Пятый угол - Леонид Мендельсон

- Ей нельзя столько пить, но иногда она срывается. Жаловалась?

- Было дело.

- Давно уже нужно решиться на что-нибудь. Не слушает никого, а на все доводы один ответ: «Мне его жалко, я его люблю».

- Подожди, Роберт, на такую тему мы не говорили.

На несколько минут воцарилось неловкое молчание. Роберт подряд выпил две рюмки водки, но закусывал как-то вяло. «Вот и еще информация к размышлению. — Наум складывал грязную посуду в раковину. — Более понятны волнение Давида и нервозность Беверли — ни слова о муже, все планы и рассуждения только от своего имени, да и в «Одессу» под разными предлогами приезжает сама». Роберт уже закончил есть, но продолжал молча сидеть за столом, постукивая ножом о край тарелки.

- Давай наведем порядок на кухне и пойдем спать — я хорошо нагулялся сегодня.

Утро следующего дня уже не было таким радужным: тяжелые тучи буквально нависли над домами и, хотя дождя еще не было, он мог начаться в любую минуту. Позвонила Беверли и извинилась, что сегодня не сможет составить Науму компанию. Наскоро позавтракав и оставив записку еще спавшему Роберту, он решился сделать еще один звонок:

- Доброе утро, Людмила Григорьевна! Я не разбудил вас?

- Нет, Наум Григорьевич, я уже собираюсь на работу.

- Значит, времени у вас в обрез. Потому сразу приступаю к просьбе: не могли бы мы встретиться сегодня, в любое удобное для вас время?

- А вы в Лондоне?

- Да.

- Жалко, что не предупредили заранее — уже весь день распланирован.

- А вечер? Могли мы бы вместе поужинать?

- Думаю, да. Позвоните по этому же телефону между пятью и шестью часами. Что будете делать весь день?

- Как посоветовала моя кузина — изучать историю Англии. Например, по Вестминстерскому аббатству.

- Завидую вашим первым впечатлениям. Посмотрите вверх, на мои любимые веерные своды капеллы, и постойте тихонько в «Уголке поэтов».

ГЛАВА 14

- Я хочу показать вам ночной Уэст-Энд, давайте встретимся у входа в Национальную галерею на Трафальгарской площади.

Людмила Григорьевна почти не опоздала, что само по себе уже было приятным началом вечера.

- Английская земля явно идет вам на пользу — вы стали еще красивее.

- Ну, во-первых, любая земля, поскольку, чему вы были свидетелем, в воздухе я совершенная трусиха. А во-вторых, у вас весьма прямолинейные комплименты.

- Возможно. Но — искренние.

- Это еще нужно проверить. Пойдемте потихоньку, и я кое- что расскажу об Уэст-Энде. Если вам захочется развлечься самому, здесь есть клубы на любой вкус: «Аннабелз» — весьма состоятельная и приближенная ко двору публика, или другая крайность — «Марвиви»- общество веселых панков. Под настроение можно послушать лучших исполнителей и законодателей джаза или посидеть в заведении с неназойливой музыкой.

- Давайте выберем клуб на ваш вкус или настроение и зайдем, ибо вторые сутки живу только на закусках.

- Я одета, скорее, для прогулки, нежели для вечернего ресторана. Есть тут недалеко, на Корней-стрит, скромный, но популярный «Бас-клеф». Думаю, вам там понравиться.

Ресторан располагался в подвале дома, но, войдя вовнутрь, можно было по достоинству оценить вкус хозяев. Посетителей оказалось немного, и они выбрали столик на двоих подальше от эстрады, отгороженный от зала стенкой из живых цветов. За роялем длинноволосый и растрепанный молодой человек одной правой рукой выводил пассажи, на первый взгляд напоминающие разминку рук перед серьезным произведением: на секунду-две пальцы замирали, и вновь все та же мелодия, усиленная аккордами, плыла над залом. «Что-то очень знакомое, но далекое, и почти забытое.» Наум уже понял — играет профессионал, тонко чувствующий синкопированную ритмику, гармонию- то, перед чем так преклонялся он и его сверстники в молодости, несмотря на строгие запреты политически подкованных «музыковедов».

- Наум Григорьевич, о чем вы думаете? Вы со мной?

- Несомненно, я только с вами. Вы хорошо ориентируетесь в этом районе?

- Достаточно побывать здесь два-три раза, чтобы почувствовать себя завсегдатаем. Или, по крайней мере, своим.

Подошел официант с картами вин и блюд, и раскрыл их перед дамой.

- Пожалуйста, выберите что-нибудь на свой вкус, и выпивку в соответствие с холодной погодой. И не стесняйтесь с расходами.

- Вы уже стали миллионером? Получили наследство?

