Живописец душ - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра

работники не соглашались, их заменяли штрейкбрехерами, готовыми работать за гроши.

Огромная масса рабочих скатилась в нищету, и речи о новой всеобщей забастовке зазвучали в выступлениях политиков, на собраниях рабочих обществ.

Атмосфера ощутимо накалялась. В октябре 1908-го гужевики Барселоны объявили забастовку в защиту своих прав. Подрядчики и транспортные агентства не пошли на уступки, уволили работников и заменили их штрейкбрехерами. Насилие не замедлило явиться. Бастующие убили одного штрейкбрехера, в ответ полиция развязала террор, защищая предпринимателей. Эмма повесила на гвоздь свой кухонный фартук и, провожаемая отрешенным вздохом Феликса, присоединилась к бастующим гужевикам, «молодым варварам» и безработным, которые с оружием в руках носились по городу, останавливая повозки, грозившие сорвать забастовку.

Товары скапливались в порту и на железнодорожных вокзалах, а значит, там могли появиться гужевики. Эмма и ее «молодые варвары» со всей решимостью туда и направились. Среди республиканцев прошел слух, что штрейкбрехеров видели неподалеку от будущей Виа-Лайетана, где сносили дома. Еще несколько дней забастовки, и обломков накопится столько, что станет невозможно продолжать работы.

– Вперед! – приказала Эмма бойцам.

Среди полуразрушенных зданий, на мостовой, загроможденной строительным мусором, муниципальные бригады поспешно загружали обломки в три телеги, запряженные мулами; строительных рабочих, штрейкбрехеров и мулов защищали конный отряд жандармов и несколько пеших агентов с ружьями. Эмма поискала глазами Далмау, но не нашла. Возможно, ему повезло и он работает над сносом другого дома, дальше по улице. Поскольку она на мгновение замешкалась, один из командиров юных бойцов опередил ее:

– В атаку!

Стычка была неистовой. Кони среди мусора не могли развернуться, спотыкались и падали. Бастующие во много раз превосходили полицейские силы, и через пару секунд на стражей порядка обрушился град камней. Раздались выстрелы. Эмма направила отряд на возчиков-штрейкбрехеров, которые срывали забастовку.

– Ублюдки! Предатели! – кричала она и бежала следом, прямо на конный отряд жандармов, призванный защищать штрейкбрехеров.

Пришлось замедлить шаг и отойти в сторону: камни, которыми товарищи забрасывали неприятеля, чуть ли не попадали в нее.

– В атаку! В атаку! – кричала Эмма, вне себя от ярости.

Как коннице было не развернуться среди обломков и полуразрушенных стен, так и пешие агенты вынуждены были уклоняться от камней, летевших им в головы, и не до того им было, чтобы целиться и стрелять. А стачечников становилось все больше: окрестные рабочие спешили поддержать товарищей, борющихся за свои права. Пока одни сдерживали жандармов, другие распрягли мулов, которые в страхе ускакали; потом, даже не разгружая повозок, их перевернули и подожгли. Теперь следовало отступать: скоро явится подкрепление. Эмма все еще всматривалась в побоище, стараясь разглядеть Далмау, и наконец увидела его: он стоял, прижавшись к стене, укрываясь от камней, которые бросали бастующие.

– Отбой! – послышались голоса среди активистов. – Уходим!

Забастовщики и республиканцы подчинились и побежали врассыпную по переулкам старого города, который сносили, на радость богачам и буржуям. Прекращение атаки и камнепада подстегнуло жандармов, те подстегнули коней и бросились вдогонку за нападавшими. Эмма вдруг очутилась одна рядом с пылающей повозкой. Глядя на Далмау, она замешкалась на несколько критических секунд: те жандармы, которые не погнались за стачечниками, готовились оцепить зону. До Эммы доносились команды офицеров, ругань агентов, обещания отыграться по полной; она присела на корточки, скрываясь за горящей повозкой: если ее обнаружат сейчас, может случиться все, что угодно. Она слышала крики раненых, отставших забастовщиков или республиканцев, и сердце у нее сжималось. Жандармы догоняли их и чинили жестокую расправу. Эмма вскочила на ноги.

– Ты, глупенькая, куда собралась? – Ее схватили за руку, снова пригнули к земле, заставили спрятаться за стеной огня.

Далмау был рядом. Даже в такой ситуации Эмма попыталась вырваться. Но Далмау удержал ее и несколько раз встряхнул, не прекращая увещевать шепотом:

– Хочешь, чтобы тебя задержали и отдали под трибунал? Это жандармы. Под военным командованием. Сначала тебя изобьют, потом… потом – сама можешь представить, что можно сделать с такой женщиной, как ты, а напоследок приговорят к нехилому сроку.

Крики и стоны раздавались все чаще по мере того, как агенты находили раненых забастовщиков. Некоторые звучали глухо, но наводили не меньше ужаса. Эмма представляла себе, как товарищ, стиснув зубы, терпит до последнего, чтобы не доставить полицейским удовольствие, не дать насладиться его мучениями. Слышались и другие крики, никак не сдерживаемые, душераздирающие. Жандармы, зажатые между обломками домов, потерпели серьезное поражение, многие камни попали в цель, среди агентов было немало раненых. И сегодня они не были готовы прощать.

– И что, по-твоему, я должна делать? – отвечала Эмма, падая духом: крики не прекращались. Если бы она могла вступить в борьбу, броситься на врага, кровь и ярость ослепили бы ее, но тут, в укрытии, безоружная, она ощутила себя всеми брошенной, бессильной.

– Пошли.

Далмау не дал ей времени на раздумья. С силой потащил за собой на открытое пространство, отделявшее их от наполовину снесенного дома. За их спиной кто-то закричал: «Сюда!», «Убегают!», «Ловите их!». Это бегство – безумие, думала Эмма, вслед за Далмау перепрыгивая через камни и горы щебня. Одно за другим оставляли они за собой полуразрушенные здания, а жандармы мчались по пятам, приказывая остановиться. Эмма полагала, что они бегут к пролому, который образовался на месте фасада снесенного дома, но Далмау вдруг замер. Посмотрел на ноги Эммы, нагнулся, снял с нее туфлю на плетеной подошве и бросил на середину улицы.

– Что ты делаешь?

– Давай сюда, быстро!

И толкнул ее за одинокую стену, за которой скрывался спуск в погребок, где некогда хранили вино. Далмау с Эммой спустились, ступенька за