Цусима — знамение конца русской истории. Скрываемые причины общеизвестных событий. Военно-историческое расследование. Том II - Борис Галенин

Гавриил подчеркивал, что японцы относились к пленным русским морякам с несдавшихся кораблей очень хорошо и даже с великим почтением. Сочувствовали русским морякам в их поражении и утешали их правдой об этом сражении. Они не раз говорили, что многие их корабли погибли бы, если бы все попавшие в них русские снаряды взорвались.

Моряки постоянно обсуждали между собой, что наша эскадра и они сами сработали хорошо, и была бы победа, если бы не предательство и подлость врагов Отечества внутри страны.

О тех, кто их продал и предал…

Тема подлости и предательства внутренних врагов Отечества, укравших победу из рук русских моряков, стала также основной темой народной песни «В далеком Цусимском проливе». Поскольку текст ее известен значительно меньше, чем, скажем, песен о «Варяге», приведем его здесь. Вполне в тему. Исполняется «Цусима» на мотив «Раскинулось море широко»:

В далеком Цусимском проливе

В далеком Цусимском проливе,Вдали от родимой земли,На дне океана глубокомЗабытые есть корабли.Упали высокие трубы,Угасли навеки огни,И ядра, как острые зубы,Изгрызли защиту брони.Там русские спят адмиралы,И дремлют матросы вокруг,У них прорастают кораллыСквозь пальцы раскинутых рук.Когда засыпает природаИ яркая светит луна,Герои погибшего флотаВстают, пробуждаясь от сна.Они начинают беседу —И яростно сжав кулаки,О тех, кто их продал и предал.Всю ночь говорят моряки.Они вспоминают Цусиму,Напрасную храбрость свою,И небо от жизни далекое,И гибель в неравном бою.И в шуме морского прибояОни говорят морякам:«Готовьтесь к великому бою,За нас отомстите врагам!»

Похоже, простые матросы гораздо вернее поняли и ощутили, что произошло в Цусимском проливе днем 14 мая 1905 года, чем ученые члены Следственной и Исторической комиссий и их многочисленные адепты и эпигоны в погонах и в штатском. Уже более столетия с усердием, достойным лучшего применения, доказывающие, что проиграли мы Цусиму, как и всю японскую войну, исключительно по собственной исторически нам присущей бестолковости и малограмотности. А предательства и измены, да и простой лжи, не было вовсе. Откуда взяться?

Ну насчет лжи и измены мы еще потолкуем и даже меру им, даст Бог, найдем и определим, а пока отметим, что после бесхитростного свидетельства русского моряка Гавриила Кондрашова, подкрепленного столь же бесхитростными словами матросской песни, становятся особенно понятными слова Георгия Александровского, завершающие главу «Цусимского боя», о причинах нашего неуспеха: «При этих обстоятельствах русская эскадра победить никак не могла… Только чудо могло помочь русским победить. Этого чуда не случилось».

К нашему общему несчастью, это чудо в принципе не могло произойти. Мы вернемся к этому в главе «Цусима с точки зрения вечности».

А сейчас вновь отметим, что Георгий Александровский провел очень точную аналогию с разрушением жизненно важной периферии на объектах германской оборонной промышленности во Второй мировой войне и на русских броненосцах в Цусимском бою. Добавим к слову, что именно по той же схеме фугасами американской авиации были уничтожены в 1944–1945 годах японские сверхдредноуты «Мусаси» и «Ямато», для каждого из которых потопление самых мощных из оставшихся в мире линкоров типа «Айова» было бы делом 15–20 минут[395].

8.3. «Суворов» в бою 14 мая

Из дневника старшего флаг-офицера штаба Командующего 2-й эскадрой флота Тихого океана капитана 2-го ранга Семенова

Чтобы отчетливее представить себе разницу ситуаций на русских кораблях в боях 14 мая 1905 года и 28 июля 1904 года и решить для самих себя, одна и та же была там «шимоза», сравним то, что произошло на «Суворове» за первые полчаса боя при Цусиме с происходившим на «Полтаве», отставшей в бою при Шантунге из-за поломки машины от эскадры и принявшей на себя сосредоточенный удар всех броненосных сил Того[396].

На сей раз воспользуемся дневниковыми записями старшего флаг-офицера штаба Командующего 2-й эскадрой флота Тихого океана Владимира Ивановича Семенова. 

