Живописец душ - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра

туфлю. Подобрала ее, обула и быстро исчезла в лабиринте улочек старого города, не оглядываясь, не видя, как Далмау наполовину высунулся из погребка и с разинутым от изумления ртом, качая головой, смотрит ей вслед.

19

Когда Далмау вручал Народному дому третью, и последнюю, картину, Эмма на чествование не пришла. Слишком много работы на кухне, передала Хосефа, будто оправдываясь за нее. Да и вообще, собралось меньше народа, и событие не получило такого резонанса, как в двух предыдущих случаях, хотя, как художник и обещал, картина, изображающая женский монастырь в огне, получилась еще более неистовой, дерзкой и оскорбительной, чем две первые. Дон Мануэль опубликовал несколько разгромных статей в католической прессе, в которых безудержно поносил Далмау, прибегая к любым обличениям как личного, так и профессионального характера, но, если не считать этих диатриб, общество в тот момент занимали совсем другие проблемы.

Барселона, как и вся Испания, то есть газеты, политики, а главным образом рабочие, жадно следила, как бурно развивались события на севере Африки, в зоне Рифа, где находилось несколько испанских анклавов, а именно города Сеута и Мелилья. Утверждая свою власть над этими колониями, испанское правительство в июне 1909-го санкционировало выдвижение войск из гарнизона Мелильи с целью восстановить порядок, нарушаемый яростными нападениями кабилов – берберийского племени, которое населяло регион. В результате военных действий, которые стоили многих человеческих жизней и в оправдание которых не преминули вспомнить католическую королеву Изабеллу и ее борьбу против мавров, был восстановлен контроль над зоной, что позволило возобновить добычу железной руды; рудники принадлежали ряду крупных испанских предпринимателей во главе с графом Романонесом в Мадриде и маркизом де Комильей в Барселоне, а из-за волнений среди кабилов они были закрыты и бездействовали более девяти месяцев. Банкиры и крупные промышленники, защищая свои вложения в железные дороги и рудники Северной Африки, вместе с военными, всегда героическими, всегда готовыми к бою, вынудили мадридское правительство принять превентивные меры, представленные как обычное наведение порядка, но газеты и политики, даже простой народ, уже предвидели новую войну. У людей еще оставалось тягостное впечатление от катастрофы 1898 года, ведь прошло всего каких-то одиннадцать лет с тех пор, как самым унизительным образом были утрачены колонии на Кубе, Пуэрто-Рико и Филиппинах; смущало также и то, что снова придется воевать с исконным врагом испанцев – с маврами. «В тысячу раз опаснее, чем не входить в Марокко, будет туда войти», – то и дело звучало на улицах и в тавернах.

Испания, неизменно высокомерная, вступила в переговоры с марокканцами и кабилами с позиции силы, как будто до сих пор над империей не заходит солнце. Горнодобывающие предприятия, защищая свои интересы, заключили пакт с вождем берберов, который атаковал султана и уступил командование другому предводителю, а тот, вопреки договоренности, поднял народ Рифа против расхитителей национальных природных богатств. Со своей стороны, испанское государство, то есть его посол в Марокко, описывало иностранным корреспондентам нового султана человеком мрачным, грубым и совершенно неспособным управлять страной; довольно сомнительные высказывания, если учесть, что именно от Марокко испанцы ожидали помощи в эти смутные времена.

Все-таки Далмау получил свою порцию восторженных криков и аплодисментов, когда открыли новое полотно, завершающее серию; теперь все три почти целиком занимали стену актового зала и ресторана Народного дома республиканцев. Потом его вместе с Хосефой и Хулией пригласили отужинать; девочке исполнилось уже пять лет, и резкие, грубые черты, унаследованные от отца, немного смягчились, зато проявились бесстрашие и прямота, которые она взяла у матери.

– Мама и сегодня не придет? – посетовала она после того, как официант принял у них заказ.

– У твоей мамы много работы, милая, – постаралась отговориться Хосефа.

Хулия открыла рот, чтобы ответить, но Хосефа отрицательно покачала головой, медленно, терпеливо, мол, лучше не продолжать в том же духе; малышка нахмурила брови, но послушалась и стала без стеснения разглядывать людей, сидевших за соседними столиками. Дети забывают быстро, несколько часов – и самая большая беда, глядишь, и развеялась как дым. Великое достоинство детства: малыши рождены, чтобы смеяться, оставлять неприятности позади и возвращаться к играм и фантазиям. Все же и Хулия могла заметить напряжение, возникшее между ее матерью и Далмау. Бывало, что они пересекались, ссорились, и Эмма пренебрежительно от него отмахивалась. Хулия любила Далмау, обожала Хосефу и благоговела перед матерью, но весь мир ее привязанностей рушился, как только эти двое встречались. Она не решалась расспрашивать Эмму, чтобы не портить тех счастливых моментов, когда мама возвращалась с работы. И потом, разве мама может быть виновата? Ведь это мама! Вместо того девочка пыталась что-то выведать у Хосефы, которая приводила кучу оправданий, но ничего не могла прояснить. «Почему ты ссоришься с моей мамой?» – вдруг спросила она у Далмау во время одного из воскресных обедов.

– Потому, что люблю ее.

Хулия вытаращила глаза:

– Но если ты ее любишь…

– Не детское это дело, – перебила Хосефа и тут же напустилась на сына за такой его ответ.

– Да, я люблю ее, – стоял тот на своем, – а вот она не решается.

Хосефа подняла глаза к потолку. Ясно же, к чему приведет такое глупое объяснение в любви через Хулию в качестве сводни. Хосефа знала, что происходит с Эммой. Они об этом говорили, даже плакали вместе. Эмма не могла преодолеть прошлое и с этой тяжестью на душе была не в состоянии никого полюбить. Она тем сильнее замыкала в себе свои чувства, чем упорней ухаживал за ней Далмау, а выход страстям находила в политике, в рабочей борьбе, в презрении к Церкви, которая, как она считала, была в ответе за все зло, терзающее вселенную. Молодая женщина превратилась в ярую радикалку: если где-то возникала проблема или кто-то на