- Нет, я «халиф на час». Так что, давайте кутить по-купечески.

- Здесь не подают цыган с медведем.

Официант стоял в учтиво-почтительной позе, глубокомысленно кивая на каждую, сказанную по-русски реплику. «Вот так же реагировал наш комсомольский руководитель, когда его, в присутствии студентов курса, отчитывали за идеологическую беспечность — танцы под «растленную» западную музыку. — Картина этого унижения хорошо запомнилась Науму. — Что мы любили тогда?.. Запретный джаз, подпольно записанный на «ребрах», то есть старых рентгеновских снимках… Стоп! Так это же Глен Миллер!»

- Глен Миллер! — воскликнул Наум громко.

- Yes, mister. Do you like Miller too? — Вопрос явно не нуждался в ответе.

- Вы опять ушли куда-то, Наум Григорьевич?

- Нет, теперь я решил все свои проблемы и принадлежу только вам! Я, скрепя сердце, согласился, что медведя у меня сегодня не будет, но достаточно и того, что вы рядом со мной, уютно, тепло и ожидается душевная беседа. Расскажите, что вы успели сделать в Англии?

- Ничего интересного по работе, но по стране немного поездила: Ковентри, Бирмингем, Кембридж, Ливерпуль, познакомилась с Вашим Оксфордом.

- Работали с интересными людьми?..

- Да, конечно. Высокие профессионалы, но какие-то однобокие: аккуратные, подтянутые, вежливые, но даже в неофициальной обстановке, за ужином, не позволяющие себе ни на секунду расслабиться. И, практически, никакого юмора. Ну, представьте себе аналогичную ситуацию у нас, в Москве: группа специалистов после успешно проведенного дня ужинает в ресторане со спиртными напитками и в компании еще не окончательно старых женщин. Уютная обстановка, музыка, вкусно приготовленные блюда, но за столом произносятся несколько незначительных вежливых фраз и, наскоро покончив с ужином, не позднее восьми часов, все торопятся по домам. Невероятная ситуация!

- Это уж точно! Наша братия, оторвавшись от семейных и других проблем, наверняка распустила бы хвосты для легкого или даже тяжелого флирта.

Людмила Григорьевна рассмеялась.

- Я опять оказался слишком прямолинеен?

- Нет, нет. Вы упомянули флирт, а я вспомнила слова одного из английских юмористов: «У людей с континента — сексуальная жизнь; у англичан — бутылки с горячей водой».

- Мне трудно судить об этой стороне их характеров, но, что бросается в глаза, — им легче иронизировать над своим консерватизмом, чем изменить его.

- Хочу заступиться за моих английских друзей. Не все так однозначно: с одной стороны, неизменной популярностью пользуются сценические постановки, в которых мужчины теряют свои брюки, но с другой — богатство английского языка и такие виртуозы слова и мысли как Шекспир, Уайльд и мой кумир- Бернард Шоу. Кстати, упомянутые вами добродушная самоирония и острословие англичан не всегда столь безобидны; обстоятельства могут сделать их весьма ядовитыми. Известна, например, словесная дуэль между леди Астор и Уинстоном Черчиллем: «Если бы достопочтенный джентльмен был моим мужем, я бы бросила ему в чай яд». Прошу обратить внимание, что «обмен любезностями» между двумя высокочтимыми членами высшего общества произошел на глазах, точнее ушах, журналистов, — уточнила Людмила Григорьевна. Ответ, размноженный через несколько часов в тысячах экземплярах, ты был достоин величия автора: «Если бы достопочтенная леди была моей женой, я бы выпил этот чай!». А как ваши новые родственники воспринимают юмор?

- Они все разные, но не думаю, чтобы кого-нибудь из них умилил вид мужчины с приспущенными брюками.

- Расскажите о них. Ведь ваш дядя, если я правильно запомнила, уехал из России еще до революции? Он прожил интересную жизнь?

- Ему пришлось пройти через все возможные испытания, что способны выпасть на долю юноши. Людмила Григорьевна, у вас есть сын?

- Да.

- Сколько ему лет?

- Семнадцать.

- Уверен, он домашний, воспитанный юноша. Представьте — он вынужден бежать из родного дома в чужую страну, и сразу же попадает в безжалостные жернова жизни.

Наум рассказывал, поначалу повторяя слова и выражения Давида, но в какой-то момент почувствовал, что это он сам опускает истертые в кровь ладони в бак с холодной водой, он сам перегнулся через борт судна с мыслью, что избавление от всех страданий там, в ночной черноте перекатывающихся маслянистых волн, это он не в состоянии удержаться на ногах от слабости и на коленях драит палубу… И нет конца и края полубессознательным дням и ночам, и нет места во всем теле, куда бы ни проникла боль!