Земная оболочка - Рейнолдс Прайс

— Мальчика. Родился до срока. Бездыханный.

Ева собралась с силами, затем сказала:

— То есть ты хочешь сказать, что он умер? У тебя родился ребенок две недели тому назад и умер?

— Родился мертвый, — подтвердила Сильви.

— И уже похоронен?

Сильви кивнула.

— А кто отец — ты знаешь?

— Он мне денег немного дал.

— Как ты себя чувствуешь? Крови много потеряла?

— Да ничего себя чувствую. Молоко вот есть. — Она снова дотронулась до груди.

Ева сказала то, что могла бы сказать всему этому нескончаемому дню:

— Нет, я больше не могу!

Сильви сказала:

— Тебе же не выкормить его, Ева. Давай лучше я, только ты мне плати.

5

В ту самую ночь Форрест был близок с ней. Впервые с марта, впервые после свадьбы — в воображении. Он заранее с ужасом ждал, что это может произойти, и хотя провел предыдущую ночь без сна, решил заняться вечером работой: нужно было снова приучать себя к одиночеству, пусть даже недолгому. Утром Хэт приготовила ему завтрак и, дождавшись, пока он поест, сказала:

— На чердаке есть матрац, старый, но совсем целый — если, конечно, до него не добрались крысы. Ты снеси его вниз, а я проветрю.

На что он ответил:

— Это тот, который я годами обделывал?

— Нет, тот съела коза.

Она расхохоталась, а он полез на чердак и отыскал матрац, пропыленный, но целый. Разложил его на веранде, на солнце, натаскал воды, заперся в своей комнате и, прислушиваясь к крикам проснувшихся мальчишек, вымылся, побрился и усилием воли заставил себя проработать более часа — переписал стихотворение, сложившееся в голове прошлой ночью:

                        БОГУ ГАДЕСУ,      КОГДА ТЫ ВСТУПИШЬ В ЕГО ЦАРСТВО           Оно будет вложено в твою руку

Вот та, что Евою звалась — по имени Праматери                                                                 своей,Которую здесь, на Земле, три быстротечных года                                                   нежно я любил.

Прими ж ее и милостив будь к Ней!Дай ей приют во тьме своей кромешной,И тень пусть спит спокойно меж теней,И вечный сон ее пусть будет безмятежным.

И только изредка, хотя бы на мгновенье,Пусти луч света поиграть в ее кудрях,Пока они не обратились в прах,Пока их тоже не коснулось тленье.

Понеже кто ты, как не Смерть сама,И, как она, игрив и постоянно молод,Ты мрак, ты жуть и вечный холод,Но от кудрей ее и ты сойдешь с ума.

Ее живая плоть была цветущим садом,Где я хозяйскою рукой цветы срывал,И уст ее нектар росою разбавлял,И никаких других теперь мне уст не надо.

Закончив, он разорвал черновик и спрятал переписанный начисто листок в том Горация — стихи на ее смерть, какая бы смерть ни выхватила ее из жизни. А может статься, уже выхватила — из его жизни, по крайней мере. Он сошел вниз и принялся помогать племянникам, которые бились с мулом, пытаясь вспахать на нем огород. Они работали под палящим солнцем до самого обеда, поели в молчании, снова работали до наступления сумерек. Затем он вымылся, переоделся в хороший костюм и пошел в город, чтобы поспеть к разбору вечерней почты. Рассчитывать на получение какого-нибудь известия было трудно, разве только на телеграмму от Евы, но она не станет ее посылать, да он и не просил.

Тем не менее, когда оказалось, что никому писем нет — письма не было даже от полоумной золовки Хэт, которая писала несколько раз в неделю, в стремлении выяснить косвенными вопросами, что сталось с деньгами Джеймса, никогда не существовавшими, — он пошел через дорогу на вокзал и спросил у мистера Рочелла, нет ли для него телеграммы.

Нет, телеграммы не было.

Форрест уже повернулся уходить, когда черный аппарат в углу вдруг застрекотал. Он подождал, прислушиваясь напряженно, словно аппарат во всеуслышание выстукивал немудреную фразу, говорящую о надежде и любви, которая вполне могла бы предназначаться ему, знай он азбуку Морзе.

Мистер Рочелл энергично отстукал ответ, что-то записал на листке бумаги и сложил его.

— Мне по-прежнему ничего? — спросил Форрест.

— Ни слова, — сказал мистер Рочелл и улыбнулся во весь рот, впервые на памяти Форреста. — Скажите мне, что бы вы хотели услышать, заплатите четвертак, и я разошлю циркулярную телеграмму — запрос. Кто-нибудь что-нибудь да и пришлет, — если ничего другого, то пусть хоть известие о том, что в Джорджии провалился мост.

