Стрела восстания - Тимофей Синицын (Пэля Пунух)

— Замолчи, нисёв! Вместо тебя я стану говорить.

И, отняв руку от подбородка Сундея, Ичберей начал с тех слов, которые были сказаны его отцом последними: [- 87 -]

— Мезенский воевода узнает об этом — пакостнее и этой придумку постарается найти. А в эту пору по тундрам новая весть полетит: «Девушка из карачейско-го роду пустозерского воеводу зарезала. Избылые ка-рачеи на острог нападали, да отступить пришлось, потому что мало их было»...

— Так-так, — одобрил Сундей. — Ты хороший сын, Ичберей. Ум твой острее того ножа, что носишь за поясом. Мысль твоя в полете быстрее стрелы, что пускаешь из своего лука. А стрела твоя догоняет всякую летную птицу. Пусти теперь мысль свою летать. После скажешь мне, хорошо ли надумал я — сказать про стрелу. Пока ум твой будет ходить, пока мысль твоя будет летать, я отдохну малое время.

Сундей закрыл глаза. Лицо его было теперь еще серее, чем в минуту приезда в чум. Нос заострился еще больше, а на лбу мелкими-мелкими бусинками проступила испарина.

Ичберей смотрел на лицо отца и думал:

«Да, да, умирает мой отец. Скоро умрет. Я останусь один... Нет, не так думаю. Не один останусь: семья у меня большая. Есть четыре сына и две дочери. Еще жена есть. Всем погибать?.. Ой-ой, жалко сыновей! Сам я порядком уж пожил. Смерть встречу спокойно, как отец. Зачем сыновьям гибнуть? Погибнут сыновья — не будет продолжения рода моего. Нет, не будет... Птица всякая, зверь всякий, рыба всякая — всякая тварь живущая род свой продолжать может. А я... почему весь род мой истребиться должен? Не хочу я так! Я хочу, чтобы жили дети мои и дети детей моих. Так и скажу отцу: «Мой род — твой род. Пожалей род свой, не губи. Не говори, — скажу ему, — про стрелу. Я дал тебе самую страшную клятву — хранить стрелу до поры. Придет пора — сам расскажу о ней всем родам ненецким...»

Сундей застонал во сне.

Ичберей испугался. Как же не испугаться? Он же знает: человек видит сны.

И верит Ичберей: отец видит во сне его, Ичбереевы, мысли. Неприятное думает Ичберей для отца. Оттого отцу и больно. Отец стонет. Но Ичберею тоже больно терять всех детей своих. И Ичберей думает — думает о том, как продолжить род свой через детей своих. [- 88 -]

«...Отец велел: надо сказать про стрелу всем, кто ходил на острог. Я скажу отцу другое. Я попрошу его не говорить никому. Что будет тогда? Как будет? Как буду жить я? Как будут жить мои сыновья и сыновья моих сыновей? Как быстро будет расти стадо оленей наших? Мясо каких зверей и птиц будем есть сырым? Мясо каких зверей и птиц будем поджаривать на углях в нашем чуме? Половина этой зимы прошла — мы не могли охотиться из-за поимщиков, посланных воеводой в тундру. По прихоти воеводы съели десяток и еще пять оленей из трех десятков. Что было бы, как поимщики прогонялись бы за нами и другую половину зимы? Пришлось бы нам съесть и всех остальных оленей. Ой-ой, как худо! В одну зиму съели бы мы всех оленей, коли не избавились бы от поимщиков. Съели бы всех оленей: — как дальше жить стали бы? Без еды умирать пришлось бы. Ой-ой, как худо от голода умирать!.. Лучше уж от огненного боя с воеводскими людьми умереть, чем от голода. Прав отец: мало еще злобы накопилось в наших сердцах, мало! Правда и то: каждогодно, каждодневно воеводы питают злобу ненцев, как мы каждодневно питаем огонь в наших чумах. Каждая помеха нам жить по своим законам и обычаям — та же охапка дров на горящий огонь. Без меры набросаешь дров на огонь — огонь сожрет чум. Без меры будешь тревожить наше сердце — вспыхнет оно полымем. Тогда настанет большая война. Тогда все роды ненецкие пойдут на остроги — зорить остроги. Отец прав: самая пора стреле ход дать. Так и скажу отцу: «Говори про стрелу. Я надумал: лучше мне самому и детям моим сложить головы в огненном бою, чем от голода».

И так и сказал Ичберей, когда проснулся отец его.

И велел Сундей сыну:

— Позови весь народ сюда. О том, что я скажу, Туля разнесет вести по всем тундрам.

Ичберей позвал. Тускнеющим взглядом обвел Сундей собравшихся, тихо заговорил:

— Царь не простит нам обид, причиненных воеводе — его слуге. Воевода, как не до смерти зарезала его Нетола, росомахой кинется на нас. Лучка-толмач перескажет этому и другим воеводам, которые после этого будут на воеводстве сидеть, обо всех, кого заприметил [- 89 -] с ножами. Царь нашлет на нас новых стрельцов — забирать наши гоны звериные. Забирать озера рыбные. Забирать те реки и речушки, где рыбы мечут столько икры, сколько летом бывает комаров около борка. Хотим ли видеть тундру такой — воеводами крепко-накрепко зажатой?

