Укротитель баранов - Сергей Рядченко

– Там телефон не зашиби! – крикнул я, угадав в темноте то ли шорох, то ли другую, чем была, тишину. – Полтора шага от поворота! На тумбочке!

И спохватился, кого это я учу по темноте передвигаться.

Телефон с грохотом полетел на пол.

Часы всхрапнули и бомкнули нам получасье.

Он принёс всё. Он принёс сам. Он был магом и чародеем. Сам он и выпил.

– Силён, брат! – сказал он мне, закусывая. – Ну, правда, силён! – достал из кармана фонарик и ушёл возиться с телефоном. – Порядок! – сказал, воротившись. – Цел. Жив. Гудок, что надо. Провод в кольцах, кольца на гвозде.

Баранов вытер платком руки, плеснул себе в стакан и ушёл к бюсту чокаться для второго тоста. А тост был за кирасиров Брауншвейгского полка и за их славного ротмистра, который принят был в полк корнетом девятнадцати лет от роду под смешным именем Гиронимус Карл Фридрих фон Минихаузин и скоро стал поручиком под протекцией принца Антона Ульриха, из пажей которого он в полк и пожаловал, а после свержения Анны Леопольдовны ждал уже потом по службе повышения долгих десять годков и пожалован в ротмистры был последним по списку аж в тыща семьсот пятидесятом.

– Получается, – сказал Баранов, – что он ждал повышения ровно столько же, сколько мы с тобой, Вань, не виделись. Всю жизнь, да? При тех скоростях-то!

– На год меньше, – сказал я. – Но сопоставимо.

Баранов выпил.

– А в музее там, Ярик, под стеклом как раз Елизаветы указ на сей счёт Петровны, тоже весь в завитушках. Божиею милостию мы Елисавет Первая, Императрица и Самодержица Всероссийская, и прочая, и прочая, и прочая. Известно и ведомо будет каждому. Представляешь! Вот же излагали, да? Служил Нам верно. Ревности и прилежности службе Нашей выказал. Вот в Наши ротмистры и произведен всемилостивейши. И читай меж строк, Ярик, что пускай, бля, саксонец спасибо скажет, что вообще сносил башку на плечах.

– Вот житуха! – сказал Баранов. – Ну, давай, Вань, за него, а?

Мы содвинули стаканы, и я омочил в «Камю» губы, но горла не промочил.

– А у бургомистра там еще одна книга есть. Со всей их, бля, родословной по-черному, по их линии… – и снова, блин, чуть было не сболтнул, что не бароны они.

– Смотрел?

– Нет, Ярик, бля! Отвернулся! Глаза потупил.

Баранов от счастья аж зажмурился:

– Листал?

– Ну конечно. Говорю ж, был с Дороти.

– И что там?

– Да всё там! А тебе хочу подарить номерок один. Будешь теперь ставить на него в казино.

– И что это?

– Семьсот первый. Семь ноль один. – Я не без труда вытащил из барановской хватки фотографию надгробия и написал на обратной стороне черным фломастером 701. – Вот. Чтоб не забыл наутро.

Баранов поглядел на цифры и ждал объяснений. А я с ними не торопился. Я вдруг вообще перестал нестись и не поспевать. Баста, набегался. Снизошло. Враз вдруг и без усилий прекратил я тревожиться о сроках – о сроках на часах, и на календаре, и на этот вечер, и на потом. И стало мне прекрасным тут образом всё по барабану. Однако ж рядом с тем местом в груди, где обитала прежняя тревога, возникла тревога новая, еще нераспознанная, чуть ли не о судьбах России от Балтийского моря до Тихого, и в связи с этой новой тревогой сказать себе, хороша ль моя метаморфоза или она себе так себе, я пока не умел.

– И? – не выдержал Баранов.

– Семьсот первый, – повторил я, мурыжа его еще чуть-чуть. Но дальше уже было б моветоном. – Под этим номером, Ярик, значится наш Геронимус в родовой их книге Мюнхгаузенов всех, какие были и есть. А было их, Ярик, тыщи две, не меньше. Их, кстати, ведь и в наши дни обитает человек полтораста.

– Скажи, пожалуйста! – воскликнул Баранов. – Бог им в помощь! Но нам до них дела нет. Правильно? Нам с тобой подавай нашего! Верно?

– Так вот! – я широко, по-цирковому указал на бюст, и тот, можем не сомневаться, вмиг просиял всем своим мраморным ониксом.

