Дети войны. Народная книга памяти - Коллектив авторов

Скрытая связь населения с партизанами многим помогла выжить и победить. Всю колхозную землю немцы поделили на душу населения для обработки и выращивания урожая, огородные участки фашисты не учитывали. Нам, семье из шести человек, выделили по 8 соток на каждого – 48 соток (почти полгектара). На улице, где мы жили, попался посев подсолнечника, самая легкая обработка и уборка. После уборки всех культур фашисты проверили каждый двор, каждую конуру.

Когда немцы собирались ловить и собирать молодёжь, староста предупредил нас и других жителей, назвал день отлова.

Немцы ходили по дворам и хатам. Брали без разрешения всё, что им понравится: свиней, коз, гусей, уток, кур, яйца, молоко, сало, мясо и из вещей – всё новое. Никаких слёз и уговоров не признавали. Грабили всё, а при отступлении забрали всех коров и стадами угоняли на Украину. Наши коровы убежали, так как наша мать сопровождала стадо, и, когда стадо сравнялось с кустами около реки, мать позвала Зорьку три-четыре раза, и Зорька, услышав голос и зов хозяйки, раздвинула стадо и прибежала к ней. Немцы начали стрелять, когда Зорька была уже далеко, и не попали.

В нашей семье было шесть человек: сестра 24 года рождения, брат – 26 года, я – 28-го, брат – 31-го, сестра – 33-го. Жили мы все за счёт табака (по большей части), которым занимался, в основном, я. Когда немцы собирались ловить и собирать молодёжь, староста предупредил нас и других жителей, назвал день отлова.

Мы сестру 24 года рождения прятали, дважды я спасал её с помощью табака, так как во время облавы полицейских из других сёл и деревень направляли в село Снагость, а снагостских полицаев направляли тоже в другие сёла. И они не знали, в какой хате находится девушка или парень. Входя в дом, полицаи видели, что у двери стоят два корыта с табаком. Увидев такое изобилие табака, они набивали карманы и, смеясь, уходили в другой двор. Сопровождающий их немец тоже набивал карманы табаком, так что они в хату не проходили и во дворе сарай не проверяли и скирды с сеном и соломой. Некоторые солдаты-фашисты, которые имели хотя бы какую-то малую совесть, платили мизерную сумму денег за табак марками и пфеннигами, спичками, мылом, солью, свечами. Офицеры не платили ничем и брали горсть или две.

Моя семья, в основном, жила за счет табака, которым я занимался. Я лично толок в ступе корни табака, а лист протирал на железном решете. Просеянный от пыли корень хранился в деревянном корыте, а лист в железном.

Продавал я его стаканами: по два стакана корня и один стакан листа. Цена трёх стаканов равнялась 0,50 пфеннига, потому что денег у населения почти не было. Партизаны мне платили хорошо, бумажными марками, бывшими в употреблении. Где они их брали, я не спрашивал, так как все вопросы они мне запретили задавать. А всё, что выручал, я отдавал матери, все деньги и товар шли на дело и обеспечение семьи. Если у партизан не было денег, то они расплачивались после. В основном, они платили тогда, когда в хате у нас сидел немец, попивая и куря мой табак, чтобы те видели, что к нам приезжает коммерсант.