Схватились все за ножи:

— Не-ет... Наша земля была — наша будет!

— Сунется какой отряд воеводы на нашу землю — вот! — сверкнули ножи в свете костра. — Сделаем так, как сделали нынче.

— Клятву дадите в том?

— Возьми с нас самую страшную клятву!

— Призови на нас проклятья всех злых богов!

— Хорошо, — сказал Сундей. — Возьму с вас клятву. С каждого порознь. Каждый поодиночке будет клясться. А до того хочу спеть вам. Лебедь перед смертью поет. Хочу, как лебедь, песню раньше смерти пропеть.

— Зачем так говоришь?.. Самых быстрых оленей запряжем — на поиски самого большого тадибея-шамана отправимся. Тадибей поставит тебя на ноги...

— Нет, нет... Никакой тадибей не поможет уж мне. Годы мои большие, кровь в теле густа, да и той вытекло много: не смогу дожить до шамана. Слушайте, про что петь буду. Слушайте во все уши. Запомните все, как сможете. Обдумайте песню после того, как клятву дадите.

И запел уныло Сундей:

Было —

было не столь давно. Не столь давно

были мы богаты. Были мы столь богаты, —

оленей не считали. Оленей не считали, —

счета им не знали! Счета им не знали, —

глаз не охватывал стад. И не облако, —

нет, не облако... И не злая хад, —

нет, не злая хад... И не облако, и не злая хад

солнце красное проглатывали: [- 90 -]

Закрывалось солнце красное

тучей снежною, Тучей снежною

из-под оленьих копыт, Из-под оленьих копыт тучей снежною,

когда ямдали 1 мы. Эй, гей...

Да эй, гей... Закрывалось снежной тучей

солнце красное, Когда ямдали,

ямдали мы по тундрам. По тундрам ямдали мы

с полночи на полдень, с полудня

на полночь 2. Было —

было не столь давно. Не столь давно

на наши земли воеводы пришли. Воеводы пришли —

много бед принесли. Первая беда,

первая беда — бой огневой. Другая беда —

дорогая беда: ясак платить, Ясак платить

в казну государеву. В казну государеву ясак платить,

воеводе — холопу царскому поминки

справлять!

Воеводе поминки справлять,

баб да девок на издевку отдавать.

[- * * * -]

Царь, — говорят, — шубы шьет,

шубы шьет из нашей мягкой рухляди Воевода, — сами знаем, — шубы шьет,

шубы шьет из нашей мягкой рухляди. Сам царь да воевода-холоп

оба кормят-поят стрельцов. Кормят, поят,

обувают, одевают. Обувают, одевают стрельцов

царь да воевода. Царь да воевода

обувают, одевают стрельцов за что? [- 91 -]

За то,

за то поят-кормят стрельцов, Чтобы били,

чтобы били нас. Чтобы били нас

боем огненным. Мужиков бы били боем огненным,

баб да девок больше портили. Ой-ой-ой!

Да ой-ой-ой, — злые беды нагрянули. Злые беды

неизбывчивы.

Последние слова повторили-пропели все сидевшие в чуме:

Ой-ой-ой!

Да ой-ой-ой, — злые беды нагрянули, Злые беды

неизбывчивы!

Сундей слушал повтор с закрытыми глазами. Но не замер еще последний звук, как он уже продолжал, только значительно громче, чем раньше. Даже серость слиняла с его лица, а глаза загорелись:

А чем нам, чем нам

платят воеводы за ясак? Платят воеводы за ясак:

одному — по спине плетьми, Одному — по спине плетьми

другому — кулаком по зубам. Другому плата — кулаком по зубам,

а иному — железо каленое. И стала, стала наша земля —

не наша земля, Не наша земля —

воеводская вотчина. Хозяин той вотчины,

хозяин — воевода-боярин. Хозяин — воевода-боярин,

а мы — слуги его... Эй-ой-ой!

Ой-ой-ой-ой, — злые беды нагрянули! Злые беды

неизбывчивы!

Пось Хулейко выбросил правую руку выше головы. В руке сверкнул нож. [- 92 -]

— Наши ножи не притупились еще! — крикнул Пось, сверкая глазами, как и ножом. — В наших руках еще много стрел. Вырежем ножами, продырявим стрелами все беды, какие воеводами к нам принесены.

Все, кроме Сундея, схватились за ножи. Крикнули:

— Вырежем беды! И — к Сундею:

— Ты, самый старший из нас, скажи: не слыхал ли про стрелу восстания? На стреле восстания дадим страшную клятву — биться с воеводами не на живот — на смерть!

Сундей слушал кипень гневных голосов с закрытыми глазами. И, когда голоса смолкли, ничего не сказал про стрелу, а продолжал петь:

Много,

ай много-много раз Бились,

бились мы с воеводами. Только было,