– Давай за нашего, – сказал Баранов и плеснул себе в пустой стакан и мне в полный. Он теперь ловко делал вид, что в упор не замечает, что я не пью. – За Иеронима нашего Карла Фридриха, правильно? барона фон Мюнхгаузена! Пусть живет себе и здравствует! Себе на здоровье!

– И нам на радость!

Мы содвинули стаканы и смачно выпили; в смысле, Баранов да, а я всё еще нет – омочил губы и поставил стакан, зато на всю катушку пожелал от души барону нашему и себе с ним заодно, и нам всем заодно с нами всего самого наилучшего.

– А вот будет тебе, Ярик, наверное небезынтересно всё же проведать про то, что в роду у нашего попадались господа те еще?

Баранов с аппетитом хрустел закуской и жмурился в удовольствии.

– Будет, Ваня, – сказал он. – Обязательно будет.

– Ну тогда знай для начала про Гилмара. Из века семнадцатого. Он отвагой славу добыл. Он полками распоряжался. Бился, говорят, чертяка, как лев, один против ста.

– Наш человек!

– А вот в современниках у Геронимуса хаживал типа дядя его. Герлах. А целиком Герлах Адольф фон Мюнхгаузен. Так тот вообще учудил такое, отчего тебе надо будет срочно накатить. Потому как восторг душевный ну просто же рвёт на части.

– А ну поглядим, – сказал Баранов. – Чем нас Адольфушка, брат, порадует?

– Ну, не Адольфушка давай, Ярик, все-таки от греха подальше, а давай Герлуша.

– Да зови хоть груздем! Говори уже.

– А что говорить! Харизма, видать, у чувака была, что надо, и души склад такой, знаешь, благостный.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Homo erectus – (лат.) человек прямоходящий.

2

Именуемая в народе сталинской однотомная «История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Краткий курс» 1938-го года выпуска. Её потом и в 40-е издавали.

3

Тсантса (цанца) – особым образом высушенная человеческая голова. В настоящее время охота за головами находится под запретом, однако на деле за определённую сумму можно заказать себе подобный сувенир.

4

За треть века до встречи Баранова с Иваном Поль Робсон в специальном киносюжете спел по-русски 36-й, канонический, вариант «Песни о Родине» Исаака Дунаевского на слова Кумача из кинофильма «Цирк». «Широка страна моя родная! – спел Робсон. – Много в ней лесов, полей и рек. Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек». И дальше, товарищи, по тексту: «От Москвы до самых до окраин, с южных гор до северных морей, человек проходит как хозяин необъятной Родины своей. Наши нивы глазом не обшаришь, не упомнишь наших городов, наше слово гордое «товарищ» нам дороже всех красивых слов. С этим словом мы повсюду дома, нет для нас ни чёрных, ни цветных, это слово каждому знакомо, с ним везде находим мы родных». Ну, и с чем тут поспоришь, особенно теперь? И долго потом крутили его перед каждым сеансом во всех кинотеатрах, отчего чернокожий бас из Америки стал нам своим не хуже Шаляпина.

5

Трудно поверить, но никаких слов в нём никогда не было. Создавая еще один шлягер к фильму, Дунаевский обошелся без поэтов.

6

В аутентичной цитате о важнейшем из всех для нас искусств рядом с кино, между прочим, назван и цирк. А добавим скандал, так и того лучше.

7

Одесская минералка, что солонеет год от года, но обожаема многими коренными жителями.

8

What's Hecuba to him, or he to Hecuba… – Что он Гекубе? Что ему Гекуба? – крылатая фраза из «Гамлета». Принц это восклицает впечатлённый искусством перевоплощения актёра и его способностью переживать события, лично его не затрагивающие. А тот прочел Энея монолог, живописующий страдания Гекубы, жены убитого троянского царя. Иносказательно фраза используется как в отношении человека, безразличного к чему-либо или кому-либо, так и по отношению к тому, кто вмешивается в не касающееся его дело.

9

Шум и ярость (The Sound and the Fury) – роман Уильяма Фолкнера. Заголовок заимствован из «Макбета»: Life’s but a walking shadow…: it is a tale / Told by an idiot, full of sound and fury, signifying nothing.

10

Пересказ зачинного абзаца повести «Медведь», которую многие полагают вершиной творчества Фолкнера и одним из лучших образцов художественной прозы ХХ века.

11

Меандр – древнегреческий орнамент из непрерывной кривой или ломаной под прямым углом линии, образующей ряд спиралей.

12

Джатра – музыкально-танцевальное представление в Индии. Объединяет танец, пантомиму, слово, инструментальную и вокальную музыку, с преобладанием последней.