С нелепым бормотанием

«Минуты через две, когда за первыми двумя броненосцами успели повернуть и вторые два — “Фудзи” и “Асахи”, японцы стали отвечать.

Началось с перелетов.

Некоторые из длинных японских снарядов на этой дистанции опрокидывались и хорошо видимые простым глазом, вертясь, как палка, брошенная при игре в городки, летели через наши головы не с грозным ревом, как полагается снаряду, а с каким-то нелепым бормотанием.

— Это и есть “чемоданы”? — спросил, смеясь, Редкий.

— Они самые…

Однако меня тут же поразило, что “чемоданы”, нелепо кувыркаясь в воздухе и падая как попало в воду, все-таки взрывались. Этого раньше не было…

После перелетов пошли недолеты. Все ближе и ближе… Осколки шуршали в воздухе, звякали о борт, о надстройки… Вот недалеко, против передней трубы, поднялся гигантский столб воды, дыма и пламени… На передний мостик побежали с носилками. Я перегнулся через поручень.

— Князя Церетели! — крикнул снизу на мой безмолвный вопрос Редкий, направлявшийся к своей башне.

Следующий снаряд ударил в борт у средней 6-дюймовой башни, а затем что-то грохнуло сзади и подо мной у левой кормовой. Из штабного выхода повалил дым, и показались языки пламени. Снаряд, попав в капитанскую каюту, пробив палубу, разорвался в офицерском отделении, где произвел пожар…» 

Часы и записная книжка

«Я вынул часы и записную книжку, чтобы отметить первый пожар, но в этот момент что-то кольнуло меня в поясницу и что-то огромное, мягкое, но сильное, ударило в спину, приподняло на воздух и бросило на палубу…

Когда я опять поднялся на ноги, в руках у меня по-прежнему были и записная книжка и часы. Часы шли; только секундная стрелка погнулась, и стекло исчезло. Ошеломленный ударом, еще не вполне придя в себя, я стал заботливо искать это стекло на палубе и нашел его совершенно целым. Поднял, вставил на место… и тут только, сообразив, что занимаюсь совсем пустым делом, оглянулся кругом.

Вероятно, несколько мгновений я пролежал без сознания, потому что пожар был уже потушен, и вблизи, кроме 1–3 убитых, на которых хлестала вода из разорванных шлангов, никого не было. Удар шел со стороны кормовой рубки, скрытой от меня траверзом из коек. Я заглянул туда. Там должны были находиться флаг-офицеры — лейтенант Новосильцев и мичман Козакевич и волонтер Максимов с партией ютовых сигнальщиков.

Снаряд прошел через рубку, разорвавшись об ее стенки. Сигнальщики (10–12 человек) как стояли у правой 6-дюймовой башни, так и лежали тут тесной кучей. Внутри рубки — груды чего-то, и сверху — зрительная труба офицерского образца.

“Неужели все, что осталось?” — подумал я… Но это была ошибка: каким-то чудом Новосильцев и Козакевич были только ранены и с помощью Максимова ушли на перевязку, пока я лежал на палубе и потом возился с часами…» 

Похоже на 28 июля?

«Что? Знакомая картина? Похоже на 28 июля? — высунулся из своей башни неугомонный Редкий.

— Совсем то же самое! — уверенным тоном ответил я, но это было неискренно: было бы правильнее сказать “совсем не похоже!”

Ведь 28 июля за несколько часов боя “Цесаревич” получил только 19 крупных снарядов, и я серьезно собирался в предстоящем бою записывать моменты и места отдельных попаданий, а также производимые ими разрушения.

Но где же тут было записывать подробности, когда и сосчитать попадания оказывалось невозможным! Такой стрельбы я не только никогда не видел, но и не представлял себе. Снаряды сыпались беспрерывно, один за другим…»[397] 

Здесь было что-то совсем новое!..

«За 6 месяцев на артурской эскадре я все же кой к чему попригляделся — и шимоза, и мелинит были до известной степени старыми знакомыми, но здесь было что-то совсем новое!..

Казалось, не снаряды ударялись о борт и падали на палубу, а целые мины… Они рвались от первого прикосновения к чему-либо, от малейшей задержки в их полете. Поручень, бакштаг трубы, топрик шлюпбалки — этого было достаточно для всеразрушающего взрыва…