Земная оболочка - Рейнолдс Прайс

— Расскажи мне тогда все до конца, — сказал он, — что произошло после того, как ты узнала, что я здесь и жду тебя.

— Когда Сильви передала мне, что ты будешь ждать ответа до вечера и, если не получишь, придешь к нам, я пошла прямо к папе. Он сидел на веранде, ждал ужина. И Кеннерли был с ним. Я попросила папу пойти со мной в дом — мы пошли к нему в комнату, — и там я сказала ему, что ты в гостинице и ожидаешь от меня записки. Он сказал: «Прекрасно! Ты хочешь его видеть?» Я ответила: «Да, папа!», и тогда он сказал: «Так иди. Уложи спать ребенка, и пусть Рина посмотрит за ним. Сильви или Кеннерли проводят тебя до города». Я поблагодарила его и только хотела пойти наверх, как он сказал: «Если ты хочешь взять с собой вещи, я запрягу двуколку», и я снова поблагодарила его.

— Тебе это самой не пришло в голову?

— Нет, — сказала она. — В первый момент не пришло. — Она посмотрела Форресту в лицо. — Тебе это обидно?

Он быстро перекатился на другой бок и встал на пол спиной к Еве. Подошел к окну, отвел в сторону занавеску и вперил взгляд в неосвещенную улицу.

Его фигура ясно вырисовывалась в лунном свете, открытая взору любого прохожего, но Ева не стала говорить ему об этом. Он хочет заставить себя поверить, что это действительно так. Он понял: теперь ему остается только поверить.

Форрест повернулся, подошел к кровати, уперся коленями в перекладину.

— Да, — сказал он. — Мне еще ни разу в жизни не было так обидно.

— Прости меня. — Она видела, что он говорит правду. — Я не хотела. Ведь я же здесь. Я же пришла к тебе.

— Надолго ли?

— Пока кто-нибудь не прибежит сказать, что у Роба опять приступ коклюша. Если же нет, я пробуду до рассвета.

— А дальше что?

— А дальше — это как ты захочешь.

— Ты прекрасно знаешь, чего я хочу. Я хотел, чтобы ты не уезжала — тогда в мае. Я хотел, чтобы ты вернулась, как обещала. Я хотел видеть тебя и своего сына, Роба. Я хотел сдержать обещание, данное тебе. Хотел, чтобы ты позволила мне сдержать это обещание.

— Какое обещание? — спросила она.

— Данное на Источниках, в павильоне, — ответил он. — Год назад. Припоминаешь?

— Да, — сказала она. — Полтора года назад. Мне казалось, что мы его выполнили.

Он хотел рассмеяться, но вырвавшийся у него звук больше напомнил стон.

— Ты же его нарушила!.. Ты…

Ева помолчала.

— Выслушай меня внимательно, — сказала она. — За эти три месяца у меня было достаточно времени все обдумать и взвесить. Я действительно дала тебе обещание год назад. Почему? Я не совсем понимала тогда и до сих пор не понимаю, хотя думаю об этом еженощно, пытаясь выяснить причины, — вряд ли и ты когда-нибудь это поймешь, поскольку тебе не шестнадцать лет. Все, что я тогда обещала, Форрест, я исполнила в точности: вышла за тебя замуж, бросила семью, не думая о том, какой жестокий удар наношу близким, и последовала за тобой. Я не виню тебя. Мне казалось, что я сама этого хочу. Я зачала ребенка от тебя и носила его девять долгих месяцев, а он лотом чуть не отправил меня на тот свет. Я сотворила человеческое существо, как ты бы построил хижину, хорошую, непроницаемую для ветра и дождя хижину. Я стала причиной смерти матери. Я вернулась сюда повидать оставшихся членов своей семьи и заслужить их прощенье. Наш мальчик заболел, он чуть не умер, он не перенес бы обратной дороги. Все это тебе известно.

— Да, — сказал он, — известно. — Он сидел на краешке кровати, не касаясь ее. — Одного я никогда не пойму… Я знаю, причины у тебя были. Моему пониманию они недоступны. Вряд ли ты сама их понимаешь, что бы ты там ни говорила. Вряд ли хоть один человек с сотворения мира действительно, до конца, понимал причины своих поступков.

— Я понимаю, — сказала она.

— И еще… ты говоришь так, будто тебя кто-то заставлял все это делать. Я никогда ни к чему не принуждал тебя, Ева, ни к чему. Каждый раз, когда мы… я непременно думал: «Она должна поступать по доброй воле, поступать так, а не иначе, потому что это ей нужно — нужно ей, а не мне и никому другому». — Он умолк и сидел, вглядываясь в нее; все это время она смотрела на него, не отводя глаз. Он ждал себе похвалы.

— Можно мне высказать все до конца? — спросила она. — Ты прервал меня.

— Вот уже несколько месяцев я умоляю тебя высказаться, Ева.

