Живописец душ - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра

католических или каталонистских газетах, были не столь хвалебными, однако в целом, будучи честными, обрушивались не на качество живописи, а на избранную тему: огонь, ад, насилие, призыв к народу восстать против Церкви. И вот этот человек сидел сейчас перед ней и отъедался, поскольку наверняка голодал день за днем. Этого человека она в молодости любила и мечтала прожить с ним всю жизнь. Этот человек упал на самое дно, когда наркотик завладел его разумом, но ему удалось выкарабкаться наверх. Отвергнутый буржуазией, он в конце концов пришел к своим, нашел свой путь, двинулся по нему, не требуя платы, даже не претендуя на это угощение, совершенно неожиданное, которое он вкушал, как бедняк, попавший на банкет: с вытаращенными глазами, зажав хлеб в руке, безостановочно набивая рот.

А она сама? Вилка, которую она держала в руке, пытаясь накормить дочку, выскользнула, и наколотый кусок упал в тарелку. «Мама!» – возмутилась Хулия, хотя до тех пор игнорировала попытки Эммы накормить ее. Эмме было не до упавшей вилки, ее подняла Хосефа. А она сама? Тот же самый вопрос. Она торговала своим телом. Всего лишь женщина, впавшая в отчаяние, готовая броситься в битву с католиками, каталонистами, с кем угодно, лишь бы уйти от жизни, в которой единственной прелестью была дочка, но и от нее она должна скрывать, что торговала собой, обеспечивая ей лучшее будущее. Если бы она открылась, то сделала бы малютку ответственной за свою ошибку, чего никак нельзя допустить. Эмма подняла взгляд: Хосефа кормила Хулию, и та ела. Эмма улыбнулась дочке и, улучив момент, когда во рту у нее было пусто, принялась ее щекотать.

– Со мной ты не хотела кушать! – шутливо упрекнула ее.

– Нужно больше ласки, – вмешался Далмау, – правда, Хулия?

Эмма поняла, и Хосефа тоже, что упрек был адресован ей, девочка тут ни при чем. Больше ласки? Как давно она не ласкала мужчину?

– Я делаю, что… – вспыхнула Эмма, но дочка перебила ее:

– Моя мама очень ласковая, – изумила всех девочка, – и очень добрая, и она много работает, чтобы у нас с Хосефой был дом и еда.

Уже совсем стемнело. Далмау предложил Эмме пропустить по рюмочке на Параллели: «Как тогда, в молодости».

– Молодость прошла, Далмау, – отказалась она от приглашения.

– Ты не уступишь? – спросила Хосефа, когда они пришли домой.

Нет, не уступит. Она не готова. Ей нравился новый Далмау, скромный, ласковый со своими, посвятивший себя тому же делу, что и она; но тело сопротивлялось.

– Нет, – ответила она Хосефе.

Увлеклась готовкой. Решила вызнать у Феликса рецепты типичных каталонских блюд, какими наполняли желудки республиканцы, посещавшие Народный дом: свиные ножки с репой; курица с писто, улитки с соусом аллиоли, все разновидности риса – с уткой, с треской; куропатки по-каталонски, тушенные с чесноком и водкой. И все же чем больше она работала, чтобы избавиться от забот, тем сильнее настаивал Далмау.

– Что творится с вашим сыном? – спросила она у Хосефы. – Он так и не собирается оставить меня в покое?

– Нет, не похоже. Хочешь, я с ним поговорю?

– Да. Скажите, чтобы забыл обо мне раз и навсегда.

– Ну нет! Я думала принести ему хорошую новость: что ты согласишься поужинать с ним или погулять.

– Хосефа!

– Я люблю вас обоих, – сказала та, будто извиняясь.

– Вы знаете, что мешает мне.

– Нет. Не знаю.

– Если бы Далмау узнал…

– Если бы Далмау узнал, – перебила ее Хосефа, – он бы гордился тобой и благодарил тебя за то, что ты сделала ради Хулии… и ради меня, его матери. Не будь так строга к себе, дочка. Ты уверена, что проблема в Далмау? – Эмма вскинула голову и закатила глаза – грубая манера, какую она переняла в кухнях. Но Хосефа все-таки задала вопрос, который так и витал в воздухе. – А если проблема в тебе?

– Что вы имеете в виду?

Хосефа промолчала.

В 1908 году усилился экономический кризис, поразивший прежде всего ведущую в Каталонии отрасль промышленности – хлопкообрабатывающую, которая и так уже несколько лет страдала от перепроизводства, накапливая товары, не находящие сбыта на рынке; прибавилось неуклонное, происходящее в мировом масштабе повышение цен на хлопок-сырец, отчего предприятия работали себе в убыток. В этом году к тому же почти на две трети сократились продажи на Филиппинах, поскольку истек договор с Соединенными Штатами, согласно которому они делили с Испанией заокеанский рынок; добавочным грузом на каталонскую промышленность легло возобновление нового торгового договора с Кубой, срок старого истекал в 1909-м. Старинные, почтенные компании по импорту хлопка-сырца обанкротились, вслед за тем лопнули коммерческие банки. Фактории и посреднические фирмы тоже не выдерживали сокращения рынков и объявляли себя несостоятельными.

Сначала текстильные магнаты пустились на поиски новых рынков, где можно было закупать дешевый хлопок, и нашли таковой в Индии; хлопок был худшего качества, но его смешивали с американским; а затем владельцы предприятий сделали то, чего боялись рабочие: начали сокращать персонал. Сорок процентов мужчин и тридцать процентов женщин, занятых в этой отрасли в Барселоне и в долине реки Тер, были уволены, а остальным урезали зарплату и увеличили рабочий день до двенадцати часов. Иные прекращали производство, закрывали предприятие и якобы продавали его братьям, сватьям и разного рода доверенным лицам, чтобы разорвать трудовые договоры с персоналом и навязать новые, гораздо более тяжелые условия труда; в случае, если