Был у меня друг - Валерий Шкода

– Ребята, у нас в 8-м «Б» пополнение. Это Марина Гриневич, она перевелась к нам из 208-й школы и будет учиться в вашем классе. – Елена Сергеевна села за стол и, надев на свой миниатюрный носик еще более миниатюрные очки, как всегда, строго оглядела класс. – Где у нас есть свободное место?

– Пусть Марина со мной садится, – вскочила сидящая в одиночестве перед Максимом и Пашкой шустрая и конопатая Вика Давыдова. – Фирсов все равно болеет, а когда выздоровеет, пусть себе другое место подыскивает, я с ним больше сидеть не собираюсь, он у меня списывает постоянно. Марина, садись со мной.

– Хорошо, пусть так и будет, – сказала Елена Сергеевна, открывая классный журнал. – Марина, занимай место рядом с Викой, я думаю, вы подружитесь…. Итак! Сегодня у нас новая тема – восстание декабристов.…

Чем ближе она приближалась к нему, тем меньше Максим слышал, что говорит преподаватель, и как только она села прямо перед ним, все звуки мира перестали для него существовать в одно мгновение. Он сразу почувствовал пьянящий запах ее волос, и этот ни на что не похожий аромат в один миг обволок его сердце одурманивающей сладостью. Максим еще толком не успел разглядеть ее лицо, но уже понял, что влюбился по уши. Изумленный, сидел он за партой, не в силах оторвать взгляда от ее грациозной спины и свисающих с плеч чудесных волос.

Ему, конечно же, случалось влюбляться и раньше, но то, что он переживал в эту минуту, было гораздо более глубоким, неподвластным ему чувством. Что-то новое, необъяснимо волнующее вмиг пропитало всю его душу, сковало волю и парализовало тело. Это было похоже на минутное затмение.

Очнулся он от сурового голоса учителя, бесцеремонно разрезавшего окружившую его благую тишину:

– Я к тебе обращаюсь, Веденеев. О чем я сейчас говорила?

Максим тряхнул головой и вскочил с места, громко брякнув откинувшейся крышкой парты:

– Вы говорили о восстании декабристов, Елена Сергеевна.

– И когда же оно произошло, мой юный друг? – похлопывая указкой по ладони, спросила подошедшая к нему учительница.

Максим беспомощно посмотрел на Пашку. Тот попытался карандашом что-то нарисовать на обложке тетради, но «железная леди», так за глаза называли учительницу ребята, решительно пресекла эту попытку, постучав указкой по парте прямо перед Пашкиным носом.

– Ты на меня смотри, Веденеев, и отвечай, я в последний раз тебя спрашиваю. Когда случилось это восстание? – Елена Сергеевна была непреклонна. – Я только что назвала дату, а ты, по всей видимости, в этот момент в классе отсутствовал.

И это была чистейшая правда. Потупив взор, Максим беспомощно молчал.

– Ну скажи хотя бы, – лукаво улыбнувшись, продолжила экзекуцию «железная леди», – в каком месяце случилось сие трагическое для судеб многих российских дворян событие?

Лихорадочно напрягая все свои извилины, Максим увидел повернувшееся к нему лицо виновницы его конфуза. Она посмотрела на него своими чистыми глазами и едва заметно улыбнулась.

О Боже! Какой позор! Ему хотелось провалиться от стыда. Ведь она подумает, что он закоренелый двоечник, а ведь это не так. «Господи, да в каком же месяце было это восстание декабристов?»

А вокруг тем временем уже хихикал весь класс.

– Значит, так, Веденеев, – Елена Сергеевна села на свое место и заглянула в классный журнал. Сердце Максима екнуло. – Двойку я тебе, конечно, не поставлю, учитывая твои спортивные заслуги. Но,… – учительница сурово посмотрела на главного спортсмена средней школы; будущий десантник, затаив дыхание, втянул голову, как черепаха, – я тебе поставлю точку. А что это значит, Веденеев?

– Это значит, – облегченно выдохнул в ответ Максим, вылезая из панциря, – что на следующем уроке я должен ответить две темы.

– И…? – «Железная леди» сурово глянула на вспотевшего парня поверх очков.

– И к следующей субботе принести в школу пять килограммов макулатуры сверх положенных трех. «Похоже, пронесло!» – мелькнула у него счастливая мысль.

– Правильно. Все, садись, Веденеев, и больше не отвлекайся, – смягчившимся голосом сказала Елена Сергеевна. – Поехали дальше….

Максим сел, достал из кармана скомканный носовой платок и вытер вспотевший лоб.

– Тебя чего замкнуло-то? – прошипел над ухом Пашка. – ДЕ-КАБ-РИС-ТОВ ведь восстание, – по слогам произнес он злосчастное слово. – Неужели трудно было догадаться, что за месяц?

