Перстень Тамерлана - Андрей Посняков

Взошел месяц, на черном небе воссияли звезды. Недоступно-далекие, желтые, они подмигивали Егорше, словно бы утешали: ничего, мол, придет и твое время, а сейчас терпи, коль отдан к Ондатрию в услуженье. Хорошо еще так, а то б помирал с голоду под забором – отец-то с матерью давно в Орде сгинули.

Раничев проснулся рано – едва рассвело, и за крышами изб медленно поднималось солнце. Было прохладно – не холодно, а именно прохладно, как бывает ранним утречком перед жарким да знойным днем. Иван со стоном уселся, вытащив из волос солому, осмотрелся вокруг. Матерь Божия! Где это он? И что вчера было? Кажется, гуляли в каком-то кафе. С этим, новым музыкантом, Ефимом. Да, с Ефимом. Он, что ли, проставлялся? И – где гуляли? Наверное, в «Явосьме», у Макса? Иван вдруг вздрогнул, покачал головой, ясно вспомнив все, что произошло с ним вчера… и не только вчера. Вскочив на ноги, осмотрелся – низкие бревенчатые постройки, изба, покосившийся забор, за забором – высокие деревянные стены с башнями и стражей. Конец четырнадцатого века! Господи! Помолиться – знать бы как? Четырнадцатый век… А ведь это не сон, судя по всему. Стены, воины с копьями, избы. И никаких тебе автомобилей, никакого асфальта, вообще никаких признаков цивилизации… Но черт побери, как? Как такое вообще-то возможно?! Усевшись на солому, Раничев застонал.

– Возьми-ко, испей, друже.

Иван оглянулся. Перед ним стоял какой-то пацан, светленький, темноглазый, в длинной непонятного цвета рубахе, подпоясанной узким пояском, с распухшей губой и большим фиолетовым фингалом под левым глазом. Босиком. Ну натуральный гопник! Такого бы прогнать поскорее да… Гопник дружелюбно улыбался и протягивал Ивану большой деревянный корец.

Не раздумывая больше, Раничев припал губами к корцу – водица! Чистая, ледяная, аж сводит скулы.

– Спасибо, хорошо! – Напившись, он вернул корец парню. Вроде и жизнь веселей показалась. Теперь бы еще покурить. – Ты, случайно, не ку… Тьфу! Господи! Господи! Ну конечно, не курит. Откуда в четырнадцатом веке табак? Господи…

Проснулся Ефим. Заворочался на соломе – видно, жестко спалось, хреновая была солома, старая. Подняв голову, улыбнулся мучительно:

– Попить бы.

– Попей, попей. – Отрок протянул корец.

– Эй, Егорша! – распугивая утреннюю тишину, истошно заорали с крыльца. – Ты где, диавол? Иди, хозяин зовет.

– Пойду я, – погрустнел парень. – Корец опосля принесете.

– Принесем…

Иван с Ефимом переглянулись и вдруг разом захохотали, повалившись на солому и раскинув в стороны руки. Неизвестно, чего было больше в этом смехе: радости от спасения, надежды на хороший день или воспоминаний о вчерашнем?

– Хорошо вчера погулеванили, – отсмеявшись, приподнял голову скоморох. – Сегодня поищу своих. Мало ли – не все с Семеновой ватагой ушли? А ты чего намерен поделывать?

– Не знаю, – честно признался Иван. – Нет у меня здесь никого. Думал, знакомых встречу, ан нет…

– А кто у тебя тут из знакомцев-то был? – заинтересовался Ефим.

Раничев задумался, действительно – кто?

– Ну… хозяин кафе… тьфу, корчмы… есть тут одна, вернее была… Вряд ли ты его знаешь.

– А, ты про ту корчму, что сгорела прошлым летом? – Скоморох понимающе кивнул. – Да, не повезло хозяину. Хотя – он сам виноват, надо мзду платить вовремя, тогда никакой пожар не страшен, верно?

– Так-то оно так… – кивнув, протянул Раничев. – В общем, наверное, и нет здесь у меня никого.

– А ты с кем ватажничал?

– Да вот с ними…

– Так там, в старой корчме, выходит, и кто-то из скоморохов сгорел? Не слыхал. – Ефим недоверчиво покачал головой и тут же обрадованно улыбнулся: – Так ты, выходит, один-одинешенек?

– Выходит, что так, – грустно признался Иван.

– Так давай вместе ватажничать! Вон вчерась как распелись. Инструмент сыщем – заработаем изрядно.

– Наверное, ты прав, Ефим. – Раничев согласно кивнул. – Говоришь – вместе? Давай. Только… я еще, пожалуй, пройдусь, посмотрю, может – и встречу кого?

– Сходи. – Ефим потянулся. – А то так давай со мной на торг да на пристань?

Иван отрицательно покачал головой.

– Ну нет, так нет, – пожал плечами скоморох. – К обеду встретимся тут же, в корчме, хорошо?

– Заметано.

