Перстень Тамерлана - Андрей Посняков

– Кто таковы?

– Скоморохи мы, – скромненько ответил Ефим. – Ватажники.

– Ватажники? – Воин нехорошо усмехнулся. – Феофан-епископ приказывал вашего брата на нюх к воротам не подпускать. Так что – идите, куда хотите.

– Смилуйся, батюшка, нешто нам в полях ночевать? А вдруг – ордынцы?

– Хм… Смилуйся. – Стражник ухмыльнулся. – Как же я над вами смилостивлюсь, коли вы, сразу видать, голь перекатная? Что с вас взять-то? – Он довольно откровенно пошевелил пальцами.

– Не, денег у нас нет, – подал голос Раничев.

– Да я и сам вижу, что нет, – хохотнул страж. – А может, вы холопы беглые?

Ефим замахал руками:

– Что ты, что ты, батюшка. Скоморохи мы, на дуде игрецы, на все руки хитрецы!

– Скоморошья потеха – сатане в утеху, – в тон ему откликнулся стражник. – А ну, шагайте-ка со мной в поруб!

– Какой поруб? – возмущенно воскликнул Ефим. – Люди добрые, это что ж такое творится? Ни за что ни про что – в поруб?

– Шагайте, говорю! – Воин грубо схватил Ефима за плечо, обернулся, подозвав подмогу.

Сразу набежало человек шесть. Все в кольчугах, с мечами.

– Что там у тебя такое, Юрысь? – недовольно поинтересовался толстый длинноусый мужик в синем, с серебристой каемкой, плаще – видимо, старший.

– Да вот, господине, шпыни какие-то в град просятся. Видно, холопи убеглые.

– А чего говорят?

– Говорят, скоморохи!

– Скоморохи?! – Длинноусый неожиданно вдруг захохотал, колыхаясь всем телом. Блестящие плоские пластинки, покрывавшие рыбьей чешуей грудь его, зазвенели. «Четырнадцатый век – коробчатый панцирь», – машинально отметил Раничев, уже ничему не удивляясь. – «А может, бахтерец… Нет, бахтерец не такой, он как куртка, да и пластины там длинные, сбоку – кольца. Да и, кажется, бахтерец появился позднее, веке в пятнадцатом, если не позже».

– Вижу, что скоморохи. – Отсмеявшись, начальник воротной стражи вытер усы. – Ну, здрав будь, Ефимко Гудок! Узнал меня-то?

– Как не узнать, батюшка Онцифер Иваныч, – низко, в пояс, поклонился ему скоморох… и, следом за ним, Раничев. – Мы ж с ватагой у твово сыночка прошлолетось на свадебке пели.

– Пели, пели… – покивал головой длинноусый Онцифер Иваныч. – А медведь ваш, зверюжина злохитрая, у меня весь холодец пожрал. Два корыта!

– Два корыта?! – удивленно воскликнул Юрысь. – От тварь ненасытная. Куды ж скоморохи смотрели?

– Не кормили, видать, медведя-то.

– Да кормили, кормили, батюшка! – Ефим Гудок принялся с жаром оправдываться. – Это он, подлый, сам.

– Сам… – Онцифер Иваныч пошлепал губами. – Ну так вот, Ефиме. – Он что-то быстро посчитал на пальцах. – Две гривны с тебя за холодец да за разор, что медведь ваш учинил.

– Помилуй, батюшка! – Скоморох бросился на колени. – То ж ватага виновата – недоглядели – не язм один.

– Сыщешь тут вашу ватагу, – недовольно протянул начальник стражи. – В общем, тебе за них и отвечать. И дружку твоему тоже. – Он строго взглянул на Раничева.

Иван ничего уже не соображал. Только смотрел по сторонам, жалобно моргая. Стены, башни, стражники… Крыша у любого съедет. Долг вот еще какой-то повесили…

– Пропусти их, Юрысь, – громыхнув доспехом, обернулся к стражнику Онцифер Иваныч. – Да смотрите у меня! Чтоб через три дня… к Арине-рассаднице… гривны были!

«Арина-рассадница, – попытался вспомнить Раничев. – Капустную рассаду высаживают. Кажется, где-то в мае. Ну да, сейчас же – май… Впрочем – не уверен».

– Что голову повесил, Иване? – Пройдя ворота, Ефим Гудок весело ткнул его в бок. – Не журись, отдадим должок, не так и много. У ватажников займем, а нет – так сами заработаем. Ты ведь тоже скоморох, из наших! Главное, от упыря этого, Колбяты, выбрались. Ух, и тяжкое дело! А ну-ка выпьем чего-нибудь да поедим, я тут одну корчму знаю – хозяин в долг накормит. Пошли, посидим… А потом уж иди, куда тебе надо.

Раничев вздохнул, переспросил тихо-тихо:

– А куда мне надо? – Не скомороха спросил – себя.

Вокруг текла обычная городская жизнь: ехали по пыльным улочкам возы с дегтем, пробегали с поклажей на плечах посадские, прошли двое монахов, остановились, перекрестившись на крест деревянной церкви, и, неодобрительно взглянув на двух оборванцев – Ефима и Раничева, – пошли себе дальше. За углом, на холме, артель строителей закладывала фундамент какого-то здания. Здоровенные бородатые мужики в грубых рубахах, ругаясь, таскали тяжелые камни. Строители, блин… А место знакомое… Холм, с него речку видать, там – дубрава… Ну да, конечно, знакомое – там же остатки крепостной башни – памятника архитектуры четырнадцатого века! Не ее ли строят? Бред какой… Да и все вокруг – бред! Возы, церкви, монахи…

Раничев вдруг остановился и тяжело опустился прямо в дорожную пыль.