Однажды в день прихода «коммерсанта»-партизана, к нам зашел фашист. Зашёл, посмотрел на табак, он и раньше приходил и видел два корыта, полных табака, сел за стол, попросил десять яиц и сала. Яйца мать ему дала, иначе он сам бы нашёл их и взял больше. Достал флягу со шнапсом, закурил. Сала у нас не было. В условленный час без стука, по нашей договорённости, как мне приказали партизаны, пришел «коммерсант». Он поздоровался и с немцем: «Гутен таг». «Коммерсант» сразу у дверей развернул свой мешок и, как ни в чём не бывало, начал отсчитывать в мешок стаканы, вслух считая по-русски. Когда он выбрал весь табак, достал бумажные деньги, про себя просчитал стаканы, умножил на 0,50, расплатился со мною, оставив у себя остаток бумажек. Немец всё это наблюдал, я и мать незаметно дрожали, немец попросил «коммерсанта» сесть. «Битте зитцен». «Коммерсант» сел, немец попросил у матери два стакана, налил по полстакана себе и «коммерсанту»-партизану. И поскольку мы всегда кормили обедом «коммерсанта», мать достала огурцов солёных, капусты солёной, картошки варёной из печки, ведь ему мы всегда готовили покушать, хлеб – какой был, неважный. Они выпили, начали разговор на ломаном языке по-немецки. Партизан всё понимал до мелочей, а когда доходило до серьёзного, партизан просил его повторить. Я не знал, что мне делать, а мать подсела к немцу и всё время подкладывала горячую картошку, но он не уходил. Обедали они примерно минут 20–30, не более. Фашист посмотрел на часы, встал, пожал руку партизану, нам сказал «данке» и ушёл. Когда он прошёл двор и вышел за калитку на улицу, мы все трое вздохнули, и партизан, отдав мне оставшиеся деньги, быстро взял мешок и ушёл в сторону разъезда, будто бы к поезду. За железнодорожным полотном. Мы с мамой боялись, что через час нагрянут немцы и нас арестуют. Но прошёл час, два, до вечера никто не появлялся. Второй день нашего ожидания фашистов прошёл тихо. Я никуда не пошёл. В общем, встреча партизана с фашистом прошла благополучно. Дальше таких моментов не случалось. Пронесло…

Потом были другие партизаны, и таких страшных встреч не было. Они тоже очень беспокоились за нас.

Фашист посмотрел на часы, встал, пожал руку партизану, нам сказал «данке» и ушёл.

Когда через село проходили боевые немецкие части, останавливались на 4–5 дней, я шёл через всё село к дяде Косте, он жил со своей семьёй в конце села, посматривал, не поворачивая головы, на всю технику, лошадей, сколько кухонь походных солдатских, запоминал количество танков, машин и примерное число офицеров. А на следующий день после этого я уже был в лесу. Записывать мне партизаны категорически запретили, и я старался идти по селу туда и обратно, проверяя то, что видел, когда шёл в одну сторону. Обратный мой путь подтверждала другая сторона. Все эшелоны, идущие на Киев и обратно, я тоже запоминал: количество вагонов, количество танков и другой техники. Зимой с крыши нашего дома всё хорошо просматривалось. Летом было труднее, но количество эшелонов я считал точно. Самый удобный момент: обеденный час, когда можно около походных кухонь посчитать солдат. По общему количеству техники (танков, пушек), походных кухонь партизаны определяли общее число солдат и офицеров. Офицеры питались в хатах, где проживало их по

5– 7 человек, я знал количество этих хат, количество постоянно находившихся в них офицеров. В селе постоянно находился военный комендант с ротой солдат и офицеров. Их обслуживали, выполняли все поручения 20–25 полицейских и староста. Полицейские часто менялись с другими сёлами, чтобы их меньше узнавали, особенно во время отправки молодёжи в Германию. Молодёжь немцы брали по внешнему виду: здоровых и крепких парней или девушек. Те, кто хотел избежать этого, стриглись наголо, как бы после тифа, которого немцы боялись и в этот дом не заходили, мазались сажей. Летом партизаны стали приходить чаще. Сады, кустарники, подросшие подсолнухи и кукуруза, рожь, мак скрывали их передвижение. С ноября 1942 года немцы ставили на ночь часовых и из дворов никого не выпускали. В связи с тем, что дороги были завалены снегом и скованы льдом, немцы выгоняли население чистить снег и колоть ломами, топорами лёд, очищая дорогу отступающим. Снега было много, сильные морозы, бушевала пурга.