Проводив глазами удалившуюся фигуру Ефима, Раничев снова вытянулся на соломе, подставив лицо солнцу. Он, конечно же, не собирался сейчас никуда идти, уж слишком много всего навалилось на него в последнее время. И все, что навалилось, требовало самого вдумчивого анализа. Анализ этот в свою очередь требовал времени – а его-то как раз и не было в последнее время. Прошлое ворвалось в жизнь Раничева внезапно, навалилось непоколебимо и властно, обхватило когтистыми лапами, не давая опомниться. Хотя, конечно же, и раньше можно было бы догадаться… Да как догадаться-то? Он же, Иван Петрович Раничев, нормальный солидный человек, директор музея, интеллигент… в первом поколении, неужто мог поверить в такое?! Первое, что пришло в голову, – сумасшедшие, затем – секта. Да, это многое объясняло… но ведь та деревня, рядом с боярской усадьбой… И Ефим. Ефим… Что-то не очень-то он походил на забитого средневекового человека, если верить изысканиям некоторых солидных академических историков, только и озабоченного, что мыслями о религии и спасении души. И говорил он вполне понятно, не «не лепо ли ны бяшеть, братие, начати старыми словесы…», а… Впрочем, это было вполне объяснимо: мы ведь тоже не говорим в жизни: санитарный узел, деяние, головной убор. А вот если представить, какое впечатление возникнет о языке людей двадцать первого века у историков, скажем, века двадцать восьмого, ежели обнаружат они пачку бюрократических документов типа «настоящим уведомляем о наличии отсутствия того-то сего-то»? Скажут – только так все и говорили году в две тысячи шестом – и никак иначе! А кто думает по-другому – ату его, ату, ведь мы же провели самые серьезные изыскания, не одну диссертацию накропали, опираясь не на что-нибудь, а на выдающиеся исторические источники, к примеру на такой памятник русской словесности, как переписка Н-ского отдела внутренних дел с районной прокуратурой. Еще некоторые из ученых на старинные песни ссылаются – дескать, народное творчество. Ну о современных песнях лучше вообще помолчать, дай бог, никогда не попадутся они на глаза вдумчивому архивариусу из далекого будущего, иначе вывод о поколении людей начала двадцать первого века будет весьма-весьма прискорбным.

Иван засунул в угол рта соломину – вместо сигареты – пожевал, отогнал назойливую осу и принялся рассуждать дальше. Во-первых – как он оказался в прошлом? Ну конечно, все это связано с той дракой в музее. С человеком со шрамом, с перстнем… С перстнем. С ним вообще не одна загадка связана: то он появлялся внезапно, то исчезал, чтобы, неведомо как, возникнуть снова. Значит – перстень. И человек со шрамом. Наверное, он тоже где-нибудь здесь, в прошлом? Но как найдешь? А найдешь, и что дальше? Ну для начала надо его хотя бы найти и хорошенько потолковать, а уж потом видно будет. Кстати – здесь будет неоценимой помощь Ефима, со скоморошьей-то ватагой искать куда легче – можно всю Россию пройти. Впрочем, ее еще и нет, России-то. Одни княжества – Рязанское, Московское, Тверское… Все, между прочим, разные государства со своей собственной политикой, как внутренней, так и внешней.

Раничев перевернулся на бок – не на то плечо, которое болело, на другое. Во-вторых, прежде чем приступить к поискам, надо бы легализоваться… впрочем, это, похоже, у него неплохо вышло. Заработать на жизнь, пообвыкнуться – вообще, все случившееся, конечно, шок, и шок изрядный, но ведь он, Раничев, черт возьми, историк, а не хрен собачий! Случай-то какой подвернулся! Ходи, смотри во все глаза да мотай на ус, а уж потом, когда вернешься… если вернешься. Иван помотал головой, отгоняя нехорошую мысль. Прошлое ему пока не очень-то нравилось – какие-то уроды кругом: бояре, их слуги, этот вот Ондатрий, судя по всему, – типичная сволочь. Интересно, а как там, в родном мире, восприняли его отсутствие? Жена, наверное, с радостью? Хотя вряд ли, не настолько уж она зла, почти не жили в последнее время вместе, не трепали друг другу нервы. Влада… Вот кого жалко. Переживать будет, ведь любит, наверное. Да даже если и не любит, все равно переживать будет, такой уж они, женщины, народ – переживательный. Иногда – и на пустом месте. Придумают сами себе невесть что, расплачутся – ах, пожалейте нас, бедных. А чего слезы лить, спрашивается? Не придумывайте ничего, займитесь полезным для себя делом, она и сгинет незаметненько, тоска-кручина. Нет, Влада точно переживать будет… Хоть кто-то. Хотя – а ребята? Вадька – соло-гитара, Венька – клавишные, Михал-Иваныч – ударные? Они уж, пожалуй, всю милицию перевернули – где, мол, наш друг и басист Иван Петрович Раничев? В милиции ориентировку, поди, уже дали: так и так, вышел из дома и не вернулся директор краеведческого музея – высокий мужчина… блондин, блин, в черном ботинке… нет, не блондин, конечно. Волосы темно-русые, длинные, борода такого же цвета, подстриженная, глаза серо-голубые, особых примет нет. Был одет в светло-серые брюки и белую китайскую рубашку с короткими рукавами… Бред… Нет, надо, надо возвращаться, все сделать для этого, что можно, и даже – чего нельзя. Ведь там – Влада, ребята, музей, музыка наконец, от четырнадцатого века до изобретения фонографа Эдисона – ужас сколько времени.