Стрела восстания - Тимофей Синицын (Пэля Пунух)

— Моя вина требует крови. Твоя вина тоже требует крови. Мы обнажили ножи, хотели смыть обиды кровью. Боги, знать, не захотели, чтобы пролилась твоя или моя кровь! Как думаешь, что делать нам? Я думаю так: пусть старшие обсудят дело. Они все видели.

— Я... я... так же думаю, — нерешительно отозвался Хулейко.

За то, что из трусости побежал Хулейко, за то, что не натянул Ичберей тетивы лука, чтобы пустить стрелу в спину бегущего, — старейшие презирают обоих. Но слова Ичберея о вмешательстве богов в исход поединка передвигают мысли всех в круг иных чувствований и настроений.

То правда: лучше бы пролилась кровь Хулейкина или Ичбереева; тогда сородичи той или другой фамилии набросились бы друг на друга, и полилась бы дымящаяся на морозе человечья кровь; и дым крови затмил бы сознание всех кровавым хмелем, имя которому — храбрость. А о храбрости песни складывают, уходящие в века песни; песни, прославляющие героев подчас больше, чем богов. Только вот боги власть не- [- 108 -] померную над человеком имеют: болезнями разными человека и оленей наделяют, гонят пушного зверя на охотника, рыбу разную в сетку пихают или от сетки отгоняют, полет стрелы изменяют по своей прихоти.

...И не всякого бога побить можно за нерадивость службы его перед человеком, потому что есть в этой породе такие, что из-за одних только помыслов против них насылают на человека столько свирепых тадебций1, сколько и птиц не бывает в тундре в летнюю пору; истерзают всего человека, весь род его эти тадебций. Нет, лучше уж не связываться с божеским племенем, лучше согласиться с Ичбереем, через отца своего получившего близость к богам. Пусть не тадибействовал — не шаманил Сундей открыто, да кто тому поверит, что не был он тадибеем, раз стрелу восстания столько годов хранил и такую страшную клятву с нас брал? Так вот и быть должно: передал он Ичберею тадибейство, и надо, стало быть, сказать Ичберею так:

— Поперек воли богов старейшие рода карачейского никогда не пойдут. А в том, что видели их глаза, они усматривают волю богов. Боги не хотят ни Хулейкиной, ни Ичбереевой крови. Выходит, боги хотят единения кровей, чтобы из двух получилась одна. У Ичберея есть сын Хаско. У Хулейки есть дочь Нетола. У Хулейки есть брат без жены — Пось. У Ичберея есть дочь. Пусть Хаско Ичбереев возьмет в жены Нетолу, а Пось — Ичберееву дочь. Тогда крови двух семей крест-накрест перемешаются и будут одной кровью.

После столь мудрого решения старейших Ичберей и Хулейко выполнили обряд побратимства с полагающимися при этом клятвами, и Ичберей начал доказывать выгодность и бескровность набега именно на Усть-Цилемскую и Ижемскую слободы:

— Про Иринку не забыли? Федька Безносик, — так думаю, — получил уж вести про то, что увезли мы ее. Кинется теперь нас разыскивать. Пищалей у воеводы выпросит, людей наймет, в тундру полетит по нашим следам. Будем близко от острога кочевать, как куропатка в силок, в руки Безносиковы попадем. Случится [- 109 -] самим живым выйти — еще половину, а то и поболе оленей потеряем. А в Усть-Цилемской слободе нас не ждут... Да и не станут же малоземельские ненцы драться с нами из-за оленей, которых пасут.

— Правда, правда твоя, — согласились старейшие. — Твоя голова одна лучше всех наших думает. Веди нас к Усть-Цильме. День, в который снимаемся с теперешних стоянок, назначай!

Поклонился старейшим Ичберей:

— Не я самый старший из вас, не мне и вести вас.

— Через меру старый олень — упряжке обуза! — льстиво сказал на это Хулейко, чувствовавший себя не лучше побитой собаки.

— Правда, правда, — закричали все. — В битве тот главный, у кого ум, нож да лук, как три одногодка, работают, чтобы ни который ни от которого не отставал.

— Воле старейших велят подчиниться боги, — сказал Ичберей. И уже голосом старшины добавил: — Завтра, чуть побелеет небо после ночи, все идите к моему чуму.

— Будет так! — отозвались старшины и птицами понеслись на оленях от Ичбереева чума оповещать карачейские семьи о предстоящем походе.

Мало спали в эту ночь старейшие карачейского рода. Житейский опыт подсказывал им, что то, что они думают сделать, нельзя уравнивать с простым набегом, в котором один только риск — потерять свою голову в битве.

