Дневник для Стеллы - Джонатан Свифт

Что оставалось делать Свифту? Участь Оксфорда легко было предвидеть, а связать свою судьбу с Болинброком было слишком рискованно. Не попрощавшись ни с тем, ни с другим и уведомив о своем местопребывании только самых близких друзей, Свифт уехал из Лондона и поселился в 50 милях в небольшой деревушке у знакомого пастора. Оттуда по письмам из Лондона он следит за последними сценами драмы, то и дело сбивающейся на фарс. 26 июля 1714 г. Оксфорд был отстранен от должности, но торжество Болинброка длилось недолго: 31 июля королева умерла, и он почти тотчас же остался не у дел. Ганноверский курфюрст, провозглашенный королем Георгом I, еще по пути в Англию посылал распоряжения, из коих было очевидно, что тори не на что надеяться. Оксфорд, правда, изображает из себя человека обиженного, демонстративно выражает радость по поводу таких перемен и посылает новому королю письмо с изъявлениями преданности, но все тщетно.

16 августа, не заезжая в Лондон, и не повидавшись ни с кем, Свифт уехал в Ирландию. Он и теперь не оставлял надежд на возвращение, не исключал возможности будущего сотрудничества с Болинброком или с Оксфордом или даже с теми из тори, кто приспособился к новому порядку вещей. Только 11 сентября он узнал об отставке Болинброка и из обстоятельств, сопровождавших это событие, понял, что теперь ему предстоит надолго, быть может навсегда, остаться в Ирландии.

Виги начинали сводить счеты. 18 марта 1715 г. Болинброк, опасаясь преследования, тайно бежал во Францию; 9 апреля был учрежден Тайный комитет во главе с Уолполом для расследования всех документов, относящихся к Утрехтскому договору; 10 июня на основании представленного этим комитетом отчета парламент обвинил Оксфорда, Болинброка и Ормонда в государственной измене, а месяц спустя Уолпол расквитался с одним из своих недавних обвинителей, заключив Оксфорда в Тауэр, откуда тот вышел лишь через два года. Ормонд тоже спасся бегством. Это был разгром, окончательный и бесповоротный. Таков был финал целого этапа в жизни Свифта. Он приехал в Англию на три-четыре месяца, а пробыл почти четыре года и возвратился в Ирландию потому, что после происшедших перемен его политической карьере в Англии пришел конец. Теперь ему предстояло, как он писал, «… с помощью привычки научиться переносить эту страну» (Ирландию. — А.И.) [Corresp., I, 375.].

Читателю «Дневника для Стеллы» невозможно не заметить того обстоятельства, что на его страницах то и дело по разному поводу проскальзывает отчетливая неприязнь автора ко всему ирландскому. У епископа Клогерского «милая ирландская забывчивость»; сестре Парнела «несколько свойственна ирландская бесцеремонность»; в другом месте он замечает: «… зимой в Лондоне нет ничего хуже, нежели полчища ваших ирландцев… впрочем, я всегда держусь от них подальше». Свифт с подчеркнутым пренебрежением относится к оценке его писаний ирландской публикой и уверяет, что вообще предпочитает обходиться без ее одобрения. Следует отметить, что такого рода неприязнь характерна не только для «Дневника». «Известия о раздорах, связанных с выборами мэра Дублина, — пишет он Кингу 13 октября 1713 г., — занимают нас ровно столько же, как если бы вы прислали нам отчет о своем маленьком сынишке, забавляющемся вишневыми косточками, и вообще самое лучшее, что может сделать ирландское правительство, — это не беспокоить нас своими делами» [Ibid., 391.]. «Поверите ли, — читаем мы в „Дневнике“, — я серьезно убежден, что если бы ДД не жили в Ирландии, то я не вспоминал бы о ее существовании и двух раз в году». Свое назначение в деканат св. Патрика он воспринимает как изгнание, как ссылку. «Газеты поведают вам, — пишет он Дайперу, — что я вновь осужден на житье в Ирландии» [Ibid., 346.].

Как ни мучительны были для него последние недели в Лондоне, как ни тяжело было ему наблюдать развал кабинета, там была жизнь, там вершились судьбы Англии и шла напряженная борьба, которая соответствовала его темпераменту и склонностям, там было где развернуться его таланту. Здесь, в Ирландии, все казалось ему провинциальным и убогим, а местные конфликты в сравнении с тем, что происходило в Лондоне, представлялись мелкими дрязгами. Но это еще не все. Ведь он добыл для ирландской церкви первины, а там почти никто не признавал его заслуг, ведь его имя так и не было официально упомянуто в связи с этим делом. Зато все прекрасно знали, что, бывший сторонник вигов, он перешел на сторону тори и был правой рукой свергнутого ныне кабинета. В парламенте и магистратах Ирландии преобладали виги (недаром Свифт с таким раздражением писал об ирландском парламенте тех лет, требуя его роспуска и выборов нового, лояльного к тори). Представители различных религиозных сект — а они составляли не меньше половины английских поселенцев в стране — ненавидели тори, потому что именно тори ввели в Ирландии Акт о присяге и преградили им путь ко всякого рода должностям, а Свифт был рьяным сторонником Акта о присяге. Наконец, все поселенцы в Ирландии — и сторонники англиканской церкви, и нонконформисты — считали, что кабинет тори готовит реставрацию Стюартов, а это было бы на руку коренному населению страны — католикам-ирландцам и во вред всем протестантам: и приверженцам англиканской церкви и диссентерам.

