Сделка (СИ) - Вилкс Энни

Мне пришло в голову попросить у него защиты: а вдруг бы не отказал? Но я задавила эту мысль в самом зародыше: не хватало еще демонстрировать, что я готова поссорить отца и сына между собой! У меня не было детей, но я ощущала всю глубину любви, которой окружали меня мама с папой. И еще лучше я помнила безысходное отчаяние, порожденное нарушением этой святой связи — когда мой младший брат поссорился с родителями, решив не довольствоваться судьбой безымянного, и ушел в моря, из которых не вернулся.

Да Келлфер размажет меня как мокрицу, если я заикнусь о таком!

— Вы говорили, он добрый человек, — вместо этого напомнила я дрогнувшим голосом. — Он может не захотеть меня принуждать.

— Может, — тихо заметил Келлфер, наклоняясь над сыном.

12.

Когда я проснулась, то первым, кого я увидела, был Дарис. Он подоткнул одеяло, которым я была укутана до самого подбородка, и, ничего не говоря, встал с набитого сеном тюфяка, служившего мне кроватью. В лице его не было злости и не было похоти.

— Я долго… — Голос сипел, мне пришлось прочистить горло. — Я долго спала? — И, не дожидаясь, ответа, выпалила: — Ты как?

Дарис пожал плечами. Он стоял ко мне спиной. Свечу он оставил у входа в мой маленький грот, и в ее неверном свете его силуэт был жестким и черным и продолжался длинной тенью.

— Лучше, — сказал он, не оборачиваясь. — Все осознаю и все помню.

Интонации его голоса тоже изменились. Он звучал как очень уставший человек. Я привычно обратила свой взор внутрь него, и встретилась с такой оглушающей болью, что охнула. Дарис ощущал себя преданным, раздавленным, опозоренным, но более всего его пугало, что он успел разрушить то, что уже не сможет починить. Ему было больно и стыдно смотреть на меня, и это было так несправедливо, что на мои глаза навернулись слезы.

— Дарис, пожалуйста, прости, — прошептала я. — Я виновата. Прости.

Он резко обернулся, и я в его мыслях полыхнула ярче свечи. Я спешно ретировалась, почему-то чувствуя, что не имею права смотреть. Это было тем удивительнее, что такое чувство не возникало раньше, когда он раздевал меня глазами и фантазировал о том, как проникает в упругую и горячую глубину моего тела. Тогда я отворачивалась с отвращением и страхом. Сейчас же знать, что он думает обо мне, и видеть себя его глазами было по-настоящему неправильно. Даже закрывшись, я продолжала фоном ощущать его настроение — как непроизвольную дрожь тела, как падение в пропасть без дна.

— Я тебя почти изнасиловал.

Я помотала головой.

— Не вини себя.

— Не один раз. И мне понравилось.

Дарис прислонился спиной к стене, закинул голову, мягко ткнувшись затылком в камень. Глаза его были закрыты. Смягченный страданием жесткий профиль, и немного растрепанные волосы, скованные движения мощного тела — он выглядел человечным, сильным, сломленным, надеющимся, съедавшим себя и несчастным.

— Ты относишься ко мне лучше, чем я заслуживаю, — сказала я первое, что пришло мне в голову. — Ты спас меня. Ты же герцог. А я безымянная из другой земли. Ты мог пройти мимо, а меня оставить на смерть, мог сам убить, и никто бы ни слова не сказал.

— Я не герцог, — глухо сказал Дарис. — Я племянник герцога. Было мальчишеством вводить тебя в заблуждение.

— Это не так уж важно. То, что ты сделал…

— Прекрати читать мои мысли, — вдруг перебил меня Дарис. — Я приказываю тебе прекратить читать мои мысли, чувства, образы, и вообще использовать на мне твой дар, кроме случаев, когда этим ты спасаешь мне жизнь.

И стало тихо, даже фон пропал, будто кто-то захлопнул окно, за которым бушевал ураган. Я пораженно открыла рот, но тут же взяла себя в руки и сомкнула губы. Он приказал мне — и, даже не успев осознать — я подчинилась.

Вот такая связь?! Клятва на крови! Теперь я понимала, почему Келлфер говорил, что хватит с меня клятв!

Свет, во что же я загнала себя, в какое ужасное и абсолютное рабство?!

Дарис пошевелился и открыл глаза:

— Получилось?

