Сделка (СИ) - Вилкс Энни

.

Сын, которого Келлфер теперь даже про себя старался называть именем, данным ему матерью, держал Илиану за руку. Она сидела на обернутой холстиной соломе, прямая и недвижимая, и не выдергивала свою узкую ладонь, потерявшуюся в его хватке. Илиана вся замерла, только ресницы ее вздрагивали. Признание сына, не ставшее неожиданностью для самого Келлфера, обрушилось на нее как плита. Чуткие глаза с измененным заговором зрачком уловили блеск на щеке девушки: покатилась слеза, которую сын не заметил. Илиана не стерла ее, чтобы не привлекать внимания, но протянула вторую руку и робко коснулась костяшек пальцев Дариса. От Келлфера не укрылось, что сама девушка от этого прикосновения вздрогнула, тогда как Дарис неспешно повернул к ней лицо.

— Могу я как-то убедить тебя?

— Я и сам осознаю всю отвратительность этого решения! — Дарис вдруг подвинулся к ней ближе. — Меня не нужно убеждать в том, что я не прав. Но я не откажусь от тебя.

Келлфер приблизился к гроту, стараясь не потревожить пламя свечи. Он и сам не понимал, что сделает, если Илиана сейчас закричит, или если Дарис схватит ее против воли. Но знал: если сейчас, находясь в своем уме, Дарис посмеет приказать ей отдаться ему, то сын проведет без сознания все время до их возвращения в Империю.

Мысль о том, как Илиана оказывается в объятиях Дариса, была удушающей.

Чистая, добрая Илиана. Ждавшая спасения от Келлфера, смущавшаяся своего к Келлферу интереса, пытавшаяся скрыть свою симпатию, казавшуюся ей почти преступной и абсолютно обреченной. Бедная Илиана, уничтожаемая тиранической любовью Дариса, увидела в его отце искру хорошего отношения, поверила в его желание помочь, и мгновенно привязалась к нему, от безысходности, от боли. К единственному, кто может протянуть ей руку помощи — кто не привязался бы?

С каких пор его вообще заботят такие вещи?! Проклятие!

Келлфер решительно переступил свечу, и отбрасываемый ею свет заплясал на стенах. Дарис обернулся.

— Отец, — тускло констатировал он. — Как я и думал, ты нас слушал.

— Я не скрывал этого, — ответил Келлфер, не глядя на сцепленные руки молодой пары. Пришлось сжать зубы до боли, чтобы не отодрать Дариса и Илиану друг от друга. — Дарис, ты спешишь с неверным решением, хотя времени у тебя мало. Тебе стоит подумать.

— Это мое дело.

А все-таки Дарис изменился! Но не к худшему, как посчитал раньше Келлфер — тогда сын уже был не в своем уме. На самом деле он стал жестче, увереннее, рассудительнее. Неужели так на нем сказалась война? Это обрадовало бы Келлфера, если бы не дрожавшая Илиана, с надеждой искавшая глазами взгляд отца своего… хозяина.

— Клятвы на крови опасны. Власть изменит тебя, и ты уничтожишь Илиану. Если любишь ее, отпусти сейчас, пока это не начало действовать.

Келлфер не врал, хотя и не стал говорить, что дело не в магии, а лишь в обыкновенной человеческой природе. Все любят власть по-разному, кто-то легче и быстрее входит во вкус, кому-то, напитанному влиятельностью с детства, обычная власть уже не приносит удовольствия. Но люди — это всего лишь люди, пусть и с разным темпом, со всеми происходит одно и то же: чем больше человек привыкает к власти — тем меньше хочет ее отдавать. Видя, что мир не рушится от принятого им неэтичного решения, человек убеждает себя, что решение не столь уж и плохо, раз мир на месте. А привыкнув к этому, легко принимает следующее и следующее.

Основы основ. Исключений Келлфер не знал: даже святоши вели себя так, только времени им требовалось больше, а шаги в сторону неэтичности были мельче. Собственно, не укладывался в эту картину разве что Даор, но он был не в счет — друга, с его демонической кровью, и человеком-то назвать было нельзя — он изначально рамками этики себя не сковывал.

А вот Дарис считал себя хорошим человеком, и пока за свои принципы держался. Так что сына, пока еще колебавшегося, нужно было поторопить, пока его обостренное чувство справедливости еще не притупилось.