Форрест тоже улыбнулся в ответ.

— Увы, финансы не позволяют, — сказал он и вышел из здания вокзала. Прошел мимо толпившихся на перроне носильщиков (несмотря на то, что поезда не было и, по-видимому, не предвиделось) и начал спускаться по ступенькам на товарный двор, когда вдруг его окликнула какая-то негритянка:

— Мистер Форрест… — Он обернулся, обежал взглядом лица — с десяток… Винни, вот это кто. В прошлом она принадлежала семье его матери и иногда приходила помочь матери по хозяйству — когда могла или когда хотела — а придя, особенно не усердствовала.

Она встала навстречу ему — высокая, прямая, худая как щепка, бесформенное платье было сплошь покрыто английскими булавками (они вовсе не скалывали прорехи, платье было целое), так что на солнце казалось, будто она в кольчуге; носила на себе все свое богатство — унцию никеля.

— Ишь ты вырос как, — сказала она.

— И ты тоже.

— Я уже в землю расту, — она рассмеялась. Ей, наверное, было под девяносто. Она помнила, что пятьдесят ей исполнилось еще до битвы за Аппоматтокс; говорила, что высохла еще до того, как свободу дали. — Только вот не пришли еще за мной.

— И не придут, — сказал он.

— Придут — не обрадуются, — засмеялась она. — Кого встречаешь?

— Никого, просто пройтись решил.

— Ты, часом, не один ли? Я слышала, тебя окрутили?

— Окрутили, — сказал он.

— Маленькая девчоночка?

— Маленькая, — ответил он. — Но уже не девчоночка.

— Такие лучше всего, верно? Учить надо смолоду. — Теперь она не смеялась, — делилась житейской мудростью, и ее затуманенные опаловыми бельмами глаза в упор смотрели на него. — Где был?

— То есть как это где?

— Когда я последний раз тебя видела?

— Года два-три назад. Я здесь с мая. А ты где была?

— В штате Мэн, — сказала она.

— Что это тебя туда занесло? Там же можно замерзнуть насмерть.

— Я и замерзала. Потому вернулась. Ровер в Мэне. Город Августа, штат Мэн — корабли строит. Написал, приезжай — хоть помрешь в комфорте. Я там одну зиму прожила, обе ноги отморозила, ни с кем, кроме домашних, слова не сказала. Нет, лучше уж здесь помирать.

— А ты кого встречаешь? — спросил он. Он сам себе удивлялся, что не уходит от нее, — зануда старуха, мошенница, о чем с ней говорить. Вот-вот начнет клянчить деньги. И выклянчит.

— Сегодня никого. А вот завтра, если доживу, ко мне мой правнук приедет. — Она указала на сверкающие рельсы. — Пришла проверить, в порядке ли путь, чтоб с ним, не дай бог, чего не случилось.

— Это что, Ровера сын?

— Ровера, — ответила она; потом задумалась. — Господи Иисусе, — он же мой пра-пра-правнук. — Она снова засмеялась. — Я из молодых, да ранних была, как твоя девчоночка.

Он улыбнулся.

— У меня сын.

— Назвали в честь твоего отца?

— Да.

Она подумала.

— Ну, это еще не худшее, что ему могло достаться от деда.

— Не знаю. Может, отцу не так-то и плохо живется.

— Все может быть, — сказала она. — Ты-то, как я погляжу, весь в него, вылитый его портрет. Если он приедет, привести его к тебе познакомиться? Скажешь, такой ли уж он у нас умный или это только мне кажется.

До Форреста не сразу дошло, что она говорит о сыне Ровера.

— Приведи. Я живу у Хэт.

— Я знаю. А если он не приедет, сама приду. Познакомиться с твоей девчоночкой.

— Тогда придется подождать. Она сейчас уехала к своим.

— Когда она здесь, она тебя ублажает?

— Да, — ответил он.

— Нынче девки ученые пошли.

— Да.

Она рассмеялась.

И вот ночью он овладел ею, Евой, овладел не во сне, а ясно сознавая, что делает. Не с заранее обдуманным намерением; первоначально он собирался уважать ее отсутствие. «Раз она решила уехать, — неважно по какой причине и на какой срок, — я должен отпустить ее», — но лишь только дом затих, погрузился в темноту и уснул, в голове моментально возник вопрос: «Смогу ли я жить, если Ева не вернется? И в этом случае хорошо бы понять, что именно нашел я в ней, отчего поверил, будто мы стали единым целым».