Дети войны. Народная книга памяти - Коллектив авторов

20 декабря 1942 года за нашим Гапоновским лесом были выброшены с самолёта два парашютиста. Бурей, ветром их отнесло от леса на 4–5 километров к посёлку Десятый Октябрь, который находился за деревней Вишневкой. Это было ещё светло – днём, и немцы не заметили. Спустившись, парашютисты зашли в крайнюю хату и попросили хозяина спрятать их. Хозяин, испугавшись, что немцы его повесят, направил их на чердак, на сеновал. Парашютисты, немного погревшись в хате, пообедали своим сухим пайком.

В течение одного месяца немцы построили предателю хату, укомплектовав мебелью, посудой и всем необходимым, что отобрали у населения, но пользоваться хатой и чужим добром ему не пришлось.

Когда они улеглись и утихли в сене, предатель Бойченко пошёл и заявил в комендатуру. Примерно через полтора часа немцы окружили хату. Громко разговаривая и выкрикивая «Рус, сдавайтесь!», – начали требовать через переводчика сдачи в плен. Парашютисты, наверное, ещё не спали, слыша и видя через щёлку, по всем четырём сторонам хаты начали отстреливаться. С чердака им вокруг на снегу было всё хорошо видно, и немцам невозможно было подойти к хате. Через полчаса перестрелки немцы решили поджечь хату. Отстреливаясь до последнего патрона, парашютисты последними пулями убили себя, сгорая в жарком пламени сухого дерева хаты, соломы, сена. С каким заданием парашютисты прибыли, до сих пор никто не знает. Немцы долго искали их парашюты и не нашли. В течение одного месяца немцы построили предателю хату, укомплектовав мебелью, посудой и всем необходимым, что отобрали у населения, но пользоваться хатой и чужим добром ему не пришлось.

В марте – апреле 1943 года, отступая, предатель с семьёй ушёл с немцами в неизвестном направлении, а также и наша полиция во главе со старшим полицаем со своими семьями удрали с немцами при их отступлении, и больше их никогда никто нигде не видел, в село Снагосгь они не возвратились… 24 февраля 1943 года ни одного немца в селе Снагость не осталось, все ушли в деревню Вишневку, где и стали укреплять свои боевые позиции Курской дуги.

Из-за немцев я пострадала, и немцы же мне помогли

Исаченкова Алла Васильевна, 1938 г. р

Семь скобок на щеке

Я родилась в 1938 году. Мы с отцом, мамой, бабушкой и маленькой сестрой жили в Смоленске. Папа служил в Бресте в войсках связи. Еще в апреле 1941-го он предсказал войну и сказал, что нам следует уезжать из Смоленска. Но мы ему не поверили. Мама была медсестрой, и, как только началась война, она сразу ушла добровольно на фронт вслед за отцом, оставив меня на бабушку и тетю.

Когда город начали бомбить, мы решили бежать в ближайшие деревни. И попали под обстрел. Разорвавшийся снаряд сильно повредил мне щеку и подбородок. Бабушка схватила меня в охапку, уговорила попавшегося ей навстречу мужчину, который ехал на телеге, отвезти нас обратно в город в ближайшую медсанчасть. Русские уже отступили, и город был занят немцами. Бабушка обратилась в ближайшую палатку с красным крестом. То есть я из-за немцев пострадала, и немцы же мне помогли. Фельдшер наложил семь металлических скобок на разорванную щеку и вправил запавшую челюсть. Он научил бабушку ухаживать за моими ранами и кормить меня через соломинку.

Бабушка обратилась в ближайшую палатку с красным крестом. То есть я из-за немцев пострадала, и немцы же мне помогли. Фельдшер наложил семь металлических скобок на разорванную щеку и вправил запавшую челюсть. Он научил бабушку ухаживать за моими ранами и кормить меня через соломинку.

Потом мы опять сели в телегу и уехали. Тетя нас встретила в ближайшей деревне. Нас взяли на постой. Но из-за того, что я плакала день и ночь – ведь раны болели, – нам разрешали спать только на улице, а не в доме. Потом мы меняли дома, скитались, умоляли, чтобы разрешили остаться. Нам удалось прибиться к одной семье, в которой и так было четверо детей. Плюсом было то, что тетя взяла с собой швейную машинку, на которой она неплохо умела работать.

Буквально через пару дней и нашу деревню Яново заняли немцы. Ночью выходить из дома было запрещено – они выпускали собак. С тех пор я плохо переношу собачий лай.

В деревне очень тщательно прятали евреев. Брили им головы налысо, чтобы не было длинных кудрявых черных волос. Немцы постоянно обходили дома, забирая молоко, яйца, и, не дай бог, увидели бы чернявого ребенка. Бабушка меня учила, что когда приходят и спрашивают, сколько в доме детей, надо отвечать: шесть. Четверо детей хозяйки, еще один ребенок другой беженки и я. Мы были все беловолосые.

Котелочек с кашей

На первых порах еще было не так голодно, ведь что-то осталось от урожая. Но постепенно есть стало нечего.

Немцы выбрали старосту из наших русских. К нему бабушка ходила, просила еду. Молодым нельзя было показываться перед немцами, потому как те выслеживали девушек, а потом этих девушек след простывал.

Когда еще голод только приближался, помню, как немцы ходили в черных рубашках с засученными рукавами, с короткоствольными автоматиками под мышкой и стреляли кур на подворье. Потом забирали тушки, подвешивали на шнурок и уносили с собой, хохоча. Но иногда, хотя они и забирали нашу еду, могли принести чего-нибудь сладенького, например рафинада.

У немцев была своя полевая кухня, где они готовили кашу с тушенкой. Они разрешали нам там подкармливаться, но туда можно было ходить только детям, без взрослых. Полтора километра пешком с котелком, болтающимся на шее. Надо было сначала пройти под планкой – если ты был выше планки, то тебе еду не давали. В котелочек нам клали одну поварешку каши. А так как я была ребенком изуродованным, я подходила, показывала на шрамы и говорила, как меня бабушка научила: «Кг^! Kriеg!» («Война! Война!»), – и мне давали два больших половничка каши. Раненый ребенок на них почему-то производил впечатление. Потом наша большая семья разводила это кипятком, и получался пшеничный суп с тушенкой.

Кастинг в офицерском казино

Мы жили в несусветном голоде. Приближались зима и Рождество 1941 года. По деревне прошли полицаи и объявили, что им нужно подобрать детей беловолосых, с голубыми глазами и прямыми, а не рахитными ногами. Нам сказали, что такие дети будут проходить кастинг в офицерском казино, которое располагалось в здании школы. Моя бабушка очень боялась меня туда отпускать, переживала, что я могу оттуда не вернуться. Я со своими длинными светлыми волосами, прямыми ногами и василькового цвета глазами прошла кастинг. Но мне сказали, чтобы я стояла, повернув лицо к залу, так, чтобы не было видно шрамов. Всем девочкам, кто прошел отбор, их родные в деревне шили из марли накрахмаленные пачки. Из бус делали короны.