Дети войны. Народная книга памяти - Коллектив авторов

Учебников не хватало, был один на весь класс, и мы, занимаясь по нему, должны были уложиться в «расписание», ведь нельзя было подвести тех, кто за учебником приходил после тебя. Получить плохую оценку считалось предательством по отношению к Родине, к армии.

Очень жаль ребят, которые погибли, подорвавшись на минах, ведь их в лесу и в полях было очень много. Рассказывать об этом времени тяжело, я всегда плачу.

Картошку мы ели только мелкую, крупную всю продавали

Постнова (Аргунова) Мария Васильевна, 1937 г. р

Я родилась 12 августа 1937 года в деревне Пруды Коммунистического района Московской области. Моих родителей звали Ольга и Семен. У них родилось четверо детей. Первые были двойняшки-девочки. Тогда по нашей стране, а это был 1933–1934 годы, ходила скарлатина. Много в то время умерло детей. И наши двойняшки по восьми месяцев тоже умерли. А потом родились брат Миша и я, в 1935-м и 1937 году. 1937-й – это год больших репрессий. Тогда взяли и наших родственников: моего дядю Андрея, отца. Точно мы не знаем, что там с ними сделали. Говорят, первое время они работали на лесоповале, а через шесть месяцев их не стало.

Мама осталась одна с нами двоими. Я только родилась, мне было в то время около одного месяца. Родители отца маме помогали нас растить. Правда, дедушка умер, но я не знаю когда. А вот бабушку помню, она умерла перед самой войной в возрасте шестидесяти лет. Дом их остался пустой.

Все, что там было: шкафы, стулья и еще какая мебель, фотографии, – мама оставила. Папины сёстры: тётя Сима и тётя Настя – уехали жить в Москву. Тётя Настя вышла замуж, а тётя Сима была очень набожной и замуж не выходила. Работала кондуктором в трамвае, а к старости прислуживала в церкви.

А как стали восстанавливать церкви уже в наше время, то Андрея, моего дядю, возвели в святые, так как он состоял в списках в церкви, а отца, видимо, в списках не было, его не возвели в святые. Хотя они одинаково страдали.

Когда отца забрали, мама очень долго по нему плакала. Она мне много рассказывала, какой он был хороший. Он был очень высокого роста, широкоплечий, сильный, красивый и очень добрый, жалостливый. Не только относился хорошо к своим близким, но и жалел всех нищих. А их в то время было очень много. Они ходили по деревням, собирали милостыню. Так вот папа каждого из них приглашал в дом. Накормит, бельё им сменит, их одежду бросит в печку, а свою отдает взамен и оставит ночевать. Детей он очень любил.

А перед самой войной к маме привязался Павел Поливанов. У него уже была семья своя, но там у них получился какой-то разлад, и он привязался к маме. Она никак не соглашалась, а он знай своё. Так мама и приняла его в семью. Прожили они вместе всего десять месяцев, и началась война. Мне тогда шёл четвертый год. Я знала, что он чужой. Относилась к нему неласково. Жили мы в то время хорошо. Он работал в щёточной артели. Приносил мне щётки – брак. Я ими играла.

Перед войной – уже там где-то война шла – он выкопал в саду убежище от бомбёжки. Закопал в подполе хорошую мамину одежду и папину фотографию, увеличенную. Я помню, как он со мной прощался. Я сидела на печке, он подал мне руку, но я осталась на печке. Меня он никогда не обижал, но почему-то я никак не могла к нему привыкнуть. Он мне сказал: «Береги свою маму». И ушёл.

Перед тем как немцам войти в нашу деревню, у мамы было хозяйство. У нас была коза. Был маленький поросёнок, он был в поросячьем садочке в доме. А большого поросёнка только зарезали, даже ещё мясо не разрублено было. Кур было много, мама забрала и бабушкиных кур себе перед самым приходом немцев.