– Ты чего, Иване? – Ефим, наклонившись, потряс его за руку.

– Какое, ты говорил, сейчас лето, Фима? – подняв на скомороха измученные глаза, тихо спросил Раничев.

Ефим пожал плечами:

– Шесть тысяч девятьсот третье.

– От сотворения мира… Шесть тысяч девятьсот третье… Минус пять тысяч пятьсот восемь… ну да – тысяча триста девяносто пятый год. Конец четырнадцатого века… Боже!

Застонав, Иван повалился навзничь. Рядом с ним, на ветвях вербы, весело пели птицы. Чуть в стороне, у церкви, белоголовые ребятишки в длинных, подпоясанных кушаками рубахах играли в лапту, оранжевый солнечный луч отразился от креста на деревянной маковке храма и…

Глава 8

Угрюмов. Май 1395 г. Скоморохи

Налетали ясны соколы,

Садились соколы за дубовы столы,

За дубовы столы, за камчатны скатерти,

Еще все-то соколы оны пьют и едят

Оны пьют и едят, сами веселы сидят.

«Повесть о Тверском Отроче монастыре»

…уткнулся прямо в широко раскрытые глаза поднявшегося из пыли Раничева.

– Тысяча триста девяносто пятый, – оглядываясь вокруг, снова прошептал он, и, словно в насмешку, на церкви ударил колокол.

Иван не помнил, как и куда они шли дальше, все смешалось в голове его: боярин Колбята, побег, возчики, играющие в лапту дети, строящаяся крепостная башня, церкви с колокольным звоном и внезапно открывшийся рынок.

– А вот рыба, рыба, кому рыбки? Свежая, только что пойманная. – Пронзительный крик торговца вернул Раничева к реальности.

– Пироги, пироги с белорыбицей, с пылу с жару, бери, господине, не пожалеешь!

– А вот сбитень, на травах пахучих, горяченький.

– Боярин, купи сукна. Хорошее сукно, немецкое – тебе на кафтан в самый раз.

– Ножи, кинжалы, мечи – не угодно ли?

– Пироги, пироги!

– Рыба!

Раничев уже оглох от всех этих криков, потянул за локоть Ефима:

– Куда идем-то?

– В корчму, куда ж еще-то? – весело отозвался тот и подмигнул. – Ну, Иване, ох и загулеваним!

Иван только покачал головой. В корчму – так в корчму. Все равно, куда уж… Триста девяносто пятый… Мать честная!

Свернув на небольшую улочку, ведущую с рынка, беглецы оказались перед невысокой изгородью с призывно распахнутыми воротами и просторным двором с колодцем и коновязью. В глубине двора виднелась большая изба, полутораэтажная, с высоким крыльцом и подвалом. На крыльце, облокотясь о резные перила, судачили о чем-то трое мужиков самого что ни на есть крестьянского вида – рубахи из выбеленного на солнце холста, лыковые лапти с обмотками, за поясами – шапки. У коновязи пофыркивали кони.

– Не шибко-то много народу, – заметил Ефим, поднимаясь по ступенькам крыльца. – Вот к осени ужо соберутся – листику негде упасть.

Поздоровавшись с мужиками, они вошли в избу. Сеней не было – вошли сразу в горницу или, лучше сказать, гостевую залу, с длинными столами, тянувшимися вдоль стен широкими лавками и приземистой печью в углу. Не сказать, чтоб в зале было слишком людно, так, человек десяток хлебали за столами щи, запивая каким-то напитком из больших деревянных кружек. Вокруг стола сновали ребята в ярких рубахах – корчемная теребень – деловито таскали кружки, кувшины, миски. Один из них тут же подскочил к вошедшим:

– На так забрели аль ночевать будете?

– Посмотрим, – вполголоса буркнул Ефим. – Ондатрий где?

– Да в хлеву, – мотнул головой парень. – Свинья опоросилась, смотрит. Позвать?

– Да уж, позови, сделай милость, – подумав, кивнул скоморох. – Мы пока тут посидим, на лавке.

– Сбитню? Капустки солененькой?

– После. – Ефим отмахнулся. – Сперва хозяина позови.

Хозяин появился минут через двадцать, не раньше, видно, не очень-то торопился – не те были гости, чтоб к ним поспешать. Войдя, подошел к Ефиму, кивнул хмуро:

– Ну здрав будь, Гудок. Чего пожаловал?

– И тебе здравствовать, друже Ондатрий. – Скоморох поднялся с лавки. – Не ведаешь ли, где Семен-ватажник обретается? Чтой-то на торгу не видать.

– И нет его там, – скривился в ухмылке Ондатрий – пожилой хитроватый мужик, среднего роста, с явным брюшком, обтянутым черным полукафтанцем поверх синей, с узорочьем, рубахи. Борода на две стороны, картофелиной нос, взгляд бегающий, звериный. Ну точь-в-точь – кулак, как их изображали в старых советских фильмах, для полного сходства не хватало только картуза с лаковым козырьком и серебряной цепочки через все пузо. Впрочем, цепочка все же была, только не через пузо, а на шее – витая, толстая, точно – серебряная.