Песнь серебра, пламя, подобное ночи - Амели Вэнь Чжао

нож для масла, стала скользкой.

– Доннарон Джей Тарли, – продолжил солдат с притворным поклоном. – Генерал Доннарон Джей Тарли. Должен сказать, я по достоинству оценил то, что за тобой пришлось побегать. Мне не нравятся женщины, которых легко получить.

– Держу пари, тебе также не нравятся женщины, которые говорят «нет». – Слова, плавные и резкие, если не брать в расчет акцент, каким-то образом слетели с губ Лань. Вот он, один из моментов, который определит ее дальнейшую судьбу. Она больше не будет бояться или умолять.

Ангел весело усмехнулся.

– О, отказ делает все намного более захватывающим, – заметил он, прежде чем броситься к ней.

Лань ожидала этого и пригнулась. Споткнувшись, она развернулась и вскинула руку. Блеснул нож…

Солдат поднял одну из своих мясистых ладоней, обхватил запястье девушки и вывернул его. Вспышка ослепляющей боли пронзила предплечье Лань. Ее пальцы дернулись, и нож, медленно и неуклонно, крутанувшись в воздухе, полетел вниз.

И с грохотом упал к ногам Лань.

Доннарон вцепился ей в горло; он приподнял девушку так, что она могла коснуться пола только кончиками пальцев на ногах. Прядь золотистых волос упала солдату на глаза.

Лань не могла дышать.

Он смеялся:

– Не могу дождаться, чтобы рассказать об этом сослуживцам. Нож для масла! Я уже подумываю, не оставить ли тебя себе, с такой-то силой духа.

Он впечатал ее в стену, и перед глазами Лань заплясали звезды. Она смутно почувствовала, как он прижался к ней бедрами. Его руки скользнули от ее шеи к ключицам и продолжили опускаться ниже. Между лбом и зубами Лань нарастала боль – странный вид энергии, отличающийся от любой мигрени, которую она когда-либо испытывала. Воздух загудел… Она чувствовала подобное только один раз.

В этот момент Доннарон надавил правой рукой на ее левое предплечье, за этим последовал новый взрыв боли.

Это было мучительно: обжигающий белый свет охватил весь ее мир и разрастался, как сияние звезд или свет бледной нефритовой луны. Из этой белизны поднялась огромная, похожая на извивающуюся змею тень. Что-то одновременно вырвалось и наполнило ее, и сознание Лань затуманилось.

Такую боль девушка испытывала только один раз в жизни.

В тот день, когда умерла ее мать.

В день, когда ее мир рухнул.

Это был день зимнего солнцестояния тридцать второго цикла династии Цин – так называлась Эпоха чистоты, прежде чем все было разрушено. Император – Светящийся Дракон Шо Лун взошел на трон спустя восемьдесят циклов после Восстания Кланов, когда его предок, император Янь Лун, победил противящиеся ему кланы и установил мир на земле, превратив Срединное царство в Последнее. После успеха Нефритовой тропы хины жили в роскоши, и толстеющие животы интересовали их больше, чем изменения, которые происходили в истории государства благодаря новому императору. В истории, которую с течением времени многие забыли.

Лань была ясноглазой шестилетней девочкой, и впереди у нее была вся жизнь. Последние две луны ее мать была в отъезде. Она направилась на север, в Небесную столицу Тяньцзинь, судя по всему, улаживать ссоры с иностранными торговцами, возникшие из-за кораблей и территорий. Последнее царство удобно расположилось среди своих соседей на Нефритовом пути, будучи опорой для иностранных держав: королевства Масирия, которое торговало стеклом, великой, раскинувшейся в пустыне империи Ахеменидов и так далее. Но контакт с нацией, проживающей по ту сторону моря Небесного сияния, которое, как раньше полагали, вело на край света, был в новинку. Мама вернулась и привезла с собой истории о людях с лицами цвета снега и волосами, которые, казалось, были сотканы из золота и меди. Они появились на горизонте, корабли из сверкающего металла, каким-то невероятным образом несущиеся по волнам океана. Мама называла их «Иланыпажэнь». Элантийский народ. Их интересовали природные ресурсы, которыми обладали огромная территория Последнего царства и насчитывавшая тысячи циклов цивилизация Хин. В обмен на свои странные металлические изобретения элантийцы попросили установить с Последним царством торговые отношения и попытались перенять царящую при императорском дворе культуру Хин. И Светящийся император, столь уверенный в величии своего царства, с радушием принял гостей.

Лань вспомнила тот самый момент, когда она подняла взгляд от своих сонетов, вспомнила, как окно кабинета обрамляло идеальный внутренний дворик: застывшие в снежных покровах лиственницы и ивы, озера, все еще покрытые льдом, таким голубым, что в нем отражалось небо, выступ серых черепичных крыш ее дома, изгибающийся к небесам. Скачущая верхом на лошади фигура прорезала шлейф на снегу, что падал как гусиные перья. Одеяние всадника вспыхивало черными и красными цветами, пока он стремительно пробирался вперед. Лань подумала о героях рассказов, что она читала: бессмертных и практиках, которые пересекали озера и реки Последнего царства и общались с древними богами.

И все же сегодняшнему дню не было суждено стать радужным.

По пятам за ее матерью следовал конец того мира, который они знали.

Позже Лань, спрятавшись в отверстиях для горячей воды под полом комнаты для занятий, дрожала от страха. Ставший красным снег был усыпан телами прислуги, как поле маками. Иностранные солдаты в голубых, как лед, доспехах напирали на ворота, врывались во двор. Сапоги из толстой кожи топтали снег, а на груди их сверкали окружающие корону крылья из белого золота. Лань слышала, как они кричали на иностранном языке. Слышала лязг мечей, вынимаемых из ножен.

В то время она еще не понимала, что это было началом Элантийского завоевания.

Желчь подступила к горлу; страх сдавил грудь. Она посмотрела сквозь щели в половицах и увидела свою мать в позе, которую она часто принимала, – такой же прямой и гордой, как у любого служащего в Императорском дворце мужчины. В тот момент Лань ожидала, что ее мать сделает нечто невозможное, удивительное. Например, выхватит меч и убьет этих странных мужчин, что посмели ворваться в их дом.

Девочка совсем не думала, что ее мать спокойно возьмет деревянную лютню и начнет играть.

Когда в воздухе раздался первый перезвон струн, время, казалось, замерло. Эти ноты служили увертюрой[7], тягучей, таившей в себе обещание. То было только начало песни.

Вокруг похолодало.

Еще три ноты. До-до-соль. Последняя, как пик напряжения, искусно закручена до полноты вверх. За все годы, что мать играла ей перед сном, Лань никогда не слышала эту мелодию. Ноты были отрывистыми как острие клинка, они колебались в воздухе с постепенно затихающим звоном. В этой песне было нечто особенное; она прокатилась, как невидимая волна, всколыхнув внутри Лань то, что до этого дремало.

Иностранные солдаты что-то прорычали. Серебряный меч описал дугу.

Внезапно песня ее матери превратилась в бренчание. Воздух