команды превратился в главное зло.

Ему желали пудовых кальмаров в задницу. Якорь туда же и раскаленного свинца в глотку. Ругали на все лады, даже не подозревая, что Дудикову было глубоко плевать. Мертвые глухи к проклятьям живым.

Вскоре с допроса вернулся Зычник. Бледный, с трясущимися руками, он пару раз сотворил оберег от злых чар, и только после этого ответил:

— Поспрошали маленько и отпустили. А что я… я человек маленький, простой, противу Церкви плохого не замышляющий. Всеотца Всеблагого по праздникам почитаю и вообще…

Что подразумевалось под словом вообще, Зычник не уточнил.

Следующая партия матросов отправилась на дознание в более приподнятом настроение духа. У каждого поверх рубахи серебрился перст, а у кого перста не было, одалживал у приятеля. На лицах застыло благостное выражение, словно в кубрике не дубленое ветром морячье собралось, а матроны на воскресную службу.

Когда наступила моя очередь тоже всучили знак. Зак чуть ли не силой вложил в ладонь, велев застегнуть цепочку на шее. Треклятый палец, вылитый в металле и указующий в небеса. Будто ему было дело до копошащихся внизу людей.

Я высказал свои сомнения по данному поводу, за что и огреб:

— Кто тебя здесь спрашивает? Неверующий он… Танцор, это не вопрос веры, а вопрос выживания. Давай, иди уже.

И я пошел. Поднялся по трапу и оказался на верхней палубе. Солнце успело опуститься