Песнь серебра, пламя, подобное ночи - Амели Вэнь Чжао

лежащее в карманах королевского мага Элантии.

Это было до того, как маг скрутил пальцы и рассек туловище хозяйки чайного домика пополам.

В этот момент время, казалось, замедлило свой ход. Лань почувствовала себя так, словно попала в ловушку воспоминаний о случившемся двенадцать циклов назад. Она снова наблюдала, как кровь стекает по одежде ее матери и пыталась соотнести образ мага, держащего живое, бьющееся сердце, с дырой в ее груди.

Это был он.

Монстр из ее кошмаров.

Зимний маг, который убил ее мать двенадцать циклов назад, стоял прямо здесь, в чайном домике. Его взгляд, с точностью стрелы, летящей по полю битвы, остановился на ней, вернув Лань к реальности.

Госпожа Мэн упала.

Кто-то закричал.

Началась паника.

Лань вцепился в балюстраду. Мозг кричал ей делать одно, а сердце – другое. Маг прокладывал путь прямо к лестнице, прямо к ней, и все же Лань скользила взглядом по столовой в поисках девушки в ярко-розовом платье.

Ин… Ин, где ты?

Она заметила лучшую подругу, присевшую у ширмы. Рядом с ней лежал разбитый поднос. Ин проследила глазами за магом, пока не наткнулась на Лань.

Их взгляды встретились. Ин потребовалось всего мгновение, чтобы понять, что происходит.

Она вскочила на ноги и побежала за элантийцем.

Мать Лань однажды сказала ей, что ее ждет великая судьба; что она будет управлять царством и защищать свой народ.

Лань вскинула руки и закричала:

– Нет! Ин, уходи!

Она дорого заплатила за свою импульсивность.

Когда королевский маг поднял руки, сверкнув металлическими браслетами, Лань закричала. У девушки возникло ощущение, будто что-то растекалось по ее венам, насквозь пронзая холодом. Это чувство было таким чуждым, таким мучительно противоречивым. Она горела. Она замерзала. Она трескалась, как фарфоровая ваза, а из трещин между всеми ее осколками просачивался обжигающий белый свет.

В следующее мгновение все с болезненной резкостью прекратилось.

Вдох, выдох. Ее ребра скрипели, а легкие набухали. Окровавленными пальцами она сжимала розовое дерево. Невыносимый жар гас, оставляя ее внутренности сырыми и покрасневшими.

– Остановись! – раздался чистый, как родник, голос, прорвавшийся сквозь туман ее боли.

Позже Лань вспоминала, как лежала на полу, а кровь заливала ей рот. Мир перевернулся с ног на голову, так что казалось, будто алхимические светильники и фонарики, свисающие с потолка, вот-вот упадут на знакомое лицо, появившееся у подножия лестницы. Лицо со сверкающими круглыми черными глазами, нежное в своей красоте и свирепое в своей любви.

Лань испытывала подобный страх только однажды. Ин шагнула вперед. У нее не было ничего; она с распущенными волосами дрожала в своем скудном наряде для выступлений. Срывающимся голосом, неуклюже коверкая элантийский язык, она сказала:

– Пожалуйста, господин… Пожалуйста, оставьте ее в покое!

Зимний маг взглянул на девушку безжизненным взглядом и поднял руку. Следующие события разворачивались медленно, очень медленно.

Лань почувствовала дрожь в воздухе – невидимая энергия, почти как свист кнута, бросилась к Ин.

На теле девушки, от шеи до самого живота, появился порез. Из него полились красные слезы, стекающие по платью и собирающиеся лужицей у ног. Губы девушки приоткрылись от удивления.

Она рухнула, медленно, как последний лепесток на цветущем дереве.

Зимний маг снова повернулся к Лань.

Внезапно на нее упала тень, налетел пронизывающий до костей ветер.

Кто-то в развевающемся за спиной плаще, настоящее воплощение ночи, перешагнул через то место, где она лежала. Полуночные глаза, тверже обсидиана.

Он поднял руку.

Снял свою черную перчатку.

И из кончиков его пальцев вырвался свет.

Это был придворный пес. Тот, в которого она швырнула чайную чашку.

Он так резко изменился. Если раньше его движения были тонкими и плавными, как песня, то теперь они стали резкими, обжигающими и острыми, как меч.

Хин взмахнул руками в воздухе. Это движение напоминало позу из боевых искусств. Лань моргнула; казалось, что, пока ее разум пытался наверстать упущенное, время возобновило свой ход. В следующее мгновение пламя вырвалось из рук хина, охватив лестничную площадку и заслонив все: королевского мага, столпотворение в чайном домике и Ин… безжизненное тело Ин.

Хин повернулся к Лань, и она мельком увидела его лицо: красивое, ужасное и яростное, как штормовая ночь. Со струйкой крови. Он что-то говорил, его губы двигались быстро, настойчиво, но в голове Лань слова расплывались. Кое-что другое привлекло ее внимание.

В воздухе перед ними светился иностранный иероглиф, который почти можно было принять за хинское слово, но все же это было не так. Вокруг иероглифа, пылая, как огненный след, замыкался круг. Стена пламени, словно расплавленная лава, изливалась из него, облизывая пол.

Это зрелище вызвало воспоминания о падающем, как пепел, снеге, о красном бьющемся сердце, истекающем кровью под мелодию сломанной лютни. Это было нечто невероятное.

Хин помог ей встать, обняв ее талию и поддерживая за локти, а после наполовину спотыкаясь, наполовину волоча, повел ее по коридору. Мир ускользал, как если бы она выпила слишком много чашек ликера.

Они ворвались в комнату цветов персика. Парень замедлил шаг и повернул ладонь к окнам. На этот раз Лань не моргнула.

Хин выводил пальцем плавные штрихи в воздухе. Движение было элегантным и до жути похожим на то, как ее мать занималась каллиграфией. Воздух над окном покрылся рябью и замерцал. С каждым взмахом руки хина появлялись сверкающие дорожки света, и на этот раз они казались написанными на стекле. Иероглиф, если Лань не изменяла память, отличался от предыдущего.

Она наблюдала за нанесением последней черты: круг, охватывающий неизвестный ей знак. Как только конец встретился с началом, по комнате прокатилась ударная волна.

Стекло разлетелось вдребезги, а осколки, описав в воздухе дугу, посыпались вокруг них дождем.

Тогда парень повернулся, чтобы посмотреть на нее. В этот момент его глаза завладели миром Лань.

– Если хочешь жить, – тихо сказал он, – придется пойти со мной.

Если хочешь жить. Выбор, казавшийся таким очевидным, внезапно перестал быть таковым. Лань подумала о скрюченном, разорванном теле своей лучшей подруги. Услышала доносящиеся откуда-то из коридора крики втянутых в эту бойню певиц. Все они были цветами, унесенными зимней бурей.

Хотела ли она жить? Скольких жизней стоила ее собственная?

– М-мои друзья… – Ее голос был тихим и жалким.

Мама однажды сказала ей, что, став взрослой, она будет защищать тех, кого любит.

Вместо этого она позволила им всем умереть.

Взгляд хина был жестким, непреклонным, а его хватка на ее талии крепкой.

– Ты ничего не сможешь для них сделать, – продолжил он тем же ровным, отрывистым голосом. – Они мертвы.

В коридоре послышались шаги.

Хин посмотрел на дверь позади них.

– У