— Д-да, — признала я. — Ты знал, что я читаю твои мысли? Все это время?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Знал, — признался Дарис мрачно. — Мне казалось, тебя заводят мои фантазии о тебе. Сейчас я понимаю, как это мерзко.

— Это не было…

— Да ну? — Он повернулся ко мне. Сейчас он немного был похож на своего отца. — Еще скажи, что тебе это было приятно.

— Ты очень злишься на меня? Ты можешь приказать мне сказать правду, и я не смогу соврать, верно? Я говорю, и я подтвержу так, если ты посчитаешь нужным: я не знала, что могу так повлиять на кого-то, и до последнего не понимала, какой вред причинила тебе.

— Отец мне сказал. Он считает, все происходило постепенно, и даже он не сразу смог понять, что что-то не так.

Значит, Дарис поверил не мне, а Келлферу.

— А где он?

— В большом гроте.

Грот, который мы называли большим, служил нам кухней, и там же располагались постели мужчин. Проход между гротами, низкий и узкий, на расстоянии десяти шагов от входа резко поворачивал, так что даже если в большом гроте были зажжены свечи или что-то происходило, мы не могли этого увидеть. Услышать тоже: песчаник, в котором был выдолблен большой грот, глушил звуки, а эхо гуляло только в полностью обшитых камнем коридорах. Тем страннее было следующее предположение Дариса:

— Наверно, прислушивается.

— Как он может оттуда что-то услышать?

— Шепчущие умеют усиливать слух и зрение, — пожал плечами Дарис. — Может быть, и ты научишься.

Даже не скрывая от себя, насколько мне важен ответ, я спросила:

— Даже если он может, зачем ему слушать?

— Чтобы понять, не пытаюсь ли я убить тебя.

— Ты хочешь убить меня? — сердце ухнуло вниз. Представилось, как Дарис приказывает мне перестать дышать — и я перестаю.

— Нет. Я люблю тебя. То, что ты сделала, не меняет того, как глубоко я узнал тебя за это время. Да, тогда я был под дурманом, но сейчас я так же ясно помню каждый наш разговор, как помнил несколько часов назад. Только раньше все, что ты говорила, я воспринимал как попытку соблазнить меня. Протрезвев, я могу, пожалуй, действительно понять, о чем ты рассказывала и чем делилась со мной. Мне больно за тебя, я жалею тебя. Я даже понял бы, если бы ты прожарила мне мозги сознательно — и все же я ненавижу ситуацию, в которую ты меня поставила, и то, каким ничтожным меня сделала. И все равно я рад, что мы вытащили тебя. Это ты хотела услышать? — говорил Дарис ровно, и лишь на последней фразе голос его дрогнул.

— Прости меня, — снова попросила я, будто это что-нибудь могло изменить. Меня душили слезы.

— Возможно, тебе будет интересно узнать, — продолжил Дарис, — что я принял решение вытащить тебя еще до того, как ты заметила меня. Сразу, как увидел. Не потому, что ты невероятно красива, хотя ты и невероятно красива. — Он грустно усмехнулся. — А потому что ты была своей, попавшей в плен к чужакам, потому что ты сидела в клетке как животное, и вид у тебя был несчастный и потерянный. То, что ты провернула, даже и нужно не было, Илиана. Я бы вернулся и без этого.

Он с силой сжал виски ладонями и снова закрыл глаза.

— Прости, — повторила я. Другие слова не шли на язык. Я понимала, что он ждет чего-то еще, и выдавила из себя: — Твой отец считает тебя очень достойным и добрым человеком.

— Мой отец… — кажется, мои слова позабавили Дариса. — Достойным он меня назвать не мог. И я не так уж и добр. Просто он настолько не добр, и его подход к жизни так отличается от моего, что я кажусь ему добрым. Он, кстати, доброту считает за слабость, а то и за глупость.

Это было неожиданно.

— Что ты имеешь ввиду?

Дарис повернулся ко мне, и заслонил свет свечи.

— Что если бы на моем месте оказался он, он одарил бы тебя вниманием не больше, чем собаку на привязи.

— Ты ревнуешь? — удивленно, и потому чересчур прямо спросила я, вспоминая, каким наваждением была эта мысль для Дариса раньше.

— А нужно? — Он поджал губы. — Не думаю, что это имеет смысл, — ответил он сам себе. — Моему отцу никто не нужен. Люди для него — игрушки, служащие его целям.