Восстание - Юрий Николаевич Бессонов

спокойными глазами комиссара, как сам он сразу становился спокойнее и даже стыдился своей ненужной горячности.

Однако комиссар, казалось, не обращал никакого внимания на горячность Нагих. Он не перебивал его, ни о чем не переспрашивал, как будто и помимо слов читал все его мысли и чувства. Только тогда, когда Василий упомянул о своей жизни в заводском поселке, где он встретился с Василисой Петровной, комиссар попросил его подробнее рассказать все, что он знает о заводе.

— Я не работал на заводе, — сказал Нагих. — Я только от людей о нем слышал.

— Что же вы слышали? — спросил комиссар.

— Завод сейчас на интервентов работает, — сказал Нагих. — Как пришли, так и забрали в свои руки. Все на военном положении, больничные кассы и те разогнали… В каждом цехе надзиратель — унтер-офицер, и режим каторжный введен, разве только без кандалов на работу ходят да лбы не бриты… В заводской ограде контрразведка свой застенок поставила, из цеха прямо туда тащат, только чуть чего… Ежели кто у цеховой иконы перед работой не помолится, и того под подозрение берут — сразу на допрос. Старых рабочих на заводе, считай, почти не осталось: которые с Красной гвардией ушли, которые поразбежались, которых арестовали. Новых набирают — подростков, они бессловеснее и платят им на харчи по четыре рубля в день…

Нагих старался припомнить все, что рассказывали ему о заводе на бирже труда, Наталья, старая Василиса, Берестнев во время пути к фронту, но воспоминания были отрывочные, случайные и ему трудно было связать их в единое целое и найти то самое важное и главное, о чем следовало рассказать комиссару.

То он вспоминал раскопку братской могилы перед заводскими воротами, то вывороченные половицы в доме Натальи, то старую Василису и толпу арестантов, отправляемых на каторгу…

— А что делают заводские большевики? — спросил комиссар, когда Василий умолк.

И вдруг Василий понял, что это и есть то самое главное и самое важное, что нужно было рассказать комиссару.

— Не знаю… — смущенно сказал он. — Вряд ли на заводе остались большевики… Там своя контрразведка… Они всех знают, и даже семьи большевиков не остались на свободе… Все в тюрьме…

— А вы искали большевиков? Вы старались связаться с ними?

— Да.

— И не нашли?

— Нет, мне не удалось связаться…

Комиссар пристально посмотрел на Василия.

— Наверное, плохо искали, — сказал он. — Где есть народ, там есть и большевики.

— Мне не удалось поступить на завод… Я слишком недолго прожил в Екатеринбурге… — неуверенно сказал Василий, но вдруг осекся, вспомнив колонну заключенных, девушек и человека в военном тулупчике.

Он с тревогой поднял глаза на комиссара, подметил его строгий, требовательный взгляд и впервые усомнился в том, что сделал правильно, так поспешно покинув Екатеринбург.

Да, он совершил ошибку. Он должен был остаться в Екатеринбурге и во что бы то ни стало разыскать большевиков, связаться с ними, войти в подпольную организацию…

Нагих стоял перед комиссаром, опустив голову и морща лоб.

Губы комиссара снова тронула едва приметная улыбка.

— Ну, уж теперь ничего не поделаешь, — сказал он. — Назад не поедешь, придется здесь большевиков искать… Рассказывайте дальше.

Комиссар подошел к столу, выбил над пепельницей погасшую трубку и снова вернулся к окну.

Нагих поднял голову. За окном ветер взвихривал снег на скатах крыш, рвал из труб клочья черного дыма. Небо все больше хмурилось, и окно посерело, словно вдруг спустились неурочные сумерки. Из-за вершин деревьев какого-то дальнего сада выползала круглая, как гигантский снежный ком, тяжелая туча. Она пухла и ширилась, затягивая весь горизонт. Приближалась метель.

Комиссар стоял, в спокойной задумчивости глядя на ползущую к городу тучу и на стремительные снежные струи, сметаемые ветром с ребер крыш.

И внезапно Василию припомнился весь его путь от Екатеринбурга до красноармейских костров в лесу. Все мгновенно восстановилось в памяти с такой ясностью, словно он только вот-вот прошел по лесным тропам, по проселочным занесенным дорогам, по пустырям и целиной по нетронутому насту замерзших болот. Он припомнил даже названия деревушек, мимо которых его вел проводник охотник.

— Там на севере нет сплошного фронта, и мы перешли благополучно. Там в деревнях только кулацкие дружины да иногда наезжают казаки, — сказал Василий, заканчивая свой рассказ.

— А скажите, — спросил комиссар, — сумели бы вы снова перейти фронт, но теперь отсюда туда?

Василий задумался.

— Вы или кто-нибудь из ваших товарищей, с которыми вы шли, — сказал комиссар.

— Нас вел Тимофей Берестнев и его знакомый охотник. Берестнев уралец, он знает здешний край… — сказал Василий. — С ним, я думаю, мы бы сумели снова перейти фронт.

— Очень хорошо. Поговорите с Берестневым: возьмется ли он провести через фронт кого-нибудь из наших товарищей? Пусть подумает, — сказал комиссар, подходя ближе к Василию. — Потом вас обоих вызовут в Вятку — в Особую комиссию губернского революционного комитета. Это новая комиссия, и в ней очень интересуются районами, где можно перейти фронт…

Комиссар прошел взад-вперед по комнате и спросил.

— И на этой стороне вас задержали лыжники северного отряда?

— Да, товарищ комиссар. Они задержали нас около леса и привели к красноармейским кострам на привале. Там мы встретили уральских рабочих, которые знали моих спутников.

— Вы рассказали красноармейцам о том, как хозяйничают интервенты в Сибири и что делается на заводах в Екатеринбурге? — спросил комиссар.

— Да, — ответил Нагих и, помолчав, прибавил: — Они долго расспрашивали нас, а потом рассказывали о себе…

Комиссар внимательно посмотрел на Василия, и морщинки на лбу его между бровей стали глубже.

— Тяжело им?

— Тяжело, — сказал Василий. — Они теряют веру, что когда-нибудь вернутся на Урал. Одни