Верность месту - Клэр Бойлз

журчала, ударяясь о камни на дне. Несколько дохлых рыб все еще плавали, задержанные переплетенными завитками торчащих корней. Недавно выросший ивовый кустарник с листочками персикового цвета казался ярко-желтым пятном на фоне серого лабиринта тополевой коры, почти светящейся в пробивающемся через туманные облака лунном свете. Мано принялась собирать упавшие ветки, некоторые толщиной с кулак, другие более тонкие. Потом она нашла мертвого зимородка рядом с недоеденной форелью, а также несколько черных перьев воронов или стервятников и поклялась узнать разницу. Она собрала множество речных обточенных камешков размером с крупный виноград. Мано порылась в сумочке и извлекла из нее перочинный нож и леску, которые стащила из автомобиля Рика.

Стройплощадка располагалась примерно в миле к западу от города, недалеко от нахоженного участка тропы, шедшей вдоль реки и соединяющей два городских парка. Ночью, в темноте, она была пустынна, и лунный свет, сияющий из-за облаков и подсвечивающий темные ветви деревьев, делал ее особенно красивой. Мано была единственным человеком, идущим сейчас через лес, но в нем она не оставалась одна — вокруг пряталось много настороженных животных, которые знали, как оставаться невидимыми и бдительными. Мано использовала рыболовную леску, чтобы подвесить более толстые ветви за оба конца, как трапеции, чуть выше уровня глаз. Ей пришлось взбираться на деревья и ложиться, неловко покачиваясь, животом на ветки, чтобы найти место. Она прикатила камень побольше, чтобы использовать его в качестве табурета, и начала развешивать тушки мертвой форели.

На одной ветке она повесила пять мертвых форелей, некоторых за хвосты, других за жабры. Лунный свет отражался от рыбьей чешуи, отчего широкие рыбьи бока сияли бриллиантовым блеском. На скорую руку она сплела несколько макраме, удерживающих полированные речные камни, и украсила ими стволы деревьев. На другую ветку Мано повесила еще одну форель, но прикрепила к ней вороньи перья — так, чтобы те расходились во все стороны, как черные ночные лучи, а рядом прицепила мертвого зимородка, подвешенного за крылья, так что в тени он выглядел как летучая мышь, почти вампирически.

Мертвые животные и камни висели на уровне глаз, поднятые так, чтобы люди больше не могли смотреть на них сверху вниз. Теперь казалось невозможным, что они не заметят ужаса содеянного. Мано легла на влажную землю у берега реки и принялась следить за движением луны по ночному небу, одновременно наблюдая, как меняется свет, падающий на полную ужаса красоту созданной ею инсталляции. Она прищурилась в темноте, надеясь ясно разглядеть комету, хвост и все остальное, но ничего не увидела. Она чувствовала себя мучительно одинокой.

* * *

Незадолго до рассвета Мано добрела до коттеджа Рут, забралась на потайной матрас, который держала под столом для рисования, и заснула. Она проспала до полудня и очнулась с пульсирующей головной болью. Внизу за кухонным столом сидела Рут, перед ней стояли сэндвич с ветчиной и швейцарским сыром, кофейная кружка, банка, полная домашних сладких маринованных огурцов, вечерняя газета и был разложен пасьянс.

Мано стало немного стыдно за себя.

— Уже четыре часа? Я удивлена, что ты не разбудила меня раньше.

Она достала с полки кофейную чашку, благодарная Рут за отсутствие в ее жизни фиксированного режима, свежий кофе и бездонный кофейник.

— Рик звонил, — сообщила Рут. Она подняла бровь, затем посмотрела на карты. — И Кит.

Мано села напротив нее. Рут добавила щедрую порцию айриш-крима в свой кофе, а затем в кофе Мано. Ее лицо выглядело озабоченным.

— Послушай, Мано, единственное, что хорошего я получила от брака, — это мои дети, но развод не был прогулкой в парке. Просто убедись, что знаешь, чего хочешь, ладно?

Неожиданная доброта Рут вызвала слезы, и Мано позволила им реками течь по щекам, позволила соплям капать с носа, как дождю с крыши, позволила плечам сотрясаться в глубоких рыданиях. В основном она жалела себя, но также и всех Стиви, и мертвого зимородка. Она снова задалась вопросом: знала ли Рут, что Рик тоже изменял ей, что он начал изменять первым?

Рут фыркнула и подтолкнула газету к Мано.

— Когда возьмешь себя в руки, то, может быть, захочешь объяснить это?

Мано вытерла рукавом глаза, а потом нос. На первой странице газеты была зернистая черно-белая фотография строительной площадки на реке. Ее рыбы, свисающие с ветвей, зимородок, наполовину съеденный каким-то любителем падали, теперь прикрепленный за одно крыло. Она почувствовала легкую дрожь возбуждения — другие люди тоже увидят то, что видит она, ей не придется делать это в одиночестве.

Статья, однако, была полна догадок и возмущения, ее инсталляция интерпретировалась как странный сатанинский ритуал, возможно, связанный со страхами перед кометой Галлея. Репортер процитировал ряд жителей, которые не думали, что в их городе может существовать разврат такого уровня. «Зачем кому-то убивать зимородка?» — спрашивал один возмущенный житель. «Головорезная форель в опасности, — добавлял другой. — Она уже и так пострадала в этом сезоне». В статье говорилось, что весной в реке наблюдалось большее, чем обычно, количество мертвой рыбы, что заставило многих предположить, будто комета Галлея каким-то образом нарушила баланс речной экосистемы, хотя репортер осторожно добавил, что причина гибели рыбы неизвестна и не доказана. «Того, кто это сделал, следует вымазать дегтем и вывалять в перьях», — сказала последняя интервьюируемая, которая добавила, что больше не чувствует себя в безопасности, прогуливаясь со своим корги по речной тропе. «Или по крайней мере следует узнать, чьих рук это дело. Люди и так достаточно напуганы».

Мано вспомнила своего любимого профессора искусств, белую женщину с дредами, носившую яркие кафтаны и биркенстоки[39], такую добрую, творческую и холодную, что у Мано не хватило духу отмахнуться от нее, как от клише. «Ты не можешь следовать за своим искусством в мир, чтобы защищать его, — сказала она как-то раз. — Твое искусство должно говорить само за себя». Мано пришла в ужас. Это было совсем не то, что, как она предполагала, могло сказать ее искусство.

Рут продолжила изучать фотографию в газете, и улыбка тронула уголки ее рта.

— Вороньи перья? На рыбе? Мне это нравится. В этом есть стиль.

Мано попыталась привести свои мысли в какое-то подобие порядка — ее брак, комета, то, как устроен мир, каким он должен быть… Нет, это походило на расчесывание спутавшихся волос, сложное, болезненное, отнимающее много времени.

— Я не