Дети войны. Народная книга памяти - Коллектив авторов

Мы с сестрой Ниной бежали к дороге. В это время ехал латыш на санях и нас усадил в сани. Таким образом мы ушли от погони латышской милиции. Ему нужна была рабочая сила. Он нас брал валить лес. Я с ним вручную спиливала сосны, а Нина обрубала сучки. Так мы работали за кусок хлеба и печеную картошку. Приближалась Пасха. Он, хозяин, сказал нам с Ниной: «В праздники мы не работаем и кормить вас не буду». И мы с Ниной пошли по хуторам просить кусочек хлеба. Все гуляли. В один хутор зайти вдвоем с Ниной не решились, и Нина осталась стоять по ту сторону калитки, а я зашла в нее и подошла к группе латышей, стоящих на улице. Они на меня спустили пса, он разорвал всю мою и до того рваную одежду, покусал, и, когда они натешились, пса отозвали. Я, вся покусанная, ободранная, пошла прочь, а Нина стояла, смотрела и горько плакала. Вот так в то время закончилась наша поездка. Домой мы вернулись без хлеба, но долго дома мы не оставались, нас мачеха снова посылала в Латвию на заработки.

Наша жизнь была очень тяжелой. Таких случаев, какой я описала, было очень много. Сейчас трудно мне самой поверить, что мы на ходу поезда бегали по крыше, перепрыгивали с вагона на вагон и ничего не боялись. С заработанным хлебом забирались на крыши пассажирских вагонов, так как с платформы латыши нас прогоняли и сбрасывали. Мне никто не поверит, но я упала с поезда и его догнала. Мы с Ниной везли заработанный хлеб, зерно. Я сидела посреди состава, поезд шел в гору, а я сидела на подножке. Солнышко пригрело, я задремала и свалилась. Как только я упала, я тут же пустилась догонять поезд. Я успела уцепиться за предпоследний вагон, меня кондуктор ногой оттолкнула, и я уцепилась за последнюю подножку последнего вагона. Поверьте, мы были цепкие, проворные, как обезьяны. В это трудно поверить, но это факт. Все, что я пишу, я могу это рассказать в любое время дня и ночи, даже на проверке лжи я все это расскажу точь-в-точь, потому что я ничего не вру.

Мы с сестрой Ниной ездили и батрачили на латышей за кусочек хлеба до конца 1944 года. Потом отец вернулся с фронта контуженый и поступил работать на почту. Его поселили в барак, сделанный из досок горбыля, и он нас взял к себе. Нина пошла работать на почту почтальоном, а я в швейную мастерскую. Набирали только тех, у кого своя швейная машинка, так как все было разорено и машинок у государства тогда не было. У нас машинка сохранилась чудом, описывать не буду, только скажу одно, что на своей машинке, когда нас освободили, это было зимой, я работала в солдатской мастерской, чинила солдатам одежду. Мой труд тоже не в счет. Мы тогда ничего не просили, работали на благо нашей родины ради скорой победы. В мастерской мы пороли парашюты и из них шили нижнее белье мужское и женское, наволочки. И все это наш закройщик сдавал в магазин.

Таким образом я везде работала на благо своей родины, за скорую победу, но в результате я ничего ни за что не получаю. И очень обидно, что двухмесячный ребенок является блокадником и имеет все привилегии блокадника, так же как те, которые были только прописаны в Ленинграде, – они блокадники, а я столько сделала для своей страны, а ничего не имею.

В мастерской мы пороли парашюты и из них шили нижнее белье мужское и женское, наволочки.

В 1949 году, приехав в г. Выборг, работала грузчиком, так как жить было негде, а фабрика нуждалась в грузчиках, и им давали общежитие. Ради общежития я была вынуждена работать грузчиком за 110 рублей. После рабочего дня мы, комсомольцы, должны были отработать два часа на уборке завалов зданий. За свою активную работу я была делегатом съезда комсомола. До сих пор имею мандат делегата. Четыре года сдавала кровь в больнице по 400 граммов. И за все это я ничего не имею, потому что в то время мы никаких документов на спрашивали, просто были комсомольцы-добровольцы.

И чудо случилось!

Сулейманова Ленина Сулеймановна, 1930 г. р

22 июня 1941 год застало нас с мамой, Мистурой Сулеймановной, на стадионе. Жили мы тогда в молодом красивом городке – Микоян-Шахаре (ныне Карачаевск). Мама работала операционной сестрой в новой больнице, а на стадионе занималась на курсах военных медсестер. Уже 23 июня ей пришла повестка из военкомата, и большой красивый автобус увез мою маму на войну.

На фотографии мы с ней как раз перед ее уходом на фронт. У меня за плечами ее вещмешок. В этом платьице она и уехала тогда. Большой проблемой было найти подходящие туфли – мама была модницей, у нее все туфли были на высоких каблуках.

Но в то же время она была человеком очень ответственным, принципиальным и убежденным (В. И. Ленин был ее кумиром, она и меня назвала в его честь – Лениной), ей и в голову не могло прийти попросить отсрочку. Я осталась на попечении коллектива больницы и дяди, отставного военного, снятого с учета по болезни. Но вскоре забрали и его в армию. А потом началась оккупация – и я осталась совсем одна.

Я осталась на попечении коллектива больницы и дяди, отставного военного, снятого с учета по болезни. Но вскоре забрали и его в армию.

А потом началась оккупация – и я осталась совсем одна.

Помню страшную суету, панику, в военкомате, куда я попыталась обратиться, не до меня было, помню, как отступали наши, как раненые из госпиталей ковыляли по дорогам, эвакуировать их не успевали, они уходили своим ходом в горы. Помню и начальство в машинах, набитых скарбом, равнодушно проезжавшее мимо них.

Ленина с мамой

И вот пришли немцы, началась моя скитальческая жизнь. Бродила по селам и аулам, добрые люди помогали, чем могли, одно время «работала» поводырем у слепого за еду и ночлег. Было очень тоскливо и одиноко, голодно, конечно, до сих пор для меня хлеб – самое главное лакомство, самая любимая еда. Потом настала холоднейшая зима 42–43 годов, отступавшие немцы: «Кальт, кальт». Да уж, морозы тогда стояли, а я в галошах на босу ногу перехожу вброд незамерзающую горную реку.

Добралась наконец до дальних родственников, там и дождались прихода наших. А летом 43-го приснился мне сон: вижу большой автобус, а в нем – мама! А меня к ней во сне не пускают, говорят, подожди, через два дня она приедет. И вот через два дня отправляет меня родственница за семечками в Черкесск. А вечерний обратный автобус не приехал, и пришлось мне пешком возвращаться, а что делать… Иду, уже темно, страшно, мост через Кубань под ногами качается. Подхожу к дому и загадываю: если огонек горит, значит, мама уже приехала. И чудо случилось! Огонек горел, мама моя сидела у окна и меня ждала.

К тому времени (июль 1943 года) она успела всякое повидать – весь кошмар 41-го, отступления, вой «юнкерсов» (всю последующую жизнь она не могла смотреть фильмы о войне, сразу плакать начинала), контузия, окружение под Вязьмой, пребывание в оккупации с нашими ранеными, которых она не могла бросить после побега всего госпитального начальства, фильтрационный лагерь. После проверок служила в 556-м гаубичном полку, какие там люди были замечательные! Дали ей отпуск – навестить дочь, надавали в дорогу гостинцев, подарков. Во время Курской битвы вроде бы все они полегли… Так что тот отпуск моей маме жизнь спас.