Чтоб знали! Избранное (сборник) - Михаил Армалинский

Однажды она пёрднула и чихнула одновременно, причём с такой силой, что сделала сальто. Это – шутка, но ниже опять серьёзно.

Одна из любимых историй сестры – как она пошла в туалет и, подтираясь, незаметно для себя проткнула своим длинным наманикюренным ногтем туалетную бумагу и зачерпнула под ноготь дерьма. А потом, вернувшись на совещание, с которого удалилась, она дерьмовым пальцем стала водить по тексту перед носом своего начальника.

Разговоры о запорах и газах были самыми волнующими и животрепещущими, поскольку все члены семьи исправно страдали ими. Впрочем, слово «страдали» здесь будет не вполне уместно, ибо «страдания» эти явно приносили наслаждение. Когда же количество дней запора начинало превышать четыре, нехотя принималось слабительное.

Брат Карен неоднократно ломал унитаз, усаживаясь на него. Как это он умудрялся сделать – я до сих пор не понимаю. Я могу только предположить, что он не садился на него, а нетерпеливо грохался задницей, а при его весе в 200 кг это могло оказаться невыносимым для нежного фаянса.

Братец любил рассказывать всем о своих шутках, которые он проделывал над своею милою женой, родившей ему троих сыновей одного за другим. Так, на День Матери он широким жестом дал жене пять долларов и сказал, чтобы она пошла и купила себе цветов.

Самой его любимой шуткой была следующая. Брат установил в своём доме регулятор температуры, который мог контролировать время включения и отключения отопительной системы. Дело было холодной зимой, и жена заметила, не ведая о сути такого регулятора, что утром, когда мужу время вставать на работу, отопление включается на полную мощь и завтрак проходит в тепле, семейном и воздушном. Но стоит только закрыться двери за мужем, как отопление отключается и температура в доме поддерживается чуть выше той, при которой пришлось бы надевать пальто. К концу дня, перед приходом мужа с работы, с отопительной системой что-то происходит и она начинает опять работать в полную силу. К моменту, когда заботливый муж открывает дверь, дом дышит в него теплом.

Только через несколько дней, заметив цикличность климата, жена поняла, что здесь что-то кроется, и муж ей со смехом поведал секрет установленного им режима регулятора. Всё это было преподнесено как презабавная шутка, на которую жена и малые дети отреагировали не смехом, а простудой. Целью же этого предприятия была экономия денег на обогрев дома. Жена братца покорно улыбалась этим шуткам, но было видно, что ей невесело.

Ну, и ещё один эпизодец. Братан взял напрокат смокинг, чтобы явиться в нём на свадьбу сестры. Свадьба была в субботу, а смокинг нужно было возвращать в понедельник. В воскресенье брат одел смокинг и пошёл стричь траву вокруг своего дома. Причина? «За смокинг всё равно уплачено, так я уж его использую до упора». Это тоже воспринималось семьёй как необыкновенно весёлая шутка.

Всё это отпечаталось на характере Карен. Женщина, копящая в себе дерьмо, могущая терпеть днями, находя в этом удовольствие, оказалась копящей свои дерьмовые чувства, не изъявляя их до того момента, когда сдерживать их уже больше физически невозможно. Поэтому она всегда пребывала на людях с тебе известной наклеенной улыбкой, а дома впадала в депрессию.

В связи с вышеизложенным, становится вполне естественным, что Карен постоянно пердела. Причём очень редко её пук был воздушным, без запаха, как это часто бывает у нормальных людей. Нет, каждый пук был у неё злостно вонюч. Пёрднет и обязательно раздумчиво скажет: что же я такое ела? Надо, мол, перестать есть это или то. Каждый вечер она рассказывала мне, как, находясь с кем-либо в лифте или в машине или разговаривая с преподавателем, она испортила воздух и умирала со стыда.

Она полагает, что если она пёрднет и тут же извинится, то она как будто и не пёрднула. То же самое и с рыганьем. Звеньями той же цепи были её грубость и наглость – извинишься, и всё, мол, должно навек проститься и забыться. А если я припоминал ей грубость, то она называла это злопамятностью. Я же говорил, что любовь – это живое существо, которое нужно беречь, и если ты оторвёшь ей руку или выбьешь глаз, то она так и останется калекой, и никакие извинения не помогут. Она же всё мечтала о нашей будущей жизни и, плюя на настоящую, строила воздушные замки. Из испорченного воздуха.

– О, какой ужас! – с показным смущением восклицала она, очередной раз испустив вонь и махая руками, чтобы разогнать воздух вокруг себя, а на деле поспешно вдыхая его с наслаждением, достойным лучшего применения.

Карен только подыгрывала моему отвращению, но не от её вони, а от её нежелания сдерживаться во имя меня. Так что стояли сплошные ночные бздения. А дневные – само собой.

Что касается вони, то она была бы даже приятна, если бы была сексуально окрашена. Карен может пердеть за столом, но, приступая к ебле, вся в поцелуе, прерывается и выбегает за дверь, чтобы выпустить газ. А ведь это единственное время, когда её пердёж возбудил бы меня, поскольку он связался бы в этот момент с желанием, с еблей. То есть если бы мы, к примеру, пребывали бы в «69», и она, кончая, пёрднула бы. О, это было бы прекрасно, ибо это свидетельствовало бы о наслаждении, которое лишает её контроля над собой. А это – вожделенное чудо. Тогда и запах её был бы роскошен, так как он стал бы свитой наслаждения. Но нет, во время ебли она ничего подобного себе не позволяла, потому что считала, что это испортит любовную атмосферу, и, хоть я ей говорил, что для меня это только будет возбуждающим, она так и оставалась скованной и «приличной».

Хотя по сути своей Карен бесстыдна, но не в любви, не для любви, а по безалаберности и неряшливости. Если же точнее, то любовники бесстыдны друг с другом из-за обуревающего их желания, а супруги – из-за овладевшего ими безразличия.

Вся религиозность Карен исчерпывалась заповедью: «Люби дерьмо своего ближнего, как своё». Однажды она в приступе нежности ко мне, выйдя из туалета, где я опорожнился до неё, сказала, что моё дерьмо вкусно пахнет. Вот какого комплимента я удостоился от жены.

Я к ней быстро подладился и как-то, сидя у камина и глядя на потухающий огонь, сказал, что угли – это дерьмо огня. Она так зашлась в смехе, как ни от одной моей другой шутки.

После неё в унитазе всегда оставался кусочек дерьма, который почему-то не желал исчезнуть в водовороте вместе со своими сородичами и в последний момент выныривал. Она срала такими большими кусками, что каждый раз засорялся унитаз.

Любую боль в животе Карен приписывает газам, и поэтому она, как и все в её семье, принимает бездну таблеток, чтобы унять газы. То есть таблетки способствуют отхождению газов, и под предлогом боли в животе Карен с помощью таблеток усиливает пердёж.

Вот такой атмосферой дышал мой брак. Надеюсь, тебе теперь кое-что проясняется.

А сейчас – кое-что из ультрасовременной поэзии. Ну, держись! Первое – тебе.

Посвящается С.

В ином измерении энном,в задрипанном городе Энскеживёшь, занимаясь обменомокошечка без занавески

на окна, пускай не в Европу,но хоть не на хищных соседей,всегда караулящих тропыот кухни до нужника. Съеден

последний гриб, мертвенно-белый.Чтоб в памяти не околели,ты их изваять в акварелирешил. И с надеждою спелой

ты ими листы оснащаешь —пора: там зима не белеет,а чёрным недугом болеет.Но духом ты не обнищаешь,

в пространстве, где деньги бесценны,растут не продажи – обмены:там жилы меняют на мыло,там власть, что схватила кормило,тебя лишь буханкой кормила,ты вовсе не строил ей глазки —ты выстоял очередь в краски,

и в них заживя, как в хоромах,злой опыт менял на опят.А власть не желает опасть —в улыбке оскаливши пасть,заигрывает на погромах,глазами стреляет, но промахона совершила опять.

Ты пристально смотришь в окно,которое смотрит в колодец.Так плюнь же в него – ведь народецзагадил источник давно.

В отравленной мутной водеты рыбки уже не половишь,пускай копошатся в трудепартийные спецы по воле.

В пустыне ничтожных земельтебе ничего уж не светит:ни солнце, что село на мель,ни слово, попавшее в сети.

На вечный обвес и обмер,от коих мир обмер, не сетуй —остался оазис на свете,где радуется большинство.И он предлагает обменубожества на божество.

* * *

О чём думает человек в минуту своей смерти?О чём думает человек в день своей смерти?О чём думает человек в год своей смерти?О чём думает человек в жизнь своей смерти?

* * *

Сокращения мышц называем любовью,и – взаимной, когда они одновременны.И, вздохнув, обратимся опять к суесловью,потому что в желанья придут перемены.

Мы теперь друг на друга с прохладцеюсмотрим, а ведь только минуту назад полыхали,и казалось, что жаром желанье не сморим,а лишь сделаем ярче. Но как низко пали,

вознесённые похотью к Божьим стопам,мы лежим, обессилены быстрым полётом,и подносим к губам охлаждённый стакан,переполненный морем, но ставшим болотом.

* * *

Негритянку держу на чёрный день,блондинку лелею ночами белыми.Лести парчовую ниткувдень в ушко —брюшко —и шей по телу губами спелыми.

Так мы и жили – то там, то тут.Мне шили тело, а я подшивалв дело романа. Коль мне дадут,даденое – губами жевал,

и языком проходился почёрным и белым губам гуманно,чтоб никого не обидеть – гурманомпосле облизывался. Эдгар По

каркал, что будто бы никогдая не вкушу золотой серединымежду белой и чёрной – сединыне помешают мне накатать

сто фолиантов погони за нею,златом серёдки – невежда селёдкой,скажет, воняет. Также и с лодкой,что разбивалась об ахинею —

в общем, я в истине – спец и мастак,пронюхал её укромное место.А тех, кто не верит, – их так и растак!Суть из первых рук мне известна.

* * *

Бидон бидэ наполня до краёвобильными ночными сливками,она коровою брела под кроводьял, качая бигудями-свитками.

А под одьялом муж, известный скотовод,нахрапом храпа брал за зоб желаниежены, которая от сточных водразбухла молоком невоздержания.

* * *

Это было всего лишь вчера,а уж сколько случилось иного,позади оказалась черта,устрашавшая жизнию новой.

Мы казались счастливой четой,но не жалость жила в ней, а жало.И былое за мнимой чертойзатяжной слепотой устрашало.

Нет, любовь не слепа – ведь онамне представила фата-моргану,и фата была ясно видна,погрузившая разум в нирвану.

Скоро брачная ночь истекла,и пришло разведённое утро,и грядущее из-за углавыплывало в судёнышке утлом,

а вернее, в посудине грязной,той, что в раковину занесло.И ты моешь, а я в унисонвытираю, с надеждой заразной,

что окажется дней до чертабез тебя, явно осточертевшей.И горит перед нами черта,пред которой ничто не удержит.

* * *

Я, проплывая по жизни к смерти,не попадаю желаньям в сети —я разрываю их. И ошмёткилипких сетей цепляют подмётки

на плавниках и хвосте, которыйгоризонтальный, китовый, скорый.Я представлял океан бескрайним —ночью поздней. А утром ранним

до берегов я хотел добраться,слал ультразвук с самостийных раций —волны не возвращались обратно,Что ж, я думал, оно и ладно.

* * *

Ненавижу блондинок,а вот надо ж – ебу.Но прорвётся плотина —и увижу в гробу

всех их, простоволосых —с непокрытой пиздой.От шатенок – в засосах,от брюнеток – застой

тёмной крови во члене.Тёмный волос – контрастс белой кожей – влеченьевдохновенно создаст.

И ему не иссякнуть —свежий сок потечёт,и заполнится заводь,где пизды пятачок.

И волосиков темень,и отверстия светдаст название теме,и возникнет сюжет.

* * *

Осенний лес, с потерянным лицом,стоит готовый ко всему – к зиме.И солнце зацепилось колесомза тучный камень. Пышет, словно Змей

Горыныч, пылких наслаждений план.Но выкатился колесом язык,споткнувшийся о зубы, точно пьяниль к языку чужому не привык.

* * *

Родители, затравленные дочкой,боятся сделать нового ребёнка.Поставлена на размноженье точка,в пизду густая вставлена гребёнка:

в ней трубы, вывязанные морским узлом,мечтают, чтоб скорей явился Гордий,и только клитор выглядит тузоми пыжится с навязчивостью гордой.

Таблетки ежедневно пожирая,чтоб овуляцию пресечь,жена себя лишает рая,в пизду усердно снадобья втирая,пред тем как с мужем лечь.

Она напяливает толстостенный кондомна вяленький отросток мужуи вновь предупреждает грозным тоном,чтоб он кончал не внутрь, а наружу.

Прислушиваясь к звукам в спальне дочки,муж и жена с трудом совокуплялись.Она была их радостей источники горестей, что быстро прибавлялись.

* * *

Я путешествую вниз по жизни,дух захватывает от спуска.Женщины рядом – сплошные шиксы.Если сияют глаза, то тускло.

Вот путешествовал я с одною,похоть сморили, и стало скучно,мы уснули друг к другу спиною,от постороннего тела – душно.

Так и с другими – ебу с прохладцей.Правда, случилась одна недавно,но протекла, как моча сквозь пальцы,жаркая и пахучая дама.

Сердце моё зашлось при видетела её – лишь лобком укрыто.Сгинул оргазм. Вот и разум-правитель,а перед ним – пустое корыто.

После восторгов – словесных больше,а не телесных – вдруг прекратиламне отдаваться. Скажи, о Боже,хули она мне яйца крутила?

Вот и пришлось вернуться к бабам,явно не тем, что мечты хотели,на дурачка их беру, нахрапом,в страсти хрипим в дешёвом отеле.

* * *

На озере, среди людей обильных,я подошёл к тебе, заворожёнобильем форм, без лифчика мобильных,хоть видел я, что лезу на рожон.

Ты так отреагировала мягко,что я в тебя чрез пару дней изверг,как изверг, огнедышащий из мрака,свою любовь; и грусть свою отверг.

Теперь, ежеминутно незабвенна,ты тешишь, чешешь где-то за ушкоми правде потакаешь неизменной —что свежая пизда всегда с душком.

* * *

Ряд волшебных изменений