«Нет, в этом деле больше риска, — ворочались в головах старейших тяжелые мысли. — Потому больше — не набег это будет, а война. То правда: начал войну пустозерский воевода еще в минувшую зиму, когда баб да девок в аманаты забрал да всех до одной запоганил. В эту зиму воевода хотел сделать то же самое, только приготовились мы к этому и людей Ивашки Карнауха перерезали. Воевода за это царю своему жаловаться будет. Царь, наверно, подмогу ему пришлет. В тундру эти люди, может статься, побоятся ехать: голов, жизней своих пожалеют. А уж острог беречь будут крепко. Тех из карачеев, которые в руки им попадут, щадить не будут: в темницу запирать будут, пытать...»

И все же к тому времени, как расплавленное сереб- [- 110 -] ро потекло от южной кромки неба к зениту, все карачей были уже около чума Ичберея. С напряженно-сосредоточенными лицами подходили к нему поочередно и строго-деловито спрашивали у него:

— С кем вместе велишь мне идти? Какое дело поручаешь?

Заранее были продуманы у Ичберея все мелочи предстоящего похода, но ни одному из старейших не дал он прямого ответа на прямо поставленные вопросы. То, что он думал сделать, было отчаянно смелым и простым, но к этому простому нужно было подготовить старейших, нужно было убедить их, что в простоте замысла и кроется зачаток удачи для них. Он делал поэтому вид глубоко задумавшегося человека, пока не подошел последний старейший с теми же вопросами, с которыми обращался к нему каждый вновь прибывший:

— С кем вместе велишь мне идти? Какое дело поручаешь мне?

— Для нашего дела лучше было бы, — заговорил Ичберей, — как бы толстые облака по небу бежали да землю снегом обсыпали. А ежели бы хад расправила могутные крылья свои да дохнула во всю мочь, еще того лучше бы: залепила бы хад следы наши начисто, и пошли бы мы прямым путем на Усть-Цильму.

— Хорошо, ох хорошо бы то было нам! — весело отозвались старейшие и посмотрели на небо: не закрывалось ли уже оно снежной тучей? Но небо было точно вымытым.

— Небо не сулит перемены погоды, — сказал Ичберей. — Да вы на собак взгляните. Собаки катаются — к теплу. А тепла не бывает при ясном небе. Будет, выходит, перемена в сутках: может, снег пойдет, может, ветер подует.

— Правду, правду сказываешь: собака чует перемену погоды, — поддакнули старейшие. — А снег ли, ветер ли — то и то хорошо бы нам! А сейчас что нам делать велишь?

— Может, тут, на месте, ждать будем перемены погоды?

— Нет! — решительно сказал Ичберей. — Ждать тут — худа какого ли можно дождаться. Вдруг да при- [- 111 -] дет десятка два-три наемников Федьки Безносика с пищалями в этих сутках? Что супротив пищалей поделаем? Оленей наших каких перебьют, каких опять шумом разгонят. На ком побежим тогда? Сами погибнем, семьи свои погубим. Нет, нельзя тут оставаться. Надо нам сделать так, чтобы глаза ворогов наших от нашего пути отвести. Торную дорогу надо для того проложить, чтобы и снегопад не мог сразу заровнять ее. Дорогу — в сторону Камня. Наедут наши вороги на эту дорогу — по ней бросятся...

— А вдруг да догонят они нас? Как тогда? — раздались тревожные голоса.

— А мы им ловушку устроим...

— Ловушку? То хорошо, хорошо! Половчее бы только ловушку эту приспособить...

— Пусть Пось Хулейко впереди всех в сторону Камня идет. За ним Тынтыры и все те, которые помоложе. А за ними бабы с ребятишками, с чумами. Позади всех пойдут те, кто в битвах не раз бывал. А я да Хулейко старший — мы останемся на этом месте без чумов и без семей. С нами пусть останется еще девять человек из тех, кто пожелает. Можно и молодым остаться, а лучше опытным воинам. Мы станем в том вон борке, что на пригорке. Есть там высокие сосенки. На них залезем — далеко кругом видеть будем. Как завидим, что вооруженный отряд в нашу сторону идет, вам вдогонку человека пошлем. Бегите тогда в первый борок, какой на глаза попадет. Десяток молодых парней пусть с бабами дальше идут, не останавливаются, а все другие оленьи запряжки спрячьте в борке да сами за деревья залягте, чтобы на полет стрелы подпустить к себе. Я пропущу чужаков-ворогов наших мимо себя, не покажусь им, а после ударю на них сзади, когда они на вас нападут...

В восторг привела старейших картина окружения отряда. Они не сомневались теперь, что, может, еще сегодня столкнутся с этим отрядом и разгромят его.

Ичберей же казался им богом, глаза которого, наверно, видят сквозь землю, и он знает все, что на земле делается.

Вчера они еще склонны были сомневаться в божест- [- 112 -] венной силе Ичберея, но сейчас готовы были приносить ему жертвы.