Убийца из города абрикосов. Незнакомая Турция – о чем молчат путеводители - Витольд Шабловский

Один из польских учеников Саббатая, родившийся в 1726 году Яков Франк, тоже объявил себя мессией. Его преследовали раввины, и он со своими сторонниками крестился — сначала во Львове, а позже в Варшаве.

Епископы, как и османские имамы, поверили, что крещение Франка — первый шаг к душам всех евреев. Когда же выяснилось, что тот, несмотря на крещение, по-прежнему считает себя мессией, его приговорили к заточению в Ясногорском монастыре[12].

8

Я вспоминаю все это, а мой собственный Иисус Христос из Шанлыурфы уплетает курицу с рисом и широко улыбается. Думаю, хорошему психиатру пришлось бы с ним немало поработать. Впрочем, это неважно: то же самое говорят сегодня о Саббатае Цви, а ведь когда-то за ним последовали тысячи людей.

Мы находимся в стране, где довольно было овце потеряться в горах, чтобы родилась новая религия.

Правда, сегодня эта страна строит дороги, открывает магазины, имеет неплохой экономический рост. Угона самолета или золотых одежд уже недостаточно. Сегодня мессия, чтобы привлечь внимание турок, должен как следует постараться.

Убийца из города абрикосов

1

В центре стоит несколько выкрашенных зеленой краской скамеек. Возле них — памятник бывшему президенту Исмету Инёню, который был соратником Ататюрка и имел сомнительное счастье родиться в Малатье.

Почему сомнительное? Потому что это дыра, каких мало. Если бы не футбол — “Малатьяспор” играет в первой лиге, у стадиона даже есть искусственное покрытие, — здесь можно было бы помереть от скуки.

Летом еще есть абрикосы. Город окружают гектары садов. В них миллионы деревьев. Фрукты продают по всей Европе. Лето здесь зелено-оранжевое, у него вкус и запах абрикосов.

Зима — совсем другое дело. Зимой в Малатье не происходит ничего. Нет туристов, на улицах лежат груды грязного снега, а скамейки возле памятника президенту пустуют. Холод собачий — как-никак девятьсот метров над уровнем моря. Зимой люди сонные, злые и редко выходят из дому.

1958

В одну из таких неприветливых зим в деревне Хекимхан под Малатьей появился на свет Мехмет Али Агджа. Его родители жили в скромном деревянном домишке. У отца были проблемы с работой. Он часто пил.

Спустя несколько месяцев после рождения маленького Мехмета ксендз Кароль Войтыла стал викарным епископом Кракова. Ему было тридцать восемь лет, он стал самым молодым из иерархов польской католической церкви. Уже тогда своей покровительницей он считал Деву Марию, а своим девизом — Totus Tuus (“Весь Твой”).

2

В Малатье есть магазинчики, которые торгуют исключительно абрикосами, приготовленными тысячью способов. Пожалуй, второго такого города нет. Вкуснее всего абрикосы с начинкой из орехов — грецких, лесных и фисташек.

Хозяева этих лавок фамилию Али Агджи произносят с особенным благоговением. Между собой они спорят за право называться его другом.

— Мы с ним ходили в начальную школу, — говорит первый.

— А мы с ним продавали воду на вокзале, — говорит второй.

Я им не верю. У меня сложилось впечатление, что половина Малатьи хвастается знакомством с Агджой.

Только третий продавец молчит, потому что он родом из Диярбакыра. Но его дети играют на улице “в Агджу” — один стреляет из палки в другого. Никому не хочется быть папой. Все хотят быть Агджой. А фанаты “Малатьяспора”, когда их команда выбегает на искусственную траву, уже многие годы поют: “Да здравствует Малатья, да здравствует папа римский, мы любим тебя, Али А-а-а-а-агджа-а-а-а-а-а!”

Я покупаю несколько пачек сморщенных абрикосов и захожу во двор, каких тут тысячи. Таксисты приезжают сюда мыть свои лимонно-желтые машины. Они курят, сплетничают, здороваются со мной, потому что иностранца здесь встретишь нечасто.

Я машу им в ответ и нажимаю круглую кнопку домофона. Ту, что напротив фамилии Агджа.

1966

Умирает отец Агджи. Судя по всему, под конец жизни он уже не бывал трезвым и начал бить мать. Восьмилетний Мехмет Али становится главой семьи. Ему приходится зарабатывать, чтобы содержать мать, братьев и сестер. Он продает воду и сладости в поездах.

Мать любит его безоговорочно. Она верит, что ее сын пойдет очень далеко. Может, он станет врачом? А может, даже профессором? Кем бы он ни стал, мир наверняка о нем услышит.