Немцы шли от Клина по направлению к Рогачёво и от Покровской деревни напрямик к нам в деревню Пруды. Летели самолёты, бомбили. Мы в это время сидели в убежище. Там места было много, и к нам пришли соседи. Там были и постели. Когда бомбёжка затихла, мы решили выйти и погреться сходить домой. А наши солдаты в это время вели перестрелку с немцами. Наши отступали в то время. Стреляли совсем рядом с убежищем. Потом немного затихло, мы вышли посмотреть, около яблони валялось много гильз, а солдат, который стрелял, убежал. Мы озябли и решили сходить домой погреться. Было начало декабря. А стрельба продолжалась.

Пришли домой, залезли на печку. Вдруг мама вбегает и кричит, слезайте быстрее, одевайтесь теплее и бегите на улицу, мы горим. Немецкие солдаты бегали с факелами, бросали в каждый дом и убегали.

У кого дети были повзрослее, те сами затушили, но не многие.

Пришли домой, залезли на печку. Вдруг мама вбегает и кричит, слезайте быстрее, одевайтесь теплее и бегите на улицу, мы горим. Солдаты бегали с факелами, бросали в каждый дом и убегали. У кого дети были повзрослее, тушили эти факелы, кто мог, сами затушили, но не многие. А у нас на дворе было сено, факел бросили в сено, и сразу всё вспыхнуло. Мама на двор выскочила, стала козу отвязывать, никак не получается, попросила солдата, он тоже подёргал-подёргал – никак и убежал. А дом вовсю уже горит. Мама сунула буханку хлеба в мешочек и дала Мишке-брату, ему тогда было шесть лет.

Мама кричит нам: «Бегите от дома!» – а мы: «Куда бежать?» «Бегите за народом, а я немного соберу белья с собой». Но мы от дома никуда не бежали, мы плакали, звали маму, боялись, что она там сгорит. Так мама почти ничего не могла собрать. И мы все трое побежали за народом. А народ весь бежал за нашими солдатами. Они отступали, отстреливались и бежали по направлению к деревне Аревское. Там был овраг. Они нас к оврагу не допустили, овраг был заминирован, чтобы немцы подорвались. А в это время шла перестрелка. Пули так и летели мимо нас и над нами. И, что странно, ни одного в этот момент не убило нас, деревенских. Солдаты и немцы падали, а мы вернулись в деревню обратно, дома горят, куда деваться, стреляют. А в другой стороне около леса было картофельное хранилище, оно было под землей. Мы все пошли туда и ждали, сидели с лампами. Собралась вся деревня там. Сколько мы там сидели, я не помню. А когда всё стихло, мы все вышли.

Наша слобода вся дымилась после пожара, много домов сгорело. Стали думать, куда идти. Люди стали забирать тех, кто остался без дома. Нас взяли Степновы, а у них у самих было трое или четверо детей, да нас с мамой трое. Тётя Поля с нами делилась чем могла. Прожили мы у неё немного, и пришла к нам тётя Маня, сестра моего отчима. Она позвала нас к себе. А избушка у неё в деревне была самая маленькая, с одним окошком. И у неё уже поселились немцы. У неё был сын лет тринадцати да нас трое. И мы все спали на печке. А немцы все спали на полу, на соломе да на кровати. До войны света в деревне не было. Были керосиновые лампы. На дворе у них немцы хранили оружие и боеприпасы. В туалет надо было ходить на улицу. А в то время был сильный мороз, был декабрь. Однажды ночью мне захотелось в туалет, а мама велит терпеть. В избе темно, на полу спят немцы – как идти? Я своё. Полезли тихонько с печки. Мама тихонько идёт, меня ведёт, а на руки взять меня не могла, она ходила последние дни беременная третьим ребёнком. Я, как ни старалась тихо пробраться, наступила одному на голову, а он спросонья: «Матка шпать!» Мы перепугались, но всё обошлось, вернулись благополучно.