Но почему-то слова давались непросто. Сейчас краем глаза Келлфер следил за Илианой, и его укололо, как она вздрогнула, и как опустила голову. Сказанное пугало не только Дариса, ей и в голову не приходило, что он преувеличивает ради того, чтобы подтолкнуть сына к нужному решению, и просто верила директору Приюта Тайного знания, понимавшему, как работают клятвы на крови. Келлфер дал себе обещание объяснить это Илиане позже.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Будь это не Дарис, Келлфер бы бросил это дело: разорвать подобную связь человек мог только по своему желанию, и никакое принуждение не сработало бы на нем, а влюбленный мужчина не мог захотеть отпустить возлюбленную, кроме как ради ее и своего блага.

Вот же оно, благо, на блюдечке!

— Даже если это и так, я приму это решение позже, — не поддался на провокацию Дарис, но Келлфер отметил, как дрогнул его голос. — Я все изучу, прости, не с твоих слов. И не дам причинить Илиане вреда. И это, повторю, не твое дело. Я благодарен тебе за помощь, но это все. Оставь наши отношения нам.

— Может, я дам какую-нибудь другую клятву, раз эта так опасна для нас обоих? — подала голос девушка.

«Умница! Предложи ему обмен, что угодно!»

— Я подумаю об этом, — медленно проговорил Дарис. — Но пока не вижу в этом смысла. Не бойся сказанного отцом: ты со мной в безопасности.

— Вот только я продолжаю сидеть в клетке! — отчаянно ответила Илиана. — Ты освободил меня потому, что меня заперли как животное, ты сам сказал. Затем ты привязал меня к крюку у воды. Сейчас ты отказываешь мне в свободе воли. Хочешь сказать, ты за животное меня не держишь?

Келлфер усмехнулся: девушка за словом в карман не лезла. Как и тогда, когда он сам указал ей, что у нее нет выбора. Он все-таки встретился с ней глазами, и мир сузился до этих пылающих страданием и страхом озер. Илиана искала поддержки и защиты и не понимала, что если бы Келлфер встал сейчас на ее сторону, Дарис однозначно бы отказался даже раздумывать. Ее беспомощность играла ей на руку.

Промолчать было по-настоящему тяжело. «Я поговорю с ней позже и все объясню, — снова сказал себе Келлфер с нарастающим чувством тревоги. — И мы вместе придумаем, как заставить Дариса ее отпустить. У нас должно получиться. Даже с таким упрямцем, как мой сын».

Да, Дарис был его сыном. Если бы не это, можно было бы не танцевать вокруг, просчитывая его реакции на давление, а просто убить его — и Илиана была бы свободна. Она бросилась бы к Келлферу и благодарила его в этой забавной манере жителей Пурпурных земель: пригибаясь к земле, с вытянутыми руками, со слезами на глазах. Он поднял бы ее и обнял. Осушил бы слезы.

Эти фантазии нужно было прекращать немедленно! Сейчас же!

И тут Келлфера как ледяным дождем окатило. Дикая мысль пришла ему в голову: а если Илиана, как-то пробившись сквозь защитный артефакт Даора, проделала с ним то же, что с его сыном?! Она же в отчаянии, и снова могла не заметить. Что если и он, как раньше Дарис, постепенно, сам того не замечая, становится идиотом, мечтающим сползти к ее ногам?! Что, если еще несколько дней — и тоже будет пожирать ее глазами, забыв логику и самого себя?!

Разве он когда-нибудь хотел кого-то защитить так, чтобы размышлять, пусть и гипотетически, об убийстве сына?!

Это стоило проверить немедленно.

Наверно, что-то отразилось на его лице, и Илиана отшатнулась, быстро заморгала и отвернулась. Дарис, сощурившись, наблюдал за ней.

— Нет, — наконец, сказал он. — Не сейчас. Не бойся, я не буду приказывать тебе.

— Поклянись, — неожиданно ответила Илиана. — Тогда поверю.

И снова Дарис не поддался:

— Придется поверить так. Со временем ты увидишь, что я не вру.

— Дарис, я понимаю, что ты занят вашими отношениями, но они никуда не убегут, а нам нужно в город, — вмешался Келлфер, унимая пожар в груди. — Как можно скорее.

— Зачем? — повернулся к нему сын.

— Я расскажу тебе по дороге. Илиана, ты же хорошо себя чувствуешь?

Девушка с энтузиазмом закивала. Кажется, в ее глазах загорелась надежда. Может быть, она даже решила, что Келлфер хочет переубедить сына, оставшись с ним один на один. Келлфер прогнал мысль о том, как она расстроится, когда поймет, что он и не собирался говорить с Дарисом о клятве, и сосредоточился на идее проверки своей теории. «Пока я еще могу размышлять, — сказал он себе. — Все остальное подождет».