Но и помимо всего этого, что было ему, первому публицисту страны, делать здесь, в Ирландии, лишенной и тени политической самостоятельности? Здесь завистливо игнорировали стремительный взлет, произошедший в его судьбе, и по-прежнему числили в одном ряду с прочими писаками, а для его гордости это было непереносимо. И, кроме того, по рождению он был англичанин и никогда этого не забывал. Он, по-видимому, вполне искренно, будто заклинание, вновь и вновь твердит в «Дневнике» о своем желании уехать в Ларакор, увидеть свои ивы и кустарник, словно стараясь убедить самого себя, что именно в таком образе жизни, вдали от министров и политики, заключается счастье, но в душе прекрасно понимал, что такое счастье не для него. И жить он хотел в Англии.

Должно было пройти несколько лет очень замкнутого, сурового существования, прежде чем Свифт окончательно осознал, что отныне его судьба навсегда связана с этим островом, что и он теперь — один из этих второсортных подданных английского короля. Вот тогда-то и родилось у него желание показать своим торжествующим соперникам в Лондоне, что и там, в Ирландии, он может быть для них страшен, что и в изгнании он заставит их считаться со своим пером. Тогда-то и появились его знаменитые «Письма суконщика» (1724—1725), всколыхнувшие всю Ирландию и явившиеся важнейшей вехой национально-освободительного движения в стране. Вместе с тем не следует, конечно, упускать из вида, что, выступая в этих своих памфлетах против всякого ущемления прав ирландцев в вопросах управления, торговли, ремесел и законодательства, Свифт первоначально вел речь не о коренном населении Ирландии, а о переселившихся туда англичанах. Он недвусмысленно высказал это в письме к графу Питерборо от 28 апреля 1726 г., которое он просил передать тогдашнему премьер-министру Уолполу и в котором он по пунктам изложил свою программу урегулирования ирландских дел. Первым пунктом в нем значится следующее: «Поскольку всех людей, родившихся в Ирландии [курсив Свифта. — А.И.], называют ирландцами и обращаются с ними как с таковыми, несмотря на то, что их отцы и деды родились в Англии, а их предки завоевали Ирландию, то из этого следует всепокорнейше умозаключить, что, в соответствии с принятыми у всех других народов и в частности у греков и римлян обычаями, с ними должны обращаться таким же образом, как и с любыми подданными Британии» [Ibid., Ill, 131.].

Однако высказанным им в памфлетах «Письма суконщика» мыслям о положении жителей Ирландии суждено было постепенно приобрести куда более широкое истолкование, нежели поначалу имел в виду Свифт. Ведь в своих «Письмах суконщика» [Свифт Дж. Памфлеты, с. 118.] и других ирландских памфлетах Свифт писал о том, что английские лорды довели ирландских крестьян до полного обнищания и обрекли их на голодную смерть, о том, что все сколько-нибудь значительные гражданские и церковные должности раздаются и продаются англичанам, что ирландский парламент лишен каких бы то ни было прав и ничего не решает, а судьбу страны вершат в стенах английского парламента, наконец, что интересы Ирландии постоянно приносятся в жертву алчности и властолюбию Англии, а ее жители низведены до положения париев. Все это было справедливо (пусть в неодинаковой степени) в отношении всех категорий обитателей Ирландии: выходцев из Англии и коренных ирландцев, протестантов и католиков, вигов и тори, людей обеспеченных и бедняков. В итоге призывы и обличения Свифта привели к самому неожиданному результату — впервые в истории многострадального острова они объединили эту разнородную, охваченную постоянными раздорами и ненавистью массу людей вокруг идеи борьбы за свое достоинство, за равенство со всеми другими подданными английского короля и право быть хозяевами на своей земле. И Свифт, всегда так упорно сопротивлявшийся допуску диссентеров на государственную службу, так изобличавший происки папистов, так пренебрежительно отзывавшийся во времена, когда он писал свой «Дневник для Стеллы», о спорах в ирландском парламенте, волею судеб оказался выразителем чаяний всех слоев населения Ирландии.