Бонапарт. По следам Гулливера - Виктор Николаевич Сенча

вручил пакет: то был приказ Наполеона выдвигаться на соединение с основными силами. Время на приказе – 13.30.

Позже французы узнали, что пока корпус Груши прохлаждался, неспешно двигаясь в сторону Вавра, армия Блюхера разделилась, и ранним утром 18-го в сторону Ватерлоо был отправлен наиболее боеспособный 4-й корпус фон Бюлова; позже вслед ему вышел и 2-й корпус. А прусский арьергард, за которым шел Груши, ошибочно считая, что гонит всю неприятельскую армию, на самом деле оказался 3-м корпусом генерала Иоганна фон Тильмана. Пока французы бились с пруссаками под Вавром, генерал Бюлов успел привести свой корпус к Ватерлоо. Французов ловко обманули.

Козырной карты в рукаве Наполеона не оказалось. Груши, беспрекословно выполняя первоначальный приказ Императора, завяз в бесполезных передвижениях. Поражение генерала Тильмана под Вавром обеспечило блистательную победу всей коалиции под Ватерлоо…

* * *

Наполеон, не отрываясь, всматривался в подзорную трубу. Где-то вдали копошились красногрудые британцы, намереваясь подмять инициативу под себя. Эти островитяне-карлики неплохо усвоили азы захватнической тактики хищников: сбившись в свору, налетать на окруженного врага всем кагалом, а потом, вцепившись бульдожьей хваткой, безжалостно добивать измотанную жертву. Ну а в случае успеха лавры победителя присваивают исключительно себе. Излюбленная тактика лилипутов: налететь сворой, опрокинуть, вцепиться и поплясать на груди Гулливера…

Но было еще одно. Лилипуты отличались каким-то поистине дьявольским, лишь им присущим коварством, которое в их собственной среде было возведено в ранг чуть ли не геройства. Если проще, то обмануть ближнего у британцев почиталось за подвиг. Удивительно, но это частенько срабатывало. Но только не теперь. Вон там, на правом крыле, появилось какое-то движение людских масс: Груши! Бонапарт облегченно вздохнул. Перестроить конницу Груши будет нетрудно, после чего красногрудым останется только убегать…

Он уже приготовился отдавать распоряжения Сульту относительно дальнейших действий, как все тело будто пронзило током. Император вновь схватил подзорную трубу и стал внимательно вглядываться в сторону шеренг, вид которых еще минуту назад так его обрадовал. Нет, это был не Груши – то шли пруссаки! Эти гадкие изменники уже вступили в бой с его измученными сражением солдатами. Удар немцев с фланга оказался столь болезненным, что французы быстро стали пятиться, а потом…

Наполеон не верил собственным глазам: его солдаты, бросая ружья, убегали. Кто не падал, скошенный пулей или штыком, тот просто драпал! Эти мальчишки, призванные буквально вчера, еще не научились стойкости. А потому грозный вид невесть откуда свалившихся на них пруссаков обескуражил. Достаточно было кому-то крикнуть: «Спасайся, кто может!», – и французская оборона прогнулась, а потом и вовсе лопнула. Медленное отступление постепенно превращалось в бегство! Французы бежали, не замечая ничего вокруг себя…

Наперерез бегущим бронзовым исполином на коне выехал маршал Ней:

– За мной, солдаты! – кричал он. Но, видя, что его никто не слышит, в отчаянии воскликнул: – Смотрите, как умирают маршалы Франции!..

Ней в окружении небольшого отряда кинулся на врага. Вокруг него справа и слева падали изрубленные солдаты противника, свистели пули, взрывались ядра; под ним было убито пять коней. Но будто в издевку за самый большой в его жизни позор ни штык, ни пуля, ни шрапнель его даже не коснулись. Выскочив из пекла живым и невредимым, маршалу вместе с армией пришлось жалко пятиться назад. А мимо бежали, покидая поле сражения, солдаты Императорской гвардии…

Наполеон напоминал соляной столп. Еще десять-пятнадцать минут назад Император в предчувствии громкой виктории переминался с ноги на ногу: да, то будет знатная в истории победа французского оружия! И вдруг… Не может быть! Наполеон отказывался верить очевидному: красногрудые, перейдя в контратаку, мчались навстречу ему!.. То была катастрофа!

Видя, в каком состоянии находится Император, генерал Камбронн[249] принимает смелое и единственно правильное решение. Он поворачивает голову к адъютанту и командует:

– Второй батальон полка построить в каре!

Вокруг Наполеона мелькают солдаты и конница – то гвардия готовится к своему последнему бою. Еще немного, и непробиваемые ряды гвардейского каре, укрывшего внутри себя Императора и его свиту, тараном проходят сквозь вражеские ряды. Ни свист пуль, ни картечь не в силах остановить безостановочный марш французских гвардейцев. Вместо сраженных пулями и осколками солдат их место тут же занимается другими. Главное, знает каждый, каре должно оставаться подвижной крепостью, любая брешь в которой может оказаться гибельной.

Пораженный героизмом французов, британский полковник Хельнетт предлагает гвардии сдаться – на почетных условиях, с сохранением штандартов и орлов. Однако такое предложение от противника для Камбронна больнее укола шпагой.

– Английское дерьмо! – не сдерживается генерал. – Гвардия умирает, но не сдается!..

Все было кончено. Расшатанный трон едва держался; по факту – он висел на волоске. А вместе с ним и могущество Наполеона Бонапарта – Гулливера, которому всегда было тесно в лоскутном одеяле Европы. Обессиленный, теперь он лежал на земле, где его все туже и туже опутывали безжалостные нити суетливых лилипутов. Пока что еще можно было ползти и даже встать на четвереньки – но это лишь кажущееся благополучие. Через день, или два, или неделю вряд ли шевельнешь и пальцем. Красногрудые цепки и безжалостны. И если удалось бежать из России, то дальше Парижа не побежишь…

Париж… Париж…

* * *

В Париж вместо уверенного в себе Императора вернулся тяжело больной человек. Возвращаться домой лучше всего победителем и, желательно, на белом коне. Потому что слабого и ничтожного не ждет никто. Именно поэтому ехать в Тюильри – туда, куда он обычно возвращался после громких побед и где в честь Императора взрывались фейерверки, – не хотелось. Вообще, больше всего сейчас хотелось умереть. И самым лучшим выходом, конечно же, было бы погибнуть на политом кровью поле Ватерлоо. Но не случилось.

Он снова здесь, в Париже… И едет не в шумный Тюильри, а в тихий и безлюдный Елисейский дворец. Душа требовала покоя, голова – тишины, а тело… Он приказал, чтобы по приезде во дворец немедленно приготовили горячую ванну – настолько горячую, «как только можно терпеть». В трудную минуту для тела нужна горячая, почти обжигающая вода, которая, как уверяют восточные мудрецы, разгоняет соки, восстанавливает энергию и просветляет голову. Потом – чистое белье и полбокала разбавленного шамбертена… Остальное доделает самый лучший на свете лекарь – крепкий сон.

Однако позволить себе даже вздремнуть сейчас Наполеон не мог.

– Пригласите ко мне графа Лавалетта, – распорядился он и, немного отпив из бокала, ненадолго прикрыл глаза.

Антуан Лавалетт – единственный из когорты тех, с кем он начинал. Лавалетт всегда был рядом – и в африканских песках, и на бескрайних полях России; Антуан