— А ты перестань умолять и слушай. Или задавай мне вопросы. И не надо говорить мне о том, чего ты не понимаешь, чтобы потом утверждать, будто не понимаю этого я. Кое-что я понимаю. — Она произнесла все это спокойно, но ожесточенность, казалось, зарождалась в словах в тот момент, когда они слетали с ее губ. Она остановилась, словно припоминая, что еще хотела ему сказать. Вспомнила, но сказала только: — Форрест, извини меня, — и дотронулась до его бедра.

Он вытерпел ее прикосновение — руки она не отняла — и спросил:

— За что?

— За злость, — ответила она.

— Извиняю, — сказал он. — Прощаю безоговорочно. Скажи мне только ради всего святого, Ева, может, ты знаешь, что связывало нас прежде и что может связать в будущем?

Она по-прежнему не отнимала руки.

— Что привязало меня к тебе, я знаю: мысль о том, что ты нуждаешься во мне; выражение твоего лица, когда ты смотрел на меня через весь класс или у нас дома, на веранде, выражение, которое ты всеми силами пытался скрыть, только это тебе не удавалось: будто я — кусочек хлеба после долгих голодных лет.

— Так оно и было, — сказал он. — Я тебе об этом говорил.

— Нет, сравнение неправильное, — сказала она. — Ты был совсем нестрашный, и вовсе мне не казалось, что ты хочешь сожрать меня. — Ева еще подумала. — Скорее, будто я золотая безделушка, на которую ты случайно натолкнулся и сумел оценить по достоинству — впервые в моей жизни. Я была тебе очень благодарна.

— И это все? — спросил он.

— На этот счет, по крайней мере, у меня нет никаких сомнений.

— И ты все еще благодарна?

— Да, — сказала она спокойно, но не придвинулась к нему; не притянул ее к себе и он. — Да, — повторила она. — Но теперь я понимаю, что была неправа, считая, что ты один не сводишь с меня глаз, что ты один радуешься мне. Были и другие, с самого начала. Только я не понимала или просто не видела — я умела закрывать глаза, когда хотела, и хорошо за это поплатилась. Но и других заставляла страдать. Кое-кто до сих пор страдает — страдает и нуждается во мне.

— Кто? — спросил он.

— Отец.

Форрест дотронулся до ее прохладной руки, безжизненно лежавшей поверх простыни, и сжал — она руки не отняла.

— Я мог бы переехать сюда и преподавать здесь, — сказал он. — Может, меня и возьмут обратно в школу, поскольку все утряслось, поскольку всем теперь очевидно, что у нас с тобой не мимолетная связь. Или устроюсь где-нибудь неподалеку, чтобы ты хоть раз в неделю могла приезжать к родным.

— Только к папе, — ответила она. — До остальных мне нет дела.

— Я схожу завтра утром к мистеру Куперу. Он всегда хорошо ко мне относился. Он примет меня обратно.

— Ни за что, — сказала она. — Да и поздно уже. Через три недели начинаются занятия. Тебя ждут в Брэйси.

— Можно попытаться. Брэйси обойдется и без меня.

— А ты без меня. Так же, как и я без тебя обойдусь.

— Но как это отразится на нашем будущем?

— Никак, по всей вероятности. В этом я тоже убедилась за последний год.

— Так когда же ты вернешься домой? — спросил Форрест.

— А я дома, — сказала она. Высвободила руку и сделала ею плавное движение в темноте. — Где бы ты или мы с тобой вместе временно ни приткнулись, мой дом здесь. Я сожалею об этом не меньше, чем ты.

— Верю, — сказал он, не делая никаких поползновений снова завладеть ее рукой. Но взгляд его, просверливающий темноту, был красноречивей любого прикосновения. — Назови день, когда ты с Робом вернешься в Брэйси и поселишься в доме Хэт Шортер, в нашей с тобой комнате.

— Как только поправится Роб.

— Назови день.

— Ну через месяц, недель через шесть. Я не ясновидящая, Форрест. Счастье еще, что он вообще выжил. С начала июня здесь умерло трое грудных детей — все от коклюша. Один из них племянник Сильви — внук Мэг.

— Завтра же утром я поговорю с доктором, — сказал он. — Горный воздух прохладней и суше. Там ему, наверное, будет лучше. Если нужно, мы могли бы где-нибудь на полдороге передохнуть. Он будет среди людей, которые любят его.

— И мои родственники любят его; Рина просто души в нем не чает. И Мэг и Сильви тоже.

— Мы его родители. Я хочу, чтобы он был с нами.

— И у бродячей собаки бывают щенки, Форрест. Опять ты за свое. Обязательно тебе нужно нарушать чужую жизнь. Неужели тебе непонятно, что ты причина всех бед этого ужасного прошлого года? Помнишь вопрос, который ты задал мне тогда у Источников?