И тут Максим понял весь комизм ситуации.

– Да, действительно замкнуло, – согласился он с другом и, робко подняв взор на каштановые волосы, шепотом добавил: – И похоже, что надолго….

* * *

В тот момент, когда Максим, потеряв сознание, упал за камень, последний из душманов обернулся, чтобы подогнать застрявшего в быстрой реке ишака, и увидел едва мелькнувшую тень. Он долго стоял в реке, пристально глядя на огромный валун, что-то прикидывал в своем несложном уме, и именно в эти секунды где-то на небе решалась судьба простого русского парня по имени Максим Веденеев. Спасло его, наверное, чудо, заставившее молодого афганца мотнуть головой, дернуть осла за упряжь и, забыв про мелькнувшую тень, направиться в сторону своих товарищей, ожидавших его на противоположном берегу.

В это самое время в далеком Свердловске мать Максима, с утра думавшая о сыне, неожиданно схватилась за сердце.…

Уже несколько часов, машинально переставляя ноги, Максим брел вдоль русла шумной и быстрой афганской реки вверх по течению – туда, откуда она принесла его навстречу страданиям. Не кончавшиеся слезы солеными ручьями обильно смачивали его мужской плач, временами переходящий в надрывное рыдание, а иногда в раздирающие душу стоны.

Сознание отказывалось принимать как состоявшийся факт произошедшую с ним беду. Максиму не хотелось жить. Временами ему казалось, что все это сон и весь окружающий его кошмар моментально рассеется, стоит только ему закрыть свои распухшие от слез глаза. И он десятки раз крепко зажмуривал их и широко открывал вновь и вновь, каждый раз по-детски наивно надеясь, что весь этот кошмарный мираж растворится и он снова окажется на своей любимой караульной вышке.… И пусть его найдут там спящим, пусть его жестоко накажут за это дембеля, пусть он всю оставшуюся жизнь будет бегать на зарядке в бронежилете и железной каске, пусть ему назначат самое страшное наказание, существующее в Советской армии, но только чтобы вокруг были люди! Свои, родные русские люди, не важно, хорошие или плохие, но только чтобы русские.… Но вокруг были только безмолвные и совершенно чужие горные хребты, уныло тянувшиеся по обеим сторонам злополучной реки.

Когда кончились слезы и голосовые связки отказались рыдать, из гортани стал доноситься лишь нечеловеческий хрип, издали походящий на рычание смертельно раненного зверя. Брел Максим неосознанно, постоянно спотыкаясь о прибрежные речные камни и машинально волоча чугунные ноги, видя только сбитые носки своих задубевших от высохшей грязи ботинок.

Солнце тем временем, набрав силу дня, нещадно жгло коротко остриженную голову, волею судьбы заброшенную в пасть чудовища по имени Война. Чтобы не получить солнечный удар, Максим снял с себя тельняшку и, смочив ее водой, повязал на голову, не переставая сипеть свою обреченную музыку.

Но постепенно слезы стали заканчиваться. Нет, рыдать Максим еще не перестал, но плакалось уже больше по инерции, потому что ситуация обязывала. Он никак не мог смириться с тем, что такое могло случиться именно с ним.

Миллионы людей в эту минуту сидят у телевизоров, у горящих каминов, отмечают дни рождения, празднуют новоселье, смеются, любят.… И только Максим Веденеев доживает последние часы своей короткой жизни. Неужели все? Неужели придется умереть? А как это? Темнота? Забвение? Пустота?… От этой мысли все его тело передернулось, словно сквозь него пропустили электрический ток.

«Но почему же все-таки я?»

И в этот момент родившаяся в глубине его души злость мощным валом смыла остатки страха, освобождая пространство для новых ощущений. Он вдруг вспомнил свое бессознательное видение и странный беззвучный голос, говорящий о каком-то долге.

Разгорающийся в груди вопрошающий огонь заставил его остановиться и прислушаться к себе. И в этот самый момент Максим понял, что он не один. С ним кто-то общается. Но не словами, нет, а как-то не по-человечески странно. Ощущение было такое, как будто огромные вертикальные волны ласково окутывали его сверху вниз, пропитывая белым светом и теплом.

Переживая это волнительное состояние, Максим расслабился и, не переставая шагать, растворился в этих перекатах спокойствия и тишины:

«Эй, голос? Ты где? Судьба решила меня добить, а ты безмолвствуешь».

«Не вижу логики. Почему ты решил, что тебя решили добить?»

Услышав это, Максим возмущенно остановился:

«Не видишь логики? Сейчас я покажу тебе «логику». Волею судьбы я попал в Афганистан, хотя мог служить, ну, скажем, в Анапе или Феодосии. Так?»