3

Аднан Агджа — вылитый брат, только волосы у него еще темные (Мехмет Али уже полностью поседел). Он приветствует меня на пороге квартиры, ведет в комнату. На нем темный заношенный свитер, а на ногах дешевые шлепки марки KicKars.

— Мой брат эту квартиру не знает. Мы сюда переехали из Хекимхана, когда он уже сидел в итальянской тюрьме. Аллах, Аллах, Бог мой, сколько лет прошло!

Сестра Фатма сидит в углу возле печки-буржуйки — здесь теплее всего. Она пристально рассматривает меня, но стоит мне взглянуть в ее сторону, как она сразу же опускает глаза. На голове у нее мусульманский платок.

— Сами мы не очень религиозные, — предупреждает Аднан. — В Курбан-байрам, наш главный праздник, мы стараемся дать бедным хотя бы курицу. В исламе милостыня очень важна. Это одна из основных заповедей. Но на пятничный намаз мы ходим редко.

В квартире находятся и дядья: Али и Мухаммед. Они пришли с визитом, погреться и поговорить. Есть еще дети: трое Аднана и трое Фатмы. Я привез им из Польши конфеты “Птичье молоко” и чернослив в шоколаде, но они меня стесняются и хихикают в прихожей.

Я кладу правую руку на грудь и почтительно кланяюсь в сторону младшего из братьев Агджа. Благодарю за то, что он согласился со мной побеседовать. Уже много лет он не дает интервью. Недавно он отказал телевидению из Бразилии, хотя они вроде бы два дня стояли и мерзли под его домом.

Аднан кланяется в ответ. Да, это правда, он писак не любит.

— Они пишут вздор о моем брате, — кивает он головой. — Я говорю, что он спит хорошо, они — что ему снятся кошмары. Я — что он мечтает о спокойствии, они — что он будет писать книги и сниматься в кино. Но ты из страны папы, — Аднан Агджа смотрит на меня с уважением. — Папа никогда нам не отказывал, так разве могу я отказать тебе. Садись рядом с нами и спрашивай о чем хочешь, ты наш друг, — добавляет он и улыбается.

1976

Мехмет Али Агджа заканчивает педагогический колледж в Малатье и отправляется учиться в Анкару. Там, как и тысячи других юношей, он попадает в лапы террористических групп. Турция погрязла в анархии. Левые экстремисты борются с правыми силами. Как пишет американка Клэр Стерлинг, ныне покойная автор замечательных книг об Агдже и о терроризме, в те годы в Турции примерно раз в час кто-то погибал от рук экстремистов. Правые экстремисты — в том числе “Серые волки”, организация Агджи, — мечтают о Великой Турции, простирающейся до Монголии, о Стране настоящих турок, свободной от левых взглядов.

Левые экстремисты при поддержке СССР добиваются сближения Турции с Советским Союзом и воплощения коммунистических идеалов на берегах Босфора.

И те и другие зависят от торговли оружием и наркотиками. Контрабанда идет через Болгарию. Благодаря этому влияние на террористов — и левых, и правых — имеют спецслужбы из Софии.

Агджа идеально подходит на роль террориста: он способный, работящий и без гроша за душой. Он быстро учится.

Годом позже, в 1977-м, он едет на учения в палестинские лагеря в Сирии. В 1978 году переводится из вуза Анкары в Стамбул. На лекциях не появляется ни разу.

В том же году Кароль Войтыла становится папой римским и принимает имя Иоанн Павел II.

4

Мы сидим и прихлебываем чай.

Шумнее всех в силу возраста пьют дядья. У обоих большие, пышные, словно приклеенные к лицу усы, и оба, как и пристало людям в возрасте патриархов, немногословны. Только слушают и время от времени одобрительно кивают.

— Мехмет Али был очень хорошим мальчиком, — говорит мне Аднан, а поскольку дядья тоже помнят его таким, то они кивают головами, будто гипсовые негритята, в которые в сельских костелах бросают монеты. — Он никогда ни с кем не дрался, не ссорился. Эти убийцы воспользовались его добрым сердцем. Они воспользовались нашей нищетой. Мой брат — хороший брат и сын, хороший человек. Он никогда никому зла не желал, — добавляет он, и головы дядьев полностью с ним согласны.

Террорист, стрелявший в папу, никому не желал зла? Мне трудно в это поверить, но хорошо, пусть так. Я спрашиваю о детстве и молодости Агджи.

Когда я задаю вопрос, дядья замирают.

Они внимательно слушают и взвешивают каждое мое слово, точно аптекарские весы. Когда оказывается, что я спрашиваю об увлечениях молодого Агджи, о его девушках, работе, планах, мечтах, головы дядьев движутся по вертикали, а вертикаль означает одобрение.