Печать Джа - Артем Углов

документ, я со спокойной душой вернулся в кубрик, где вынуждены были сидеть матросы.

— Капитан совсем озверел, — жаловался голос из темноты, — вчера еще ничего был, даже не орал толком, а сегодня с утра, словно с цепи сорвался. Грозил полкоманды перевешать на реях, ежели вора не сдадим. А как его сдать, коли ничего не украдено.

Не было необходимости приставать с расспросами. Скучающие матросы сами все разболтали: про вскрытую ночью каюту барона, в которой все перевернули вверх дном и из которой ничего не пропало. Ну как не пропало: монеты и дорогие побрякушки остались лежать на месте, а вот Печать Джа…

Холодные пальцы стиснули грудь, так что стало трудно дышать. Захотелось немедленно выбраться наверх, распахнуть дверь каюты и лично убедиться, что божественный артефакт никуда не исчез. Слишком слабый проблеск надежды — я уже знал, что камень украли. Ради него и вломились в каюту, оставив кошели на месте. Кому нужны жалкие крохи, когда на руках великая ценность, стоящая тысячи сундуков, под завязку набитых золотом.

Окончательно все запуталось, когда моряки поведали о визите городской стражи, случившейся в тот же день. Оказывается неизвестные ворвались в гостиничной номер барона на острове. Устроили кавардак, прирезали местного служку и двух любопытствующих постояльцев, обративших внимание на шум. Дудикову повезло, сам он это в то время спускал кроны в местном игорном доме. Повезло условно, поскольку следующую ночь его светлость не пережил. Так вот чего ты боялся господин барон, поэтому прятался в таверне среди пьяной матросни?

Проклятая Печать Джа… Мои мечты умирали, в мучительной агонии скрутив кишки. Захотелось выйти на палубу и заорать в бездушное небо, срывая связки. Ударить кулаком о мачту, а лучше придушить кого-нибудь. Найти крайнего, и забить насмерть, вымещая злость, боль и обиду на несправедливость. Я был так близок к цели… на расстоянии одного стопорного штифта, заблокировавшего замок. Гребаная заколка, почему так поздно попала в мои руки? Толку теперь от бесполезного украшения.

Я сложил шпильку в узел: заплел концы и зашвырнул в угол. Лишь бы не видеть болезненного напоминания об утраченных мечтах. Прощай камзол из парчи, прощай рябчик в яблоках.

Своего лица я видеть не мог, но думаю, оно было не многим лучше бледной физиономии Яруша. Смотровой даже с гамака не вставал, безвольно свесив ноги. В другой раз непременно бы поглумился над неудачливым матросом, что замахнулся на непосильное. Только теперь получается, мы с ним в одной лодке — два дурака, оставленных с носом. Слишком велик был куш и слишком болтлив оказался барон. За что и поплатился.

Мы до вечера проторчали в душном кубрике, а потом с острова вернулся капитан. С ним пузатый дядька в форменном сюртуке — то ли местный чиновник, то ли дознаватель, в сопровождении десятка воинов из числа городской стражи.

Нас по очереди вызывали наверх — в каюту капитана, переоборудованную для такого дела в допросную. Со стола убрали все лишнее, оставив лишь письменные принадлежности. Большое окно с видом на залив прикрыли тяжелой тканью. Завесили и угол с кроватью, где хранились личные вещи Гарделли.

Сам капитан все больше молчал, изредка вставая, чтобы пройтись из угла в угол. Вопросы же задавал пузатый господин с острова. Был он до подозрительности угодлив и радушен, но глаза… Такие глаза не спрячешь — цепкие и колючие, абсолютно не вязавшиеся с образом доброжелательного чиновника.

— Назови свое имя.

— Сига из Ровенска, но здесь кличут Танцором.

— Погоди-погоди, — пухлая ладонь поднялась вверх. — Если ничего не путаю, сига — это маленькая рыбешка?

— Обыкновенная верхоплавка, их еще силявками в Борцево кличут, а в Заречье уклейками.

— Это что же получается, тебя матушка в честь рыбы назвала?

Не выдержав, я улыбнулся:

— Помилуйте, сударь, какие родители? Сколько себя помню, на улице рос, там имя и дали.

— Допустим, — чиновник подвинул к себе исписанный листок. — А поведай-ка мне, Сига из Ровенска, как на «Оливковую ветвь» попал?

Я бросил быстрый взгляд на капитана и тот едва заметно кивнул. Мол, рассказывай все как есть, без утайки.

Ну я и рассказал, как полгода ошивался в порту Лядово, ожидая подходящий корабль. Как всучил чернецу из числа таможенных взятку в сотню золотых крон — целое состояние по меркам улицы. И конечно же пузатый чиновник моментально прицепился к моим словам.

— Откуда такое богатство? С твоих слов выходит, что работал…, - пухлый палец уперся в строку с едва успевшими подсохнуть чернилами.

Чиновник явно не собирался продолжать, ожидая повторных показаний. Он меня что, за лоха держит? Рассчитывает поймать в столь простецки состряпанную ловушку? Я прекрасно помнил то, о чем говорил пять минут назад — имена, даты, потому как ничего не выдумывал, а даже если бы сочинил, непременно бы отметку в памяти оставил. Другие в районе Кирпичников не выживали.

— Работал грузчиком на верфи братьев Савватеевых. И помощником конюшего при дворе купца Трошина.

— Неужели торговцы достославного города Лядово, столь богаты, что готовы платить грузчику золотом?

— С чего вы взяли?

— Как с чего? Ты же сам только что сказал, что за полгода заработал сто золотых.

И улыбка такая добрая, что у душегуба, медленно вонзающего нож в тело.

— Сударь, додумывать за меня не надо, и утверждать то, чего я не говорил, тоже не следует.

— Уточни.

— Чего здесь уточнять? Озвученная сумма была вручена чернецу в качестве взятки, чтобы провел на борт корабля и помог спрятаться. А уж как она была заработана — отдельная история.

— Позвольте-позвольте.

— Вам как, с самого начала?

На радушной физиономии чиновника появилось озадаченное выражение.

— Сударь, эти деньги я зарабатывал сколько себя помню, с раннего детства. Откладывал по медяку, вот и сложился капитал. А откуда конкретно каждая монетка взялась, уж простите, ответить не смогу — учета не вел.

— То есть ты утверждаешь, что рос на улице и все это время добросовестно зарабатывал на жизнь? Ни разу не воровал, не разбойничал?

Вот ведь гнида чиновничья — копает и копает, в надежде услышать любое неосторожно сказанное слово. За которое будет повод зацепиться и потащить, словно рыбу, угодившую на крючок. Терпеть не могу сию братию, потому как успел навидаться за короткую жизнь. Ему не истина нужна, а дело раскрыть, повесив преступление на маленького человечка. Вот только не выйдет ничего, не той закалки кирпич сломать пытаетесь, господин законник.

Я так и сказал, прямо и без утайки:

— Кражу повесить хотите?

— Отчего же кражу… С учетом числа жертв тянет на разбойное нападение.

— Какого нападения?

— Известно какого, — пухлые пальцы чиновника перестали суетливо