Путь хирурга. Полвека в СССР - Владимир Голяховский

Внешние условия не изменили национальной натуры в России, а лишь по-иному выявляли те же самые общие черты национального характера. И не лестница суда, не коридоры, воняющие краской, а сам дух народный, черта нерационально направленных действий, бессмысленных с точки зрения логики поступков, противоположных натуре самого преступника, — это представилось мне знакомым во всей той истории, когда я был в суде.

Новая клиника и наш вытрезвитель

После полутора лет тесноты и неустроенности в столетней Басманной больнице кафедре дали помещение в новой больнице № 36. В приподнятом настроении мы подходили к длинному семиэтажному корпусу с большими окнами — насколько же он лучше нашего старого барака! Первое, что нас встретило внутри, — оставленный строительный мусор и грязь. Все равно, условия были шикарные, хотя и нерационально спланированные: по обе стороны коридоров только ряды больничных палат и кабинеты для лечебных процедур, но нет комнат для занятий со студентами, заниматься с ними негде. А ведь клиническая больница — это центр медицинского образования. Нам дали два просторных этажа на 140 кроватей и операционный блок. Мы почувствовали себя хозяевами и стали все вместе приводить их в порядок — пришли в воскресенье, выносили строительный мусор, мыли стены, очищали пол от засохшего цемента. Но где заниматься со студентами? Не было другого выхода, как расставить учебное оборудование в двух палатах. Вдруг прибежала разъяренная главный врач Шиманова, пожилая женщина. Вместо благодарности за то, что мы привели помещение в порядок, она резко накинулась на меня:

— Я запрещаю занимать палаты под учебные комнаты.

Мы опешили, я успокаивал ее:

— Обещаю вам: мы сохраним все сто сорок кроватей, только расставим их тесней. Но мы кафедра, и для нас учебный процесс студентов не менее важен, чем лечебный.

— Мне наплевать на учебный процесс и на студентов! Немедленно освободите палаты.

Ничего в России просто не делается — слово за слово, она подняла скандал и велела нам тотчас же выехать. Это было самоуправство. По законам, должен быть подписанный контракт с больницей. Но был он или не был — я не знал. Скандальная главная врачиха выжила нас, и пришлось ехать обратно в Басманную. И вот неожиданно мои ассистенты ополчились против меня. Это был «бунт на корабле», он меня насторожил. За всех высказался Михайленко:

— Как хотите, но члены партийной группы обсудили и поручили мне сказать, что мы недовольны — из-за вас кафедра потеряла хорошую базу.

— Что значит «из-за меня»?

— Вам следовало посоветоваться с партгруппой, а не ссориться с главным врачом.

Ах вот что — они хотели моего подчинения им, чтобы я просил их советов. В этом и был главный принцип коммунистов: надо их спрашивать, надо им угождать. Я считал, что был в таком положении, что мог этого не делать. Я считал их плохими работниками, мирился с ними вынужденно, до конца их конкурсного срока. Но советоваться с ними лишь потому, что они «партийная группа»?.. Нет, не стану. К тому же я хотел поставить ту неприятную главврачиху на место: она только администратор, а лечебным и учебным процессами руковожу я, профессор. Михайленко я так и ответил:

— Заведую кафедрой я и знаю, что делаю.

— Ну, как хотите…

Наверное, он будет жаловаться в партийный комитет института. Хотя это не так важно, но я не хотел, чтобы там шли лишние разговоры обо мне — партийный комитет с самого начала был ко мне недоброжелателен. На всякий случай мне следовало расколоть партгруппу кафедры, чтобы кто-то из них поддерживал меня. Я поговорил с Косматовым, самым молодым и самым лояльным ко мне. Он работал активно, старался больше других, я уже дал ему тему для кандидатской диссертации. Я спросил:

— Вы тоже считаете, как партгруппа, что из-за меня кафедра лишились хорошей базы?

Он потупил глаза, нахмурился:

— Вы извините, я не должен рассказывать не члену партии, что мы обсуждаем на наших собраниях. Но я им говорил, что они это напрасно. А тогда они напали на меня — значит, ты против партгруппы? А у меня, знаете, выговор еще висит в деле. Ну, я и замолчал.

— Надеюсь, вы меня поддержите, если когда-нибудь придется.

— Конечно, я поддержу вас. Я же понимаю, как я вам обязан.

Я ободрил его:

— Скажите им на следующем собрании, что мы въедем обратно, но въедем победителями.

Пришлось искать возможности повлиять на противную главную врачиху. Я просил помощи у старого знакомого Леонида Ворохобова — начальника Главного управления здравоохранения Москвы. Он знал меня со студенческих лет и поддержал. Вскоре она позвонила и сама позвала нас обратно — мы вернулись победителями.

Наконец осуществлялась моя мечта — иметь клинику не хуже, чем я видел в Германии у Милоша Янечека. Я считал, что проработаю в новой клинике долгие годы и смогу осуществить все свои планы.

Ассистенты «прикусили губу», партийный комитет промолчал — надолго ли? Правда, учебные комнаты нам все-таки пришлось устроить в подвальном этаже. Зато главврач ничего не сказала, когда я занял одну палату под свой кабинет. Моя мечта была — иметь кабинет, соответствовавший моему положению. Я уже стал одним из самых популярных в Москве травматологов-ортопедов, мне звонили и ко мне приходили десятки людей, просились на прием и лечение. Я принимал их, делал им операции и нередко получал от них гонорары. Частная практика считалась взятками, но все профессора и опытные врачи тайно брали подарки или деньги от пациентов. Поначалу я стеснялся это делать, потом положил себе за правило: сам я никогда не стану просить плату за лечение. Но если пациенты платили, я не отказывался. Кроме денег, частная практика давала мне широкие связи — «блат», а это было еще важней. У меня был «блат» в магазинах, в театрах, в железнодорожных и авиационных кассах — повсюду. Таков был наш советский мир, мы жили по принципу «не имей сто рублей, а имей сто друзей».

Один из моих пациентов, директор треста по деревообработке, предложил бесплатно отделать мой кабинет деревянными панелями — заманчивое предложение. Образцом по устройству клиники был для меня мой приятель профессор-глазник Святослав Федоров. Он был не только крупный специалист, но и умелый хозяин, организовал себе прекрасную клинику. Правда, Федоров был член партии с родственными связями в Центральном Комитете — мощная поддержка. Федоров делал что хотел, никто не смел ему возражать. Я бывал в его богатом кабинете, и мне хотелось устроить себе похожий.

Мой пациент прислал рабочих, они красиво обили стены деревянными панелями с встроенным шкафом и большим неготоскопом для рентгеновских снимков. Как раз в то время я купил домой, по блату, новый финский мебельный гарнитур. И перевез в свой кабинет прежнюю мебель — получилось красиво и солидно. Здесь я мог проводить совещания кафедры, осматривать больных, в том числе и своих «частных» пациентов.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});