Дети войны. Народная книга памяти - Коллектив авторов

…И хотя летом дни длинные, этот день за Кукиной горой подходил к концу. Полицаи нас торопили. Мужики с лопатами работали изо всех сил, но как-то у них постоянно не хватало земли, чтобы засыпать этот страшный котлован-могилу. Мы погрузили все кучки одежды в автомашины, полицаи махнули рукой шоферам, взревели моторы, и машины уехали на Касплю. «Век! По домам, пацаны! Да смотрите, не болтайте дома, что здесь видели, что здесь делали», – рявкнул один из полицаев и прогнал нас. Я помчался домой, не чуя под собой ног. Мама предложила мне поужинать, но я бухнулся на свою кровать и уснул, уставший от всего пережитого за этот ясный и теплый летний день 1942 года.

Проснувшись назавтра, я чувствовал себя так плохо, что мать стала меня лечить, приговаривая, что я заболел от всего пережитого вчера, что эти переживания не для моего возраста. Так прошло с неделю. Мы боялись всех, кто шел по тропинке от улицы к нашей хате.

Вскоре мать приняла решение отнести найденного ребенка в деревню Горбуны, в 5 километрах от Каспли. Там у нее жила старая добрая тетка – родня нашего отца. Мы, дети, всегда были рады ее приходу, немудреным гостинцам и звали бабой Марьей. Вдруг эта старушка сама, по каким-то своим делам, оказалась в Каспле и, конечно, зашла к нам. Они долго совещались с матерью, потом баба Марья решила, что возьмет мальчика, спрячет под широкой кофтой и унесет от нас: «А то ты, Фруза, и сама погибнешь, и всех детей твоих немцы перестреляют, если какой-нибудь мерзавец донесет им!»

Мать накормила ребенка, дала с собой бутылочку с соской, долго привязывала мальчика к кофте, и бабушка Марья ушла. Позже мы узнали, что она успешно дошла до своего дома и ребенок жил у нее около месяца. Затем она переправила его своей родне в деревню Ходыки Касплянского района (это в самой глуши), где никогда не были немцы. О дальнейшей судьбе мальчика ничего не было известно. И лишь после войны мать прослышала, что он был передан еврейским семьям, проживающим в районе станции Рудня. Там до войны обитала большая колония евреев, если так ее можно назвать, и после войны она восстановилась. Кстати, в районе Рудни проживал и Герой

Советского Союза Егоров, водрузивший вместе с Кантария знамя Победы над Рейхстагом.

…Я сел и стал смотреть за реку на центр Каспли. Вдруг увидел, как от военной комендатуры отъехала автоколонна больших грузовых машин с брезентовым верхом. Вспомнив вчерашнее, я понял, что это отбывал из Каспли в Смоленск карательный отряд, расстрелявший на нашей Кукиной горе 157 касплян. Даже посчитал машины: их прошло 12 больших, а между ними – 2 большие легковые, видимо с офицерами карательного отряда. «Вот когда бы нашим партизанам устроить засаду на Пуще да уничтожить всех этих зверей-карателей в белых мундирах!» – подумал я.

Мать мне за обедом сказала: «Костя, ведь прямыми очевидцами этой небывалой трагедии – гибели стольких людей – волей случая оказались только мы с тобой. Только мы смогли увидеть весь путь несчастных от бараков больницы до Кукиной горы, а ты даже побывал на месте их смерти. Помни это и при случае поведай людям».

Мать моя умерла 48 лет тому назад и покоится на лесном кладбище в поселке Колодня под Смоленском. Значит, из двух свидетелей описанной здесь трагедии остался в живых один я. Мне тогда было 12 лет. Все, что произошло на Кукиной горе, мой ум, мои глаза запомнили и зафиксировали, как лента документального кино. Я полагаю, об этом расстреле должна знать вся современная Россия, весь наш народ.

Освобождение

Табор со скотом собирался немалый, а оставлять или убивать скот было жалко (лето, жара, все попортится). Решили отъехать из Каспли не к лесу, а к железной дороге. Там была небольшая деревушка Лубаны – вот к ней и наметили. Запрягли коня, навалили домашний скарб, привязали корову, бычка, около десятка овец, пятнадцать кур – табор получился приличный. Да еще людей восемь человек!

Потихоньку отъехали и целый день тащились шесть километров, пока добрались. «Ну что ж, размещайтесь за двором! – сказала родня. – Во дворе будет тесно». Там и разместились. Питались – лепешки, вода да хлеб. Прожили там порядочное время, наконец мать послала меня узнать, освобождена ли Каспля да цела ли хата.

Как на крыльях, летел я босиком домой. Первыми, кого я встретил, был взвод наших солдат, они шли пешком. Командир остановил меня, расспросил, где немцы, как пройти на Жарь (деревня у нас была такая, вся в торфяниках). Я показал, поговорили, и они пошли. Потом наши войска пошли гуще, но все больше пехота да обозы на уставших лошадях. Прибежав на Касплю, я был несказанно рад, что наша хата осталась цела, не сожгли огнеметами отступающие фашисты.

В тот же день побежал обратно. Все были очень рады, что цела хата, и даже стали в ночь собираться домой. Ехали, радовались освобождению – свои пришли, война гремела где-то под Витебском, от нас в 120 км.

Пришедшие власти как-то негласно разделили население – был в оккупации или не был. Кто был – вдруг стал считаться второсортным. Позже появились анкеты с графой, был ли в оккупации.

Скоро обросли своими начальниками районные учреждения – и где только они раньше были?! Сразу начали организовывать колхоз, скот забирали из семей касплян. У нас сразу же взяли бычка, лошадь, несколько овец.

Оставили, как многодетной семье, только кур да корову. И что самое странное – сразу же стал ощущаться голод.

Зерно, какое было, быстро таяло под жерновами; картофель в жаркое лето особо не уродился; а мы, дети, вечерами сидели, чистили его и плакали, так как все руки были в кровавых цыпках.

Пришедшие власти как-то негласно разделили население – был в оккупации или не был. Кто был – вдруг стал считаться второсортным. Позже появились анкеты с графой, был ли в оккупации.

Сразу же организовали вербовочные пункты, и мужчин, всех подчистую, забрали в армию. Коснулось это и отчима, больного заболеванием сосудов. Военные пришли за ним и сказали: «Хватит, Тарас, спать с бабой в то время, как мы кормим вшей в окопах!» Ничего не подействовало – ни предъявленные документы, ни доводы матери. Она собрала ему сумку, и отчима увели.

Всех касплян бросили на фронт под Витебском, где фашисты сильно укрепились. Там громыхало днем и ночью месяца два-три. С уходом отчима дела у нас пошли еще хуже. Жрать было нечего, все запасы как-то быстро подъели.

В осень 1943 года я во второй раз пошел в школу, но учиться долго не пришлось – надо было работать: дров на зиму не заготовили, сена – тоже. Каспля всегда, во все времена, «славилась» дефицитом сена и дров. Мы ходили по Каспле с мешком и собирали конский навоз. Мать делала из крапивы и лопуха кое-какое пойло корове. С топором за поясом я ходил в ближайшее болото и корчевал (рубил) кустарник. Работа эта была каторжная. Мать нигде не работала, мне было 13 лет.