Анафем - Нил Стивенсон

Довольно долго я наблюдал, как Ала то входит в надувной дом, то выходит наружу. Иногда она, поглядывая на фальшивое небо, говорила в прикрепленный к наушникам микрофон, иногда — если беседовала с кем-то лицом к лицу — снимала гарнитуру и прикрывала микрофон рукой. Воспоминания о том, что было между нами утром, нахлынули и вытеснили всё остальное. Я думал о себе как о человеке, хромом на одну ногу, который выучился ходить и забыл о своём увечье. Однако пустившись в дальний путь, он обнаружил, что всё время возвращается в исходную точку, потому что из-за больной ноги ходит кругами. Но если он найдёт себе спутника, хромающего на другую ногу, и они отправятся вместе...

Корд шутливо меня толкнула, и я чуть не упал в пруд — ей пришлось ловить меня за стлу.

— Она красавица, — сказала Корд, пока я не начал возмущаться.

— Да. Спасибо. Что правда, то правда, — ответил я. — Она для меня всё.

— Ты ей это сказал?

— Ага. Вообще-то сказать ей — не проблема. Насчёт «сказать» смело можешь на меня положиться.

— Вот и отлично.

— Проблема во всех остальных обстоятельствах.

— Да, обстоятельства занятные!

— Прости, что я тебя в это втянул. Я не хотел.

— Мало ли кто чего хотел, — сказала она. — Знаешь, братец, даже если бы я погибла, то не зазря.

— Да как ты можешь так говорить, Корд...

Она помотала головой и приложила палец к моим губам.

— Нет. Хватит. Мы это не обсуждаем.

Я взял её руку в свои и задержал на мгновение.

— Ладно. Это твоя жизнь. Я молчу.

— Не просто молчи. Верь.

— Эй! — произнёс грубый голос. — Кто тут смеет хватать за руки мою девушку?

— Привет, Юл, что поделывал после Экбы?

— Время промелькнуло мигом. — Юл подошёл и встал позади Корд, которая привычно на него откинулась. — Мы бесплатно катались на воздухолётах. Посмотрели мир. Отвечали на вопросы. На третий день я установил правило: сказал, что не отвечаю на вопросы, на которые уже ответил. Они сперва злились, потому что для этого им самим надо было разобраться. Н ов итоге так вышло лучше для всех. Нас поселили в столичной гостинице.

— В настоящей гостинице, — уточнила Корд на случай, если до меня не дошло. — Не в казино.

— Иногда мы по несколько дней бывали никому не нужны, — продолжал Юл. — Потом нас вдруг спешно вызывали, и мы по три часа кряду силились вспомнить, были кнопки на пульте управления круглые или квадратные.

— Нас даже гипнотизировали, — добавила Корд.

— Потом кто-то продал нас журналюгам, — мрачно сообщил Юл, косясь на молодого человека со спилекаптором. — Даже и рассказывать не хочется.

— Затем нас дня на два переселили в какое-то место неподалёку от Тредегара, — сказала Корд.

— А после того как взорвали стену, рассредоточили на старую ракетную базу в пустыню, — подхватил Юл. — Мне понравилось. Никаких репортёров. Гуляй, сколько влезет. — Он беспомощно вздохнул. — Теперь мы здесь. Тут не разгуляешься.

— Вам что-нибудь давали перед посадкой в космический аппарат?

— Вроде большой таблетки? — спросил Юл. — Вот такой?

Он протянул руку. На ладони лежал Всеобщий уничтожитель.

Я быстро накрыл её своей и сделал вид, будто мы обменялись рукопожатиями. Юл взглянул удивленно. Я убрал руку, но теперь Всеобщий уничтожитель был у меня в кулаке.

— Мою хочешь? — спросила Корд. — Нам сказали, это чтобы отслеживать перемещения. Для нашей безопасности. Но я не люблю, когда за мной следят, и...

— Если бы ты хотела безопасности, ты бы сюда не отправилась, — закончил я.

— Вот именно. — Она вручила мне свою таблетку, уже не так заметно, как Юл.

— Что это на самом деле? — спросил он. Я уже придумывал какую-то ложь, но случайно поднял глаза и увидел взгляд Юла, явственно говоривший: «Только не смей врать».

— Бомба, — произнёс я одними губами. Юл кивнул и посмотрел в сторону. У Корд стало такое лицо, будто её сейчас стошнит. Я сунул таблетки в складку стлы и сказал, что отойду, потому что из надувного дома вышел Эмман Белдо в сопровождении ещё одного арбца — судя по характеру движений, нижестоящего. Я вытащил из уха каплю и отбросил в сторону. Эмман увидел, что я к нему иду, и велел спутнику проваливать. Мы встретились на краю пруда.

— Секундочку, — были первые слова Эммана. На шее у него висело какое-то электронное устройство. Эмман включил его, и устройство заговорило, выдавая произвольные слоги и фрагменты ортских слов. Впечатление было такое, будто речь Эммана и ещё нескольких человек записали, а потом пропустили через мясорубку.

— Что это такое? — спросил я, и ещё до конца фразы мой голос тоже включился в словесный фарш. — А, ясно, антиподслушиватель. Чтобы мы могли говорить свободно.

Эмман не подтвердил и не опроверг мои слова, только взглянул на меня с интересом.

— А ты изменился, — заметил он, стараясь говорить чётко, чтобы его речь выделялась в потоке галиматьи, которой обменивались Эмман-генератор с Эразмас-генератором.

Я отогнул складку стлы и показал то, что получил от Юла и Корд.

— В каком случае, — спросил я, — ты планируешь их включить?

— В том случае, если получу соответствующий приказ. — Эмман покосился на пузырь.

— Ты понимаешь, о чём я.

— Это, безусловно, крайнее средство, — сказал Эмман. — Его пустят в ход, только если дипломатия не сработает и нас соберутся убить или взять в заложники.

— Мне просто интересно, насколько бонзы компетентны выносить такие суждения.

— Я знаю, ты не любитель следить за мирской политикой, — сказал Эмман, — но она заметно улучшилась с тех пор, как наши любезные хозяева выбросили небесного эмиссара в шлюз. А особенно после того, как Рассредоточение стало всерьёз на неё влиять.

— Ну, про это мне ничего не известно, — заметил я. — Последние две недели я был занят другим.

Эмман фыркнул.

— Да, верно! Кстати, вы молодцы.

— Спасибо. Когда-нибудь я расскажу тебе в красках. А пока в двух словах: каким образом Рассредоточение стало влиять на мирскую власть?

— Собственно, никого и не пришлось убеждать. Всё было и так очевидно.

— Что очевидно?

Эмман глубоко вдохнул и выдохнул.

— Подумай. Тридцать семь столетий назад инаков загнали в матики из-за страха перед их способностью изменять мир с помощью праксиса. — Он кивнул на складку стлы, под которой я спрятал Всеобщие уничтожители. — Из-за таких вот штучек, думаю. Праксис замер или по крайней мере замедлился до темпов, при которых перемены понятны, оценимы, контролируемы. Всех это устраивало, пока не появились они. — Эмман поднял голову и огляделся. — Выяснилось, что мы проиграли гонку вооружений космосам, не ставившим преград своим инакам. И что дальше? Когда Арб решил дать хоть какой-нибудь отпор, кто нанёс удар? Военные? Мирская власть? Нет. Ваш брат в стле и хорде. Так что Рассредоточение набрало порядочно очков просто тем, что мало говорило и много делало. Отсюда концепция двух магистериев, то есть...

— Я слышал.

Мы некоторое время молча смотрели через овальный пруд на другой берег, где процессии урнудских и троанских чиновников выходили из павильонов на берег. Говорилка у Эммана на шее, впрочем, не умолкала.

— Значит, таково наше теперешнее повествование? — спросил я.

Эмман глянул настороженно.

— Наверное, можно думать об этом в таких терминах.

— Ладно, — сказал я. — Если всё пойдёт наперекосяк и какой-то бонза прикажет тебе включить ВУ, ведь правда будет обидно, если окажется, что вы с бонзой спутали повествование?

— В каком смысле? — резко спросил Эмман.

— Да, тридцать семь веков назад нас загнали в матики. Но у нас осталась возможность заниматься новоматерией. В результате мы получили Первое разорение. Отлично. Никакой новоматерии, за редкими разрешёнными исключениями: заводами, где её производят под руководством призываемых по мере надобности инаков. Время идёт. Нам по-прежнему разрешены манипуляции с генетическими цепочками. Результаты пугают. Второе разорение. Больше никакой цепочкописи, никаких синапов в концентах, за редкими разрешёнными исключениями: ита, часы, страничные деревья, библиотечный виноград и, возможно, лаборатории в экстрамуросе, где работают призванные инаки или обученные в концентах праксисты вроде тебя. Отлично. Теперь уже всё под контролем, верно? Без синапов, без инструментов, с одними граблями и тяпками, под надзором инквизиторов инаки уже ничего не сделают. Мирская власть окончательно с нами справилась. А через две с половиной тысячи лет выясняется, что умные люди, запертые на скале, где им нечем себя занять, кроме раздумий, могут создать праксис, не требующий инструментов и потому ещё более пугающий. Отсюда Третье разорение, самое страшное, самое жестокое из всех. Через семьдесят лет матический мир восстанавливается. И здесь можно задать